Невисячие сады Семирамиды

8-е декабря. Вторник

С муравьями и шелестом листьев,

Этот замкнутый сад лабиринт.

Владислав Герасимов.

В центральном ботаническом саду, где из-за слабого освещения и недостаточного тепла хило цвели тропические растения, Инесса Власьевна поливала из лейки её любимый куст розовых гортензий. На губернаторе было синее крепдешиновое платье в белый горошек, с накинутым на шею розовым кокетливым фартучком. Находясь в этом месте Ржевская, казалось, отходила от всех душевных тревог. Пусть настурции, всевозможные орхидеи, гардении, прекрасные цветущие кактусы, лианы, монстеры, фикусы не так изящны, не так велики, а порой некоторые из них удручают своим болезненным видом, но всё равно директору сада Ашоту Вартановичу Мирзояну довелось совершить подлинное чудо, можно сказать ботаническую революцию местного масштаба. Благодаря его прививкам и обогащением химического состава почвы, которая благотворно влияла на корни изнеженных видов, многие и многие растения радовали зрение своей неземной красотой.

– Да, когда я здесь пребываю, мне кажется, я вновь обретаю утраченный Эдем, – воодушевлённо сказала себе Инесса Власьевна.

В данный момент в саду, высоком стеклянном помещении площадью около двух тысячи метров никого не было. Губернаторша проходила по дорожкам, усыпанных гравием, и не могла налюбоваться на экзотический пейзаж. Если бы было можно вечно жить где-нибудь на Юге!.. Но увы, многие некогда прекрасные острова уже стали морским дном. О, роскошные Гавайи, где вы? А Канары? А острова Полинезии? Вам только остаётся сказать печальное прости. На лазурном берегу некогда существовавшей Франции гуляет холод. Юг же Азии слишком дик. Тем более мы с ними находимся практические в состоянии войны. Остаётся предаваться только мечтам! Только мечтам. И этот тропический рай самое лучшее место для подобных занятий. Ах! Как всё здесь мило, идиллично!

Вдруг постучали в дверь. Не дожидаясь ответа, в приоткрытую дверь заглянул горбатый нос и полные чувственные губы Ашота Вартановича, скорей похожего на шеф-повара армянского ресторана, чем профессионального ботаника, защитившего диссертацию о буквальной идентичности строения цветочного пестика и женского полового органа.

– Инэсса Власэвна, к вам просыт зайты Родыон Романовыч.

– Да, спасибо, – я ему как раз назначила встречу, – не отрываясь любоваться от ботанической растительности, сказала она. – Пусть заходит.

Директор ботанического сада исчез, и вместо него в дверях показалась упитанная дрожащая под мятым мешковатым костюмом фигура добрейшего Родиона Романовича Митрохина, зама по культурной политике. Он неловко протиснулся в дверь и, чего-то смущаясь, пошёл навстречу патронессе.

Когда он подошёл к ней на расстояние метра, она в это время, неуклюже сев на корточки, от чего её солидный таз ещё больше раздался в размерах, рыхлила тяпкой землю вокруг небольшого лилового рододендрона.

– Извините, Родион Романович. Две минуты и я буду готова для важного с вами разговора.

Однако она возилась не две минуты, а целых десять, полностью поглощённая своим занятием. Наконец, губернаторша закончила и попросила Митрохина, чтобы он ей помог встать.

– Ой, спасибо, – произнесла она, отряхивая короткие пальцы от комочков земли. Она прошла к ближайшей раковине и тщательно вымыла там руки.

Потом она вдруг увидела, что на китайской розе слегка поникли бутоны, ахнула и устремилась к ней. Остановилась возле неё и стала ей сетовать:

– Что же ты, милая моя! За тобой ухаживаешь, поливаешь специальным раствором, а ты вновь за своё! Нет, подружка, так не пойдёт. Чтобы через три дня ты снова радовала мои глаза!

Митрохин, который всё это время покорно следовал за нею, был вынужден выслушать и эту причуду шефа.

– Что ни говорите, Родион Романович, – вздохнула Инесса Власьевна.

– Цветы, особенно вот эти, экзотические цветы – существа иного свойства. И материя их более тонкая, и благоухают они чарующе. Порой мне кажется, что это космические пришельцы. И если это так, то я представляю, как прекрасна их далёкая планета!

Не зная чем поддержать эти романтические фантазии шефа, Митрохин уныло ковырял толстой подошвой своего ботинка гравий.

– Родион Романович, – вдруг обратилась она к нему. – Не находите ли, что здесь очень красиво? Ведь вы же ответственный по культуре, той сфере, которая порождает пусть искусственную, но красоту! Отнимающую аромат у живого цветка. Как вы думаете, нужна человеку райская красота?

Губернатор была явно в ударе, и это сильно смущало Михрохина. Он не нашёлся ничего лучшего сделать, как бессмысленно и беззвучно пошевелить толстыми губами.

– Я вам по секрету скажу, – перешла на более умеренный тон Ржевская. – Пусть Дворец Правления во многом убог, пусть в банке чахлые пальмы, пусть в ресторанах подчас беззубые официанты, пусть дома элиты не так изящны, как это было в начале века. Что поделаешь, климатические катаклизмы внесли свои поправки. К сожалению, мы ограничены энергией и способами добывания ресурсов. Но ради того, чтобы здесь был вечно цветущий рай, я готовая на некоторые растраты. Ведь красота спасёт мир, как сказал Толстой.

– Достоевский, – поправил Митрохин. И тут же пожалел своих слов.

Карие глаза губернатора заволокло серой пеленой.

– Впрочем, я вас сюда попросила прийти не для экзаменирования меня на цитаты великих.

Родион Романович хотел было возразить, что он её вовсе и не экзаменировал, а просто поправил, Господи, с кем не бывает, но всё же прикусил язык.

– От вас в эти напряжённые дни очень много зависит, – вдруг перешла на другую тему губернатор, и Митрохин услыхал в её голосе жесткую интонацию. – Ваши помощники во всех районных городах и, разумеется, здесь во Владимире должны посредством театрального искусства отвлечь людей от проблемы, связанной с волчьим нашествием. Нам не нужны лишние проблемы, когда противоправительственные группы, пользуясь ситуацией, попробуют из всех сил взбаламутить людей, извратить любые действия правительства, опорочить глав силовых ведомств, использовать злобу отдельных недовольных в своих гнусных целях. Я знаю силу искусства. Восемьдесят лет назад было телевидение, интернет. Они магически воздействовали на массы. Но катастрофа уничтожила сами условия для существования этих средств воздействия. Но, слава Богу, ещё существует театр.

– Который теперь называется Театральным балаганом, – перебил губернаторшу Митрохин, и опять пожалел, что сунулся со своим замечанием, которое от него вовсе не ждут.

– Да, Театральный балаган, – напористо, гордо выпячивая свой бюст, заголосила нотой выше Инесса Власьевна. – Так решили в Центре! И я считаю, правильно решили. Массам не нужны в большом объёме серьёзные пьесы, сложная музыка. Их достояние – этот лёгкие песни, цирковые номера, беззаботные танцы. Нет, нет, не бойтесь. Кто хочет пусть слушает классическое искусство, читает толстые книги, им никто не запрещает.

– Но в библиотеку ходят только по спецпропускам, – опять сунулся Митрохин. Но он уже не чувствовал неловкости, его от чего-то понесло. – Занятия классической музыкой не происходят вообще. Детей учат играть на музыкальных инструментах их родители, которых в свою очередь научили их родители. Серьёзную музыку можно услышать лишь на старых кассетах и дисках, если они ещё не развалились от древности. Живопись познают по тем же древним слайдам. Вроде театр оставили. Но, Боже, какие ужасные пьесы идут, являющиеся лишь рупором партийной пропаганды.

– Что вы себе позволяете, – нетерпеливо ударив ногой о пол, взвизгнула губернаторша. – Вы идёте против эстетических принципов, утверждённой Всеединой партией. Наши ресурсы ограничены и мы не может услащать вкусы отдельных утончённых особей в том объёме, в котором им хотелось бы. Главное для нас это гармония в обществе, чтобы массы не требовали слишком многого. Они и так счастливы от примитивного искусства, зачем им забивать мозги какими-то ребусами? Во время катастроф имеет силу только незатейливое и простое. Типа палеолитических росписей пещеры Ляско. Так обществу легче объединится перед угрозой. А единицы, которые ходят эгоистично противопоставить себя обществу априори становятся изгоями. Это в лучшем случае. Если же они продолжают мутить воду, их уже уничтожают. И вот сейчас, когда огромное количество хищников вошло в область, все эти защитные функции общества должны выполняться неукоснительно и более жёстко. Ибо реальность угрозы слишком велика. Поэтому каждый должен не гоняться за призрачными мотыльками, не умиляться на свои химеры, способные его завести незнамо куда, а пребывать на своём месте. Рабочий должен находиться у станка, военный у охраняемых объектов, деятели искусства на сцене! Родион Романович, я уважаю ваши взгляды, но, несмотря на это, я ныне от вас – таково нынешнее положение дел – требую до последней буквы выполнения моего приказа по организации народных представлений. Я не случайно вас сюда пригласила. Чтобы вы не просто поняли, а наглядно ощутили, что есть красота для избранных, а есть красота для всех остальных. Большинству достаточно и кривляния паяца, и оно что-то может для себя подчерпнуть в этом представлении. Ведь у него завтра у кого десяти– у кого одиннадцатичасовой рабочий день, тонкая душевна организация, которую воспитывает серьёзное искусство, ему лишь пойдёт во вред, а соответственно и промышленности. Чтобы хорошо точить болванки, согласитесь, незачем слушать Баха. Здесь главное его развлечь, отвлечь, а не вводить сумбур в его душу. Только нам, немногим, положено сложным искусством развивать своё образное мышление и созерцание. Ведь мы – элита. Управленцы. Отсюда, в наши задачи входит осмысливать и анализировать общие процессы. Без разумного меньшинства не возможно существования, увы, часто, безрассудного большинства. Но впрочем, хватит вести эти разговоры. У меня уже порядком голова разболелась. Итак, моё последнее слово. Убедила я вас или не убедила, но вы будете вынуждены подчиниться приказу. Ибо этого требует целесообразность, дисциплина и закон. Или у вас ещё будут ко мне возражение?

Закончила Ржевская, самим бескомпромиссным тоном, отметая всякие возражения. Митрохин с раскрытым ртом, как пойманная рыба, судорожно ловящая воздух, слушал безжалостную тираду губернатора и не мог придумать, чтобы ей ответить. А ответить нужно было. Но он в течение речи Ржевской растерял последние доводы.

– Ну, если возражений нет, – спокойно, как ни чём ни бывало, сказала Инесса Власьевна. – То я не смею вас больше задерживать.

И, вдруг охнув, пошла к очередному тропическому красавцу, не устраивающую её на этот раз своей раз вегетативной динамикой.

Бедный Родион Романович, багровый от стыда и смущения, бессмысленно оглядев эту тропическую красоту не для всех, нервно почесав вдруг страшно зачесавшуюся ляжку, двинулся к выходу, с трудом соображая, где в области найти столько артистов, которые смогли бы развлечь своим мастерством массу безыскусных работяг.