Одиннадцать

Уинстон Черчилль едва взглянул на письмо, которое держал Ватсон.

– Вы бы пришли ради чего-то другого?

– Видимо, нет, но вы могли бы сначала хоть попытаться.

– У меня нет времени для попыток, – прорычал парламентарий и, одним глотком допив вермут, отправился за новой порцией. – Как вы узнали, что это подделка? Подпись чертовски хороша. Я велел скопировать её из одного из его писем.

Ватсон вынужденно рассмеялся в ответ на это.

– Давайте сосчитаем. Бумага неправильная. Печатная машинка слишком новая. Построение фраз…

– Ладно-ладно. Избавьте меня от заумного анализа. Оставьте его для своих книг. – Шепелявость Черчилля внезапно оказалась очень заметной. Он вытащил из пепельницы брошенную сигару и снова её раскурил. – Вы теперь здесь. Письмо сыграло свою роль.

– А Холмс?

– Он сложный человек.

Ватсон попытался сделать так, чтобы тревога, которую он ощутил при этих словах, не читалась по его лицу. Вообще-то сам факт того, что Черчилль снизошёл до подделки письма, подсказывал, что Холмс либо нездоров, либо отказывается помочь политику.

– Он очень выдающийся человек.

– Думаю, то же самое говорят обо мне, когда пытаются быть вежливыми. Мы пробовали вовлечь его в несколько проектов, включая этот. В любом случае, нам были нужны вы. Точнее, мне.

– Хотел бы я сказать, что польщён.

Черчилль несколько секунд изучал Ватсона, и лицо у него было напряжённое, словно кулак боксёра.

– До настоящего времени в этой войне было два великих секрета, – начал политик. – Один заключался в том, как забрать солдат с пляжей Галлиполи, чтобы турки не поняли, что происходит. Вышло успешно, если можно назвать успехом отступление, которое последовало за такой бойней. И есть ещё «Бич порока». – Он снова указал на картину. – Мы в каком-то смысле строим собственный «Бич».

– Чтобы вселять ужас, как вы сказали. Это какой-то корабль?

– Почему вы так решили?

– Из-за вашего прошлого. Вы были первым лордом Адмиралтейства.

– Хмм. – На губах Черчилля мелькнула улыбка.

– Я бы предположил, что вы разрабатываете новое оружие, которое перемещается по морю.

– Вы близки к истине. Но пока что я не могу вам рассказать, что оно собой представляет.

– Тогда зачем я здесь? – Ватсон сдался и наконец-то глотнул тёплого вермута.

– У нашего «Бича» случился сбой в работе. Он убил семерых людей. Наших людей. Восьмой выжил. Только он может нам рассказать, что случилось. Пока мы не узнаем наверняка, что произошло, вся работа по устройству приостановлена.

– Каким образом они были убиты?

– Ну сначала их постигло безумие.

– Безумие? – повторил Ватсон.

– Да. Они превратились в помешанных, бормочущих ерунду безумцев. Я точно знаю, что вы сталкивались с подобным раньше. С внезапным, необъяснимым сумасшествием.

– Да, – сказал Ватсон, вспоминая дело в бухте Полду, где коварный Мортимер Тридженнис использовал яд, чтобы убить свою сестру и свести брата с ума.^[43]

– Но это нечто совсем иное. Есть доказательства того, что они попытались уничтожить «Бич», испытав нечто вроде… – Черчилль замолк, подыскивая слова: – …Припадка ярости.

– Мог ли это быть саботаж вражеского агента? Если это чудо-оружие и впрямь существует.

– Мог. Но, как я уже сказал, это великая тайна. Любой, кто о ней знает и не принимает активного участия в работе, отправляется в так называемое «безопасное и надёжное» место. Пока кошка не выберется из мешка.

– Меня тоже могут туда отправить?

Черчилль смерил его сердитым взглядом.

– Если бы я вам поведал куда больше, и вы отказались помочь – видимо, да.

Ватсона это оскорбило. Доктор привык, что в вопросах государственной важности ему доверяют. В своё время Майкрофт Холмс рассказывал ему вещи, от которых империя содрогнулась бы.

– Но я бы ничего не рассказал.

Вид у Черчилля сделался раздражённым.

– Возможно. Однако история о нашем короле-двоеженце всплыла, не так ли? Хмм.

Холмс и Ватсон помогли опровергнуть заявление о том, что король Георг V уже был однажды женат вследствие скоротечного романа с дочерью адмирала на Мальте, когда он служил на флоте. В одной журнальной статье было высказано предположение, что брак Георга с принцессой Мэй был бигамным. Защита настаивала, что король никогда не встречался с женщиной, о которой шла речь. Вообще-то имелись доказательства того, что они вместе посещали балы в Гемпшире, но ради блага государства их скрыли. И всё-таки недавно намёки на это утаивание всплыли в одной из самых скандальных газет.

– Это не моих рук дело.

– Надеюсь, Ватсон, – проговорил Черчилль таким тоном, который намекал, что у него есть кое-какие сомнения. – Но, видите ли, природа этого устройства не должна вас беспокоить прямо сейчас. Что от вас требуется, так это вылечить восьмого человека. Он не говорит – не может говорить. Абсолютно утратил дар речи. Как бишь это называется? А-чего-то-там…

– Афазия.

– Именно. Ничто из испробованных методов, от доброты до жестокости, не смогло нарушить его молчания. Во всех смыслах это снарядный шок, в точности как у пациентов, которых вы лечите. Да, я знаю о вашей работе всё.

– Я не один этим занимаюсь, – запротестовал Ватсон. – Есть и другие…

Черчилль яростно затряс головой, его начавшие обвисать щёки заколыхались.

– Коммунисты, пацифисты и гомосексуалы.

– Но ведь не все сразу, сэр?

Черчилль проигнорировал язвительную реплику:

– Меня обвиняют во вмешательстве в проект как таковой. Но кто-то должен всё встряхнуть. Мне нужно, чтобы вы заставили этого человека заговорить, чтобы он рассказал нам о случившемся, и мы сумели вести эту войну дальше.

Ватсон покачал головой:

– Я не могу участвовать в подобном.

Уинстон вперил в него сердитый взгляд.

– Не можете? Или не хотите?

– Вы видели, какие условия там, на фронте. То, к чему мы принуждаем своих солдат, бесчеловечно. Да, я занимаюсь теми, кто испытал снарядный шок. И знаете, чему это меня научило? Тому, что людей можно ломать, как хворост. И мы ломаем их тысячами. Это чудесное оружие – оно на самом деле сократит войну? Или умножит отчаяние? – Черчилль хотел что-то сказать, но Ватсон взмахнул рукой, не давая ему заговорить. – Газ был предназначен для того, чтобы выйти из тупика, помните? Новые снаряды были предназначены для того, чтобы выбить немцев из их бункеров. Вы ведь и это помните? Война закончится лишь тогда, когда люди вроде вас опомнятся и начнут договариваться о мире.

– Мне не нужны лекции о ведении войны от вас, майор, – прорычал Черчилль, враждебно выпятив челюсть. – Я каждый день считаю мертвецов, и легче мне не становится. А то, что вы говорите, в опасной степени похоже на пацифизм.

– Здравый смысл.

– Это вы так считаете. А я искренне полагаю, что новое оружие сократит войну. Даю вам слово.

– Даёте слово, что полагаете, будто оно позволит быстро прекратить военные действия? Вы в этом совершенно уверены?

Черчилль фыркнул:

– Разумеется, нет. Какие могут быть гарантии во время войны?

– Я вижу всё больше сломленных людей, – сказал Ватсон, – с обеих сторон. Я не стану в этом участвовать.

Черчилль проговорил, рассматривая свои ботинки:

– Держу пари, вы всё же не бросите одного сломленного человека.

Ватсон почувствовал, как внутри вспыхнуло пламя гнева. Резервуар остаточной благожелательности, которую он испытывал к парламентарию, опустел, словно кто-то вытащил затычку. Доктор предвидел, что вот-вот произойдёт, но всё равно спросил:

– Что вы хотите этим сказать?

Черчилль снял с кончика языка несколько табачных волокон:

– Холмса пришлось задержать, ради его же безопасности.

– Задержать? – От омерзения Ватсон едва не закричал. – Где он? И почему? У него не всё в порядке со здоровьем.

– Я наслышан. Как бы там ни было, он под арестом и останется там, пока мы не пустим наше оружие в ход. Чем дольше вы будете медлить…

– Так вы меня шантажируете? – выпалил Ватсон. – Здоровьем старика, который исправно служил своей стране.

Черчилль поразмыслил над этим:

– Видимо, да. Ради высшего блага.

Ватсон издал пренебрежительный возглас:

– Война вроде этой попросту не может быть высшим благом.

– Сэр! – рявкнул Черчилль. – На кону свобода этой страны и весь наш образ жизни! А вы тревожитесь из-за нескольких трусливых солдат. Да, я позволю Холмсу сгнить, а также вам и половине Лондона, будь он проклят, если это понадобится для нанесения решающего удара.

Лицо у парламентария заметно побагровело. Ватсон подумал, что у него может случиться сердечный приступ. Часть его желала, чтобы это произошло. Ватсон перевёл дух и проговорил как можно спокойнее:

– Освободите Холмса, и я вам помогу.

– Я похож на дурака? – парировал Черчилль. – Что тогда будет вашим стимулом? Докопайтесь до сути, и я скажу вам, где он. Сами его заберёте.

– А если я не сумею разгадать загадку?

– Думаю, мы перейдём этот мост, когда доберёмся до него. – Черчилль ощутил преимущество, и его атака перешла в завершающую фазу: – Но я не совершаю необдуманных поступков. Сделайте это для меня, майор, и я обещаю больше никогда не вмешиваться в вашу жизнь.

Часы тикали, пока Ватсон обдумывал варианты. Он чувствовал себя шахматной фигурой, которой перекрыли путь во всех направлениях.

– Я буду доктором или детективом? – спросил Ватсон наконец.

На губах Черчилля появилась лукавая улыбка, которую Ватсону захотелось стереть с его лица.

– Когда-то вы были и тем и другим.

Холмс качал головой, сталкиваясь с этим заблуждением по поводу его роли в партнёрстве.

– У них там есть собственный врач в этом… заведении?

– Их военврач – один из покойников, – проворчал Черчилль. – Отправился вместе со всеми, чтобы изучить условия в… – Парламентарий осёкся. – Он умер последним. Они привлекли других врачей, но пока что никто не выдвинул правдоподобной теории. Доктора в растерянности, а единственный свидетель нем как рыба. Так что, как видите, требуется особый набор навыков. Ваших навыков, Ватсон.

– Когда всё это случилось?

– Неделю назад.

– Неделю?

– Да. Время поджимает. Сколько вам обычно требуется? – спросил Черчилль. – На исцеление этих типов?

«Этих типов». Черчилль, как столь многие командиры, не понимал, что происходило с пострадавшими. Несомненно, он тоже думал, что их недуг – следствие недостаточной твёрдости характера. Даже слово «исцеление» было неверным. Нельзя было избавить их от пережитого: лишь научить с ним жить так, чтобы оно больше их не разрушало.

– Если исходить из предположения, что у него какая-то боевая травма? Каждый случай индивидуален. Четыре недели…

– У вас пять дней, – сказал Черчилль тоном, не допускающим возражений. – Я слышал, вы сотворили чудеса с этим Фэйрли.

– Это другое – в том смысле, что я мог опираться на наши предшествовавшие отношения. Вы не можете ограничивать такие вещи временными рамками, – сказал Ватсон.

Черчилль махнул сигарой:

– Могу. Приходится. Существует график. Через пять дней работа возобновится несмотря ни на что. Если придётся, под дулом пистолета. И, Ватсон, меня не волнуют чувства этого немого. Понимаете? Заставьте его рассказать о том дне любым способом.

– А мертвецы? У меня будет доступ к телам? – спросил Ватсон.

– Пусть мертвецы подождут, – проворчал Черчилль. – По крайней мере пока вы не разговорите живого.

– В некоторых случаях мертвецы могут сказать больше, чем живые.

– Уверен, вы сможете тыкать и щупать трупы в своё удовольствие, если сочтёте, что это поможет. Лично мне кажется, что нам необходимо свидетельство выжившего. Вы знаете Суффолк?

– Не очень.

– Мы реквизировали поместье: работа ведётся там. Неподалёку от аэродрома КЛК в Тетфорде. Вы туда и полетите…

Желудок Ватсона кувыркнулся, словно его скинули с обрыва.

– Я бы предпочёл не летать.

– Понимаю, – сказал Черчилль, который отлично знал, что жена Ватсона погибла в воздухоплавательной аварии, хотя сам политик отличался сильной верой в аппараты тяжелее воздуха, пусть даже и оказался недостаточно умелым пилотом. – Но, как уже было сказано, время поджимает. Вас проинструктирует тип по фамилии Суинтон.

– Эрнест Суинтон^[44]? Писатель? – Ватсон был знаком с его трудами, опубликованными до конфликта – то были лихие ура-патриотические приключения, – и с его военной публицистикой.

Черчилль кивнул:

– Разумеется, вы его знаете. Собрат-писака. Да, тот самый Суинтон. Он полковник, ответственный за установку.

Ватсон сделал ещё глоток вермута, а потом – в большей степени для того, чтобы убить время, – подошёл к столику и налил себе бренди.

– У меня есть выбор в этом вопросе?

Черчилль улыбнулся. Улыбка никоим образом не утешала.

– Никакого.

– И вы не расскажете мне, в чём природа оружия?

– Нет. Когда вы доберётесь до места, там вас проинструктируют.

– Но вы же знаете наши методы. – Употреблять местоимение во множественном числе было нахальством, но Черчилль должен был осознать, что Холмс предпочитал разобраться во всех деталях расследования, делая это, как правило, в гостиной на Бейкер-стрит, 221-Б, и лишь затем пускался в путь. – Хоть какую-то подоплёку вы, несомненно, вправе сообщить?

– Вы всё узнаете на месте, – упрямо сказал Черчилль. – Если только не хотите провести несколько месяцев с вашим старым другом на клочке земли в Северном море, в ожидании, пока «Бич» сделается общеизвестным фактом.

Ватсон ощутил новый укол гнева. Но Черчилль проговорился – теперь, по крайней мере, он приблизительно знает, где находится Холмс. Но где именно в Северном море? Оно было обширным.

– И разумеется, – лукаво прибавил Черчилль, – ваш друг не становится моложе или крепче.

У Ватсона перед глазами возник красный туман, когда он понял, на что намекает парламентарий.

– Хочу заверить вас, сэр, что если с Холмсом что-то случится… – Ватсон замолчал.

Черчилль увидел, как по лицу доктора промелькнули растерянность и тревога.

– Что такое? – спросил парламентарий.

Ватсон быстро подошёл к окну и, отодвинув задвижку, поднял нижнюю часть скользящей рамы:

– Это было похоже на выстрелы.