Бой двумя колоннами

До весны 1972 года как Сахаров, так и Солженицын могли встречаться с иностранцами только случайно, и они отклоняли все предложения об интервью, с которыми к ним обращались западные корреспонденты. Этому было тогда много причин. Однако в 1972 году они оба стали искать контактов с работавшими в Москве иностранными корреспондентами: Солженицыну нужно было более активно защищаться, а Сахаров хотел расширить возможности своей правозащитной деятельности, что было трудно в то время сделать без западных средств массовой информации. Это было время разрядки, и советские власти были вынуждены как-то реагировать на западное общественное мнение.

Редкие встречи Солженицына и Сахарова с западными журналистами в 1972 году вскоре умножились. 2 июля 1973 года А. Д. Сахаров дал большое интервью корреспонденту шведского радио и телевидения Улле Стенхольму, которое было опубликовано сначала в шведской газете «Дагенс нюхетер», а затем и во многих других западных газетах. Это интервью вызвало в СССР первую газетную кампанию, направленную против Сахарова. 23 августа 1973 года А. И. Солженицын дал большое интервью американскому агентству «Ассошиэйтед пресс» и французской газете «Монд», в котором он высказался, среди прочего, также в защиту Сахарова. Газетная кампания в советской прессе развернулась теперь и против Солженицына.

Многие корреспонденты, работавшие в Москве в 70-е годы, позднее написали книги о своем пребывании в СССР. И в этих книгах можно прочесть немало страниц об их общении с диссидентами, в том числе с Сахаровым и Солженицыным. Наибольший успех выпал в этой «серии» корреспонденту «Нью-Йорк таймс» Хедрику Смиту, чья книга «Русские» была переведена на многие языки и получила престижную Пулитцеровскую премию. Вторая книга X. Смита на ту же тему была написана уже в 80-е годы, и ее заголовок «Новые русские» стал нарицательным, хотя сам автор имел в виду отнюдь не бизнесменов и мафиози 90-х годов.

Вот как писал американский журналист о своей первой встрече с Солженицыным:

«Солженицын вел себя в первые минуты встречи сердечно и непринужденно. Он выглядел точно так, как на тех фотографиях, которые я видел, но казался больше и выше. Он оказался более энергичным, чем я ожидал: то и дело вскакивал со стула и со спортивной легкостью ходил по комнате. Его невероятная энергия казалась почти осязаемой. Для человека, так много выстрадавшего, он выглядел хорошо, но его лицо под внешним румянцем было отмечено неизгладимыми следами пережитого. Однако очарование длилось недолго. Как только мы перешли к цели визита, мы столкнулись с природной властностью этого человека. Позднее, когда он приглашал меня к себе, он говорил по телефону: “Это Солженицын. Мне нужно кое-что с вами обсудить”, – это говорилось таким тоном, каким мог бы приказать император: “Немедленно явитесь во дворец”. Но и теперь Солженицын вручил каждому из нас толстую пачку исписанных листов с заголовком: «Интервью с «Нью-Йорк таймс» и “Вашингтон пост”». И это действительно было готовое интервью – полностью, вопросы и ответы – все составленное Солженицыным. Я был ошеломлен. Я подумывал о том, чтобы уйти. Как я понял позже, суровые испытания, перенесенные им в лагерях, выработали в нем огромную нравственную отвагу, но и выковали также целеустремленность и ограниченность автократа»^[7].

Иным был портрет Сахарова:

«Глядя на Сахарова, трудно представить себе, что этот человек вызвал международную бурю. Его не отличает ни представительная внешность, ни властная индивидуальность, ни воинственный темперамент Солженицына. Совершенно различен и внешний вид этих двух людей. Солженицын с его мошной грудью, морщинистым красноватым лицом, натруженными руками, бородой цвета красного дерева и проницательными глазами оставлял впечатление физической и духовной силы. В отличии от него, Сахаров производил впечатление человека легко уязвимого. Высокого роста, слегка сутулый, с высоким лбом мыслителя и двумя прядями седеющих волос вокруг лысины, с большими руками, не знавшими физической работы, с печальными, сострадательными глазами, этот человек кажется обращенным в себя, в свой внутренний мир; это настоящий русский интеллигент, интеллектуал до мозга костей. В его сдержанности и манере вести беседу сразу чувствовался одинокий мыслитель. Его природная склонность к уединению усилилась за двадцать лет изоляции из-за секретной работы в области атомных исследований»^[8].

Все более жесткое противостояние Солженицына и Сахарова с властями сопровождалось массированной газетной кампанией, в которой имена этих двух людей, как правило, объединялись. При этом А. Д. Сахаров, который был не просто академиком, но и лауреатом всех премий и трижды Героем Социалистического Труда, изображался обычно оторванным от жизни и от политики «простаком», тогда как об А. И. Солженицыне, уже исключенном из Союза писателей, газеты писали как о «предателе». Постепенно имена Сахарова и Солженицына стали объединяться не только в советской, но и в западной печати, а также в передачах западных радиостанций на СССР. «В мрачной обстановке Советского Союза, – говорилось в одной из передач Би-Би-Си, – Солженицын и Сахаров бросили свой вызов советским и западным руководителям. Если их заставят замолчать силой – это только докажет, что они говорят правду».

Имена Сахарова и Солженицына объединялись тогда и в материалах советского диссидентского движения. Например, Лидия Чуковская, выступая на заседании Московского отделения Союза писателей говорила: «С легкостью могу предсказать вам, что в столице нашей общей Родины в Москве неизбежны площадь имени Александра Солженицына и проспект имени академика Сахарова». Заседание было закрытым, но его материалы распространялись через Самиздат.

В сложившейся обстановке Сахаров и Солженицын должны были как-то согласовывать свои публичные заявления. В конце 1972 года они снова стали встречаться, как правило, в Жуковке, элитном поселке под Москвой. Уже с осени Александр Солженицын жил и работал здесь в домике садовника при большой даче Мстислава Ростроповича. Но здесь же стоял и удобный загородный дом Сахарова, сложенный из белого кирпича. Два таких дома были подарены Советским правительством – Игорю Тамму и Андрею Сахарову за заслуги в создании водородной бомбы.

Раньше Сахаров почти не бывал в Жуковке, и его дом стоял закрытым, потом здесь стала жить старшая дочь с семьей, но иногда приезжал и сам Сахаров. Обычно он приходил к Солженицыну со своей второй женой Еленой Георгиевной Боннэр, что вызывало раздражение писателя. Он всегда предпочитал разговоры один на один и при встречах с Сахаровым старался увлечь его одного в лес – тут же, неподалеку от Жуковки. Беседы в лесу Солженицын предпочитал и при встречах с другими людьми, полагая, что в лесу, среди деревьев и кустов никакие прослушивающие устройства не будут эффективны.

У Солженицына была теперь тоже новая семья. Его второй женой стала Наталья Дмитриевна Светлова, но она редко появлялась в Жуковке. В конце августа 1973 года Солженицын распространил свою программную статью «Мир и насилие», в которой выдвинул Сахарова кандидатом на Нобелевскую премию мира. Нобелевские лауреаты имели право на выдвижение, но должны были делать это в закрытом порядке – как эксперты. Поэтому предложение Солженицына не рассматривалось. (Как известно, Сахаров получил Нобелевскую премию мира позже – в 1975 году, и общественная кампания в пользу такого решения, начатая Солженицыным и поддержанная позднее даже в Конгрессе США, вероятно, сыграла здесь немалую роль.)

Взаимная поддержка Солженицына и Сахарова не означала их полного согласия. Солженицын и Сахаров были слишком разными людьми по своим личным качествам, по убеждениям и мировоззрению. Детство и молодость Солженицына прошли без отца, в бедности и лишениях. Он прошел через войну, через многие годы тюрьмы, лагеря, ссылки, преодолел смертельную болезнь. Теперь он наверстывал упущенное и не хотел тратить время на лишние встречи и разговоры. Солженицын был предельно организованным и очень практичным человеком. О любой встрече с ним нужно было договариваться заранее. Он работал очень интенсивно утром и днем, предпочитая полное одиночество. Даже завтрак и обед он готовил себе сам.

Из Рязани еще в начале 60-х годах он уезжал для работы на две-три недели, а то и на месяц в одну из небольших деревенек, и эти поездки дали ему сюжет для рассказа «Матренин двор». Потом он жил в доме Корнея Ивановича Чуковского в Переделкино – по приглашению дочери умершего в 1969 году поэта Лидии Корнеевны. В летние месяцы Солженицын жил и работал в небольшом собственном летнем домике на садовом участке близ Наро-Фоминска и Обнинска. А в начале 70-х годов он обосновался в домике садовника у Ростроповича.

Постепенно Солженицын стал чувствовать себя человеком, которого избрал Господь, и все действия которого направляет или поправляет «Высшая Рука». «То-то и веселит меня, – писал он в своем литературном дневнике, – то-то и утверждает, что не я все задумываю и провожу, что я – только меч, хорошо отточенный на нечистую силу, заговоренный рубить ее и разгонять. О, дай мне, Господи, не переломиться при ударе. Не выпасть из руки Твоей!»^[9] Это чувство избранности, даже богоизбранности отражалось на отношениях писателя с другими людьми. Солженицын теперь уже не терпел возражений и окончательно утратил способность к полемике и диалогу.

Сахаров был совсем другим человеком и по жизненному опыту, и по качествам личности. Детство и юность будущего академика прошли в условиях достатка и заботы, а при работе над атомными проектами Сахаров жил на всем готовом. У него были комфортабельные квартиры в Москве и на «объекте», большой загородный дом. Однако большую часть времени он должен был работать в полной изоляции от внешнего мира и, как секретный ученый, находился под постоянной охраной.