Пришла утренняя почта – обычная кипа различных журналов и газет, – и какое-то время Уэверли уделил чтению. Он подписывался практически на все периодические издания в надежде отыскать малоизвестные рабочие места для своих экстрасенсов.

Вскоре Дорис пропустила к нему в кабинет пожилого мужчину с багровой физиономией алкоголика. На нем был довольно хороший костюм, но обшлага сильно потрепаны, а сорочка заношена до безобразия. Зато туфли по неведомой причине так и сияли.

– Я умею превращать воду в вино! – гордо заявил вошедший.

– Ну так вперед! – Уэверли тут же налил в чашку минеральной воды из холодильника и протянул чашку мужчине.

Тот посмотрел на воду, пробормотал несколько слов и свободной рукой сделал над чашкой несколько пассов. На лице его отразилось явное недоумение: ничего не происходило. Он сердито заглянул в чашку, снова пробурчал свое заклинание и принялся делать пассы руками. И снова нулевой результат.

– Вы же знаете, как это бывает, – обратился он к Уэверли. – У нас, экстрасенсов, то поле есть, то его нету. Обычно-то – ну, процентах в сорока случаев! – у меня все получается отлично.

– Значит, сегодня просто день у вас неудачный? Поле исчезло? – с подозрительной участливостью спросил Уэверли.

– Точно, – подтвердил пьянчуга. – Не могли бы вы оказать мне некоторую… э-э-э… финансовую поддержку? Тогда через несколько дней моя способность, конечно же, вернется! А то сейчас я чересчур трезв. Уверяю вас, на меня стоит посмотреть, когда я по-настоящему…

– Вы это все в газетах вычитали, верно? – спросил Уэверли.

– Да вы что? Ничего подобного!

– Все. Немедленно убирайтесь отсюда! – велел ему Уэверли.

Просто невероятно, какое количество проходимцев притягивала его контора! И главное, все они были уверены, что он просто шарлатан и занимается тем, что дурит людей. Ну а некоторые полагали, что его запросто можно разжалобить…

В общем, он уже начинал уставать от подобных визитов.

Следующей в кабинет вошла плотная девица небольшого росточка в дешевеньком платьице из ситца с набивным рисунком; на вид ей было лет восемнадцать-девятнадцать. Чувствовала она себя явно не в своей тарелке.

Уэверли подвинул ей стул и предложил сигарету. Она тут же нервно закурила.

– Меня зовут Эмма Краник, – промолвила она, вытирая о платье вспотевшую ладонь. – Я… а вы точно не станете надо мной смеяться?

– Можете быть совершенно в этом уверены. Продолжайте. – И Уэверли сделал вид, что сосредоточенно ищет что-то среди своих бумаг на столе. Он понимал, что девушке будет проще, если он не будет на нее смотреть.

– Ну, я… это звучит странно, но я могу устраивать пожары. Стоит мне только захотеть. Честное слово! – Она вызывающе сверкнула глазами.

Такого человека собственными глазами он видел впервые в жизни, хотя и знал об этом феномене очень давно. Похоже, способность мысленно воспламенять предметы по какой-то неведомой причине была свойственна прежде всего совсем юным девушкам.

– Вы не могли бы показать, Эмма, как это у вас получается? – мягко попросил Уэверли, и девушка послушно прожгла дыру в его новом ковре. Он быстро потушил пламя с помощью нескольких кружек воды, а потом, в качестве дополнительной проверки, заставил ее поджечь еще и занавеску.

– Просто замечательно! – воскликнул он с искренним восторгом и заметил, как прояснилось лицо девушки. Оказалось, Эмма сожгла дотла ферму своего дяди, и тот сказал, что она «уж больно чудная», а он ничего «чудного» на своей ферме терпеть не желает.

Она жила теперь в Христианской ассоциации молодых женщин (ХАМЖ), и Уэверли пообещал непременно связаться с нею по этому адресу.

– Не забывайте, – сказал он ей на прощание, – что вы обладаете весьма ценным даром! Очень и очень ценным и редким! И не бойтесь его!

На сей раз она улыбнулась так, что стала почти хорошенькой.

Полтергейст, думал он после ее ухода. Ну и куда, черт возьми, он сумеет пристроить девицу, способную вызывать пожары? Может, истопником? Нет, это совершенно дурацкая идея!..

К сожалению, люди, обладавшие необузданными талантами, редко находили себе разумное применение. Он тогда несколько приврал репортерам на этот счет. Но ведь и экстрасенсы в нашем мире – тоже явление, так сказать, штучное.

Уэверли задумчиво перелистывал какой-то журнал, размышляя, кому мог бы пригодиться полтергейст.

– Сэм! – Дорис Флит, руки в боки, стояла в дверях. – Ты только посмотри!

Он выглянул в приемную. Разумеется, возле стола уже стоял Эскин с глупейшей улыбкой на физиономии и пачкой исписанных листков в руках. Дорис передала эти листки Уэверли.

Он быстро пробежал глазами написанное. Это был доскональный отчет о том, чем они с Дорис занимались с той минуты, как он вошел в ее квартиру, и до того мгновения, когда он ее покинул.

Однако «доскональный отчет» – это еще далеко не все! Этот экстрасенс исследовал и описал не только каждое их движение, но и каждое ощущение! И теперь Уэверли отлично понял, почему Эскина заперли в сумасшедший дом – хотя на самом-то деле это было просто нечестно! – и почему он уже не находит в этом поступке ничего предосудительного. «Да он же настоящий вуайерист, – догадался Уэверли, – вынюхивает следы любовников, точно помойный кот! Причем кот, обладающий уникальной способностью не только обнаруживать эти следы, но и ВИДЕТЬ все, чем занимаются люди, находящиеся от него на расстоянии в несколько миль!»

Как и все влюбленные накануне собственной свадьбы, Уэверли и Дорис без конца целовались и обнимались, отнюдь не считая это чем-то непристойным. Но читать описания всех этих поцелуйчиков, ласк и любовного сюсюканья, сделанные кем-то посторонним, кто безжалостно препарирует твои переживания, сухо анализирует интимные ощущения… О, это было нечто невыносимое!

Научный лексикон Эскина был безукоризненным; он описывал каждый их шаг исключительно с помощью корректных медико-анатомических терминов. Затем строил поведенческие диаграммы, затем давал чисто физиологический анализ. Затем нечто более глубинное – анализ гормональной активности, изменений на молекулярном уровне, мышечной реакции и тому подобного.

Это был поистине удивительный образчик порнографии, завуалированной под науку! Ничего подобного Уэверли в жизни не видел.

– Ну-ну. – И он пригласил Эскина в кабинет. Дорис тоже вошла; на лице ее отражались тяжкие раздумья и крайняя растерянность.

– Ну что ж… Но объясните мне ради бога, зачем вы это сделали?! – потрясенно спросил Уэверли. – Разве не я спас вас от сумасшедшего дома?

– О да, сэр! – воскликнул Эскин. – И поверьте, я чрезвычайно вам благодарен.

– В таком случае обещайте, что ничего подобного более не повторится.

– Нет-нет! – в ужасе воскликнул экстрасенс. – Разве я могу бросить свои исследования? С этим ведь тоже нужно считаться!

И он пустился в объяснения. Через полчаса Уэверли узнал о нем еще множество интересных вещей. Эскин способен был «наблюдать» за любым человеком, с которым хотя бы случайно вступил однажды в контакт, вне зависимости от того, где и в каких обстоятельствах этот человек находится. Но по-настоящему его интересовало одно: сексуальная жизнь того или иного «объекта наблюдения». И под свой вуайеризм он подводил незыблемую рациональную основу, будучи абсолютно уверенным, что служит науке.

Уэверли снова велел ему подождать в маленькой комнате, запер за ним дверь и повернулся к Дорис.

– Мне ужасно жаль, что так получилось, – сказал он, – но я уверен, что сумею наставить его на путь истинный. Вряд ли это будет так уж сложно.

– Вот как? Ты уверен? – холодно взглянула на него Дорис.

– Уверен, – подтвердил Уэверли. – Я все продумал.

– Прекрасно, – сказала Дорис, порвала исписанные экстрасенсом листки, сложила все это в пепельницу и подожгла. – Но пока ты его не перевоспитал, нам, по-моему, лучше свадьбу отложить.

– Но почему?!

– Ах, Сэм, – вздохнула Дорис, – как можно выходить замуж, зная, что этот паршивец следит за каждым нашим шагом? Да еще и подробности записывает?

– Пожалуйста, не волнуйся так. Ты совершенно права! Я им займусь немедленно. А тебе, может быть, сегодня лучше уйти с работы пораньше?

– Именно это я и собираюсь сделать! – заявила Дорис и двинулась к двери.

– Поужинаем вместе? – спросил Уэверли.

– Нет, – решительно отвергла она его робкое предложение. – Извини, Сэм, но ты сам знаешь, что за этим последует, и пока этот проклятый котяра все вынюхивает… Нет, ни за что! – И она хлопнула дверью.

Уэверли отпер дверь в соседнюю комнату.

– Идите сюда, Сидни, – позвал он. – Сейчас у нас с вами будет приятная и весьма долгая беседа.

И Уэверли попытался объяснить Эскину – не торопясь, терпеливо, – что его деятельность на самом деле никакого отношения к науке не имеет, что у него имеются некоторые сексуальные отклонения, а также повышенная возбудимость и эти свои свойства он бессознательно выдает за стремление к научным открытиям.

– Но мистер Уэверли! – воскликнул Эскин. – Если бы я всего лишь подглядывал за людьми, удовлетворяя свою похоть! Но я же постоянно веду записи, пользуясь четкой научной терминологией; я классифицирую типы отношений, я все раскладываю по полочкам и всему даю соответствующие определения. А в итоге надеюсь изложить накопленный материал в обширном обобщающем труде о сексуальных привычках и пристрастиях представителей самых различных групп человечества!

Уэверли объяснил, что каждый представитель человечества имеет право на личную, интимную жизнь. Но Эскин отвечал, что наука превыше всего, не говоря уж о каких-то мелкотравчатых любовных претензиях. Уэверли пытался выстроить свою линию обороны, но одержимый идеей создания монументального научного труда Эскин находил ответ на каждое его возражение, причем ответы эти полностью соответствовали представлениям экстрасенса как о собственной роли в истории человечества, так и о самом человечестве.

– Беда в том, – заявил он Уэверли, – что люди слишком далеки от науки. Даже так называемые ученые. Поверите ли, в нашей психиатрической лечебнице врачи большую часть времени держали меня взаперти в отдельной палате! Всего лишь за то, что я мысленно наблюдал их сексуальную жизнь и вел соответствующие записи! Разумеется, подобное заключение в одиночную камеру меня остановить не могло!

«Интересно, – подумал Уэверли, – как это он вообще до сих пор еще жив? Было бы совершенно неудивительно, если бы кто-то из разъяренных врачей лечебницы влепил ему сверхдозу чего-нибудь „успокоительного“. Вероятно, чтобы не сделать этого, докторам пришлось призвать на помощь все свое самообладание».

– Вот уж не думал, что и вы будете против меня настроены, – опечаленно сказал экстрасенс. – Видимо, я просто недоучел, насколько вы все старомодны!

– Я вовсе не настроен против вас, – возразил Уэверли, не зная, как ему поступить и что делать с этим безумцем. И вдруг его осенило. – Сидни, – сказал он, – по-моему, я знаю, где для вас сыщется работа. И очень хорошая, вам понравится.

– Правда? – Лицо вуайериста просветлело.

– Во всяком случае, мне так кажется. – И Уэверли, чтобы проверить зародившуюся у него догадку, отыскал один из недавно полученных журналов, выудил оттуда номер телефона и позвонил.

– Добрый день. Это Фонд Беллена? – Он представился, постаравшись как можно точнее описать, чем именно занимается. – Я слышал, что вы осуществляете новый проект научных исследований сексуальных привычек и пристрастий мужского населения Восточной Патагонии, это верно? В таком случае не нужен ли вам для опроса в полевых условиях интервьюер, способный ДЕЙСТВИТЕЛЬНО собрать для вас самые интересные факты?

Поговорив еще несколько минут, Уэверли со вздохом облегчения повесил трубку и записал на листке адрес.

– Вот, езжайте прямо туда, Сид, – сказал он. – По-моему, мы нашли для вас в этой жизни соответствующую нишу.

– Огромное вам спасибо! – воскликнул Эскин и поспешил в Фонд Беллена.

На следующее утро первым посетителем Уэверли оказался Билл Саймс – самая большая его надежда. Саймс был чрезвычайно одаренным экстрасенсом и к тому же обладал ясным развитым интеллектом.

Но в то утро он выглядел смущенным и каким-то несчастным.

– Мне нужно поговорить с тобой, Сэм, – сказал Саймс. – Я ухожу с работы.

– Но почему? – изумился Уэверли. Он считал, что Саймс прекрасно устроен и вообще счастлив настолько, насколько вообще может быть счастлив экстрасенс.

– Ну… наверное, я им просто не подхожу.

Саймс был способен «чувствовать» напряжение и усталость металлов. Как и многие другие экстрасенсы, он понятия не имел, как это у него получается. И тем не менее мог определить появление любой микротрещины быстрее и точнее, чем рентген, и без всяких побочных эффектов, связанных с рентгенологическим исследованием.

Способность Саймса определял девиз «Все или ничего»: он либо мог определить любой дефект, либо не мог обнаружить ни одного. Именно поэтому он никогда не совершал ошибок. И хотя его редкостный дар не давал результатов примерно в сорока процентах случаев, все равно на авиационном заводе, производящем двигатели для самолетов, он считался ценнейшим приобретением, ибо каждую деталь там ранее непременно подвергали рентгенологическому обследованию на предмет выявления дефектов. Эффективность Саймса значительно превосходила результаты, достигавшиеся с помощью рентгена.

– То есть как это «не подходишь»? – удивился Уэверли. – Неужели ты думаешь, что не стоишь тех денег, которые тебе платят?

– Дело не в этом, – сказал Саймс. – Дело в людях, с которыми я работаю. Они считают меня уродом.

– Но ты же с самого начала знал, что так оно и будет, – напомнил ему Уэверли.

Саймс пожал плечами.

– Ладно, попробую объяснить по-другому, – сказал он и закурил. – Кто я, черт побери, такой? И кто такие все мы, те, кого называют экстрасенсами? Мы действительно кое-что можем, это верно, но мы ведь даже не знаем, как у нас это получается! Мы не имеем над своими «талантами» абсолютно никакой власти, не понимаем их на уровне подсознания, мы даже не в силах их обуздать. Они проявляются независимо от нашей воли. Мы, безусловно, не супермены, но мы и не нормальные люди. Мы… да не знаю я, кто мы такие!

– Билл, – мягко возразил ему Уэверли, – тебя беспокоит вовсе не отношение других людей. Ты сам себя тревожишь. Ты сам выдумал, что ты какой-то урод.

– Ну да, ни рыба ни мясо! – подхватил с горечью Саймс. – Я хочу заняться фермерством, Сэм. Землю пахать буду.

Уэверли покачал головой. Незаурядных людей всегда легко сбить с толку, особенно если они пытаются использовать свой талант где-то помимо цирка или эстрады. Коммерческий мир – по крайней мере теоретически – требовал от своих «винтиков» стопроцентного функционирования, и любой из них, не способный работать постоянно, считался ущербным или бесполезным. Пережитки подобного отношения присутствовали и в восприятии экстрасенсов, которые и сами считали собственные таланты как бы механическим продолжением, а не составляющей своей личности, и чувствовали себя неполноценными, если не могли применять их на практике с четкостью и регулярностью автомата.

Уэверли растерялся. Экстрасенсу ведь тоже необходимо найти свое место в жизни. Все верно, это действительно очень трудно, но вряд ли стоит при первой же неудаче уходить в фермеры.

– Послушай, Сэм, – продолжал между тем Саймс. – Я знаю, как много ты делаешь для экстрасенсов, но ведь и у нас есть право хоть в чем-то быть нормальными людьми. Извини.