6 мая 1941 г. Рузвельт назначил генерал-майора Джеймса Бернса на должность руководителя Управления по военным поставкам. Бернс, «…грамотный и дальновидный офицер», служил в Комитете связи при президенте, который занимался вопросами распределения военной помощи до 2 мая. Бернс привел с собой в управление двух бригадных генералов, Сидни П. Спалдинга (начальник отдела производства) и Джорджа Р. (отвечал за хранение и поставки). Сам Бернс входил в число сотрудников заместителя военного министра Роберта Паттерсона и тем самым имел прямое отношение к программе поставок военного министерства. Так и не получивший официальной должности помощник президента Гопкинс руководил программой ленд-лиза с помощью советника Оскара Кокса и заместителя по общим вопросам Филипа Янга, которых он пригласил из министерства финансов. Его рабочий орган, разместившийся в здании Федерального резервного банка, оставался небольшим по сравнению с прочими организациями Вашингтона. Обычно беспечный и неаккуратный, Гопкинс теперь приучил себя и своих сотрудников строго соблюдать требования по безопасности²⁵.

Задачей людей Гопкинса было превратить ранее выделенные 1 млрд 300 млн долларов, а также еще 7 млрд долларов фонда ленд-лиза в военную помощь другим странам, прежде всего Англии. Иностранные миссии пытались вести дела непосредственно с Гопкинсом, что беспокоило сотрудников Госдепартамента во главе с Халлом. Еще большие трения возникли после того, как Гарриман был назначен наблюдателем за поставками по ленд-лизу в Лондоне в ранге посланника. Посол Джон Винант был старше по должности, чем Гарриман, однако на Даунинг-стрит больше прислушивались к Гарриману. Это означало, что через Гарримана и Гопкинса у Черчилля была надежная прямая связь с Рузвельтом; таким образом, президент выключил из игры сотрудников Халла²⁶. Вскоре всем стало ясно, что президент решил сосредоточить контроль за поставками по ленд-лизу в своих руках, как прежде он контролировал военную помощь Англии через свой Комитет связи. Не только в Госдепартаменте, но скоро и в военном министерстве пришли к пониманию, что важнейшие решения в рамках программы ленд-лиза будут приниматься только через Гопкинса и самого Рузвельта.

Несмотря на то что сначала в рамках ленд-лиза не возникало слишком больших трудностей, вскоре обязанности Гопкинса выросли как никогда прежде, что все более тяжело сказывалось на его слабом здоровье. Он проходил строгий курс лечения, включая курсы переливания крови и уколы, и только это поддерживало в нем жизнь. Часто ему приходилось руководить поставками прямо из постели в Белом доме. Глазами и ушами Гопкинса часто выступал советник президента по экономике Исидор Любин, и такая практика продолжалась на протяжении всех военных лет. Самой большой сложностью для Гопкинса и для всей программы ленд-лиза было повышать производительность в промышленности в соответствии с условиями военного времени и одновременно поддерживать иллюзию, будто Соединенные Штаты все еще живут мирной жизнью. Представители бизнеса не спешили перестраиваться на военный лад и наращивать производство, как того требовали условия военного времени. Некоторые сторонники политики изоляционизма в промышленности, такие как Генри Форд, отказывались размещать у себя военные заказы для Англии. Другие предсказывали, что в связи с победами Германии война вскоре подойдет к концу. И во всех сферах бизнеса, торговли и производства наступил бум. В 1941 г. в гражданском секторе автомобильной промышленности были достигнуты рекордные за все время ее существования показатели. Правительству не удавалось склонить представителей промышленности перевести производство на военные рельсы или, если это удавалось, убедить их гарантированно работать по военным заказам в рамках долгосрочных контрактов. Американские бизнесмены оказались перед лицом нереальной проблемы, когда нужно было предоставлять продукцию для миллионов неизвестных людей, представлявших неизвестные государства, когда война почти не касалась самих американцев. И без того серьезные сложности в производстве усугублялись остановками работы и забастовками, отчасти вызванными происками коммунистов, саботировавших «империалистическую войну»²⁷.

Гопкинс по стоявшему рядом с его кроватью телефонному аппарату отчаянно пытался прорываться через трудности и узкие места. Начальник флотского комитета адмирал Эмори Лэнд называл его «генералиссимусом бригады штопальщиков» за умение решать проблемы. Его сотрудники Кокс, Янг, Любин, Леон Хендерсон (директор Управления по ценам и гражданским поставкам), Сидни Хиллман, Роберт Натан и Стейси Мей (из Комитета по управлению производством) всегда дружно помогали Гопкинсу преодолевать возникающие трудности. Все они считали, что промышленность Соединенных Штатов способна достичь невозможного: такого высокого уровня военного производства, которое сделает страну «арсеналом демократии». В то же время сам Гопкинс постоянно влиял на Рузвельта, заставляя того смелее и более ускоренными темпами отправлять помощь в Англию²⁸.

К линкорам «Шарнхорст» и «Гнейзенау», тяжелому крейсеру «Хиппер», находившемуся в готовности в Бресте, а также активно действовавшему подводному флоту Гитлер в середине мая присовокупил дополнительную серьезную угрозу для судов, совершавших переход через Атлантику. Пресловутый линкор «Бисмарк» и тяжелый крейсер «Принц Ойген» под прикрытием дождя и облаков совершили прорыв из норвежского фьорда Берген через Датский пролив между Исландией и Гренландией в Северную Атлантику. Британский королевский флот принял бой, в котором англичане потеряли линейный крейсер «Худ»^[7]. Как оказалось, до тех пор, пока бурлящая Атлантика не будет очищена от германского флота над водой и под водой, помощь Британии превращалась в опасную азартную игру. Под теплым средиземноморским небом на острове Крит немецкие десантники одержали победу, нанеся англичанам еще одно серьезное поражение^[8]. Обеспокоенные растущими потерями англичан, фактом потопления американского парохода «Робин Мур», а также нападений немецких подводных лодок на американские эсминцы, члены кабинета Рузвельта вместе с Гопкинсом обратились к Рузвельту с призывом обеспечить более эффективную защиту на пути в Великобританию через Атлантику. Америка расчистила себе пути в области права для поставок материальной помощи, однако реально на географических маршрутах этих поставок стоял решительный противник²⁹.

Президент колебался, не решаясь предпринимать дальнейшие шаги. Он отложил на тринадцать дней соответствующее радиообращение, запланированное на 14 мая, день всей Америки. Возможно, Рузвельт задерживал принятие решения из-за постоянных нападок изоляционистов, которые на протяжении всей весны обвиняли его в намерении развязать войну на Атлантике. 27 мая «Бисмарк» наконец был потоплен^[9], но «Принцу Ойгену» удалось ускользнуть и вернуться в Брест. Там и здесь напротив Белого дома сновали пикеты коммунистов, осуждавших империалистическую войну. И вот наконец президент вышел в эфир. В Белом доме обливались потом наряженные в смокинги послы латиноамериканских государств, осторожно устраиваясь на позолоченные сиденья в Восточной комнате. Суетились техники с радиоаппаратурой; кинооператоры и репортеры толпились по краям помещения.

Затем в эфир вышел Рузвельт, который, устроившись за столом, серьезным тоном обратился к 85 млн радиослушателей и собравшейся перед ним аудитории. В течение трех четвертей часа Америка внимательно слушала. «Мы обязательно предоставим, – обещал он, – всю возможную помощь Англии, а также всем тем, кто… противостоит гитлеризму силой оружия. Наши патрули уже помогают обеспечивать необходимые поставки. Будут приняты все необходимые дополнительные меры для доставки грузов до места назначения. Любые или все возможные способы или комбинации способов, которые могут и должны использоваться, должны быть разработаны.» Затем, чтобы подчеркнуть серьезность положения, президент проинформировал слушателей: «Сегодня вечером я издал указ о том, что в стране сложилась неограниченная чрезвычайная ситуация, что потребует от нас до предела укрепить обороноспособность и для чего мы должны приложить все силы и использовать для этого всю власть». Реакция в обществе на эту речь была в общем благожелательной, но, когда на следующий день Рузвельт собрал пресс-конференцию, он, к разочарованию многих, отбросил мысль о том, что Соединенные Штаты будут обеспечивать сопровождение судов до Великобритании. Он гарантировал безопасность линий коммуникаций в Северной Атлантике, но прошло более месяца, прежде чем он отдал ясные распоряжения принять меры в этом направлении. 11 июля Рузвельт спокойно отдал приказ сопровождать американские и исландские суда³⁰.

2 июня Адольф Гитлер встретился со своим партнером по оси Бенито Муссолини на перевале Бреннер^[10]. Как писал Шервуд, мир гадал, «какие новые ужасы они замышляют». На берегу пролива Ла-Манш не было никаких признаков подготовки агрессии, однако было отмечено сосредоточение крупных сил немцев в восточной части Польши. В начале июня из Англии в США вернулся Винант, который сообщил, что англичане способны отразить вторжение, если оно состоится, но «в то же время я. не вижу, как Британская империя может разгромить Германию без помощи Бога или Дяди Сэма». Посол Соединенных Штатов в Москве Лоуренс Штейнгардт телеграфировал, что почти все жены немецких и итальянских дипломатов отправились домой. В воздухе витало что-то грандиозное, настаивал Штейнгардт, так как один немецкий представитель отправил специальным самолетом домой даже своего неразлучного спутника, любимую собаку³¹.

Концентрация войск на границе с Россией не была сюрпризом ни для британских и американских дипломатов, ни для Кремля, хотя Россия отказывалась признавать в этом наличие опасности. Пакт о ненападении между Германией и Советским Союзом не прибавил партнерам любви друг к другу, и те, кто остался поклонником России, чувствовали себя окрыленными. Англия и Япония предприняли шаги по сближению с Россией, и летом 1940 г. к этой группе присоединились и США. Но все это почти не находило отклика, так как в Кремле считали, что сейчас, когда капиталистический мир разделен, все козыри находятся на руках у Советов и они могут диктовать свои условия. Британия и Америка обхаживали Россию, так как понимали, что сотрудничество русских с нацистами было шагом, вызванным соображениями временной целесообразности, и этот фактор объяснял отсутствие доверия между партнерами. В то же время между Советским Союзом и Соединенными Штатами отношения были весьма прохладными. Соглашение с нацистами, советско-финская война, захват государств Прибалтики^[11] и, наконец, отсутствие нормальных отношений с 1917 г., куда накладывалась еще идеология коммунизма и мировой революции. Все это оставляло американцам мало причин испытывать теплые чувства по отношению к Советам. Кроме того, по условиям германо-советского торгового соглашения Россия снабжала Германию жизненно важными материалами, такими как нефть, а это облегчало Гитлеру дальнейшее ведение войны против западных союзников. Многие понимали, что чем скорее таким соглашениям будет положен конец, тем больше выгоды приобретет от этого западный мир³².

Дипломаты начали попытки восстановления дружественных отношений с этой страной для того, чтобы сделать Россию нейтральной или даже союзником Запада. Это казалось, по крайней мере, чрезвычайно сложным, однако реалии военной обстановки в Европе начиная с середины 1940 г. заставляли предпринимать осторожные шаги в этом направлении. Соединенные Штаты сделали своей целью разгром Гитлера путем оказания реальной помощи «противникам агрессии», а также оказывая влияние на общественное мнение внутри страны и в мире. В этой связи заместитель госсекретаря Самнер Уэллес начал серию переговоров с советским послом Константином Уманским. Но не все шло гладко. Камнем преткновения стали станки на сумму 4 млн 300 тыс. долларов, заказанные прежде Амторгом (советской торговой компанией в Соединенных Штатах). США отказывались экспортировать их. Программа перевооружения Америки не могла осуществляться без таких станков, однако Уманский считал, что реальной причиной запрета на экспорт была политическая дискриминация по отношению к России. Переговоры застопорились в конце 1940 г. Тогда Уэллес и Халл предприняли еще одну попытку. Они приняли решение отменить моральное эмбарго, объявленное Советскому Союзу во время советско-финской войны, в надежде, что это сделает дипломатический климат более здоровым. Рузвельт согласился на этот шаг при условии, что он не будет предан огласке. Но и этот жест не удовлетворил Уманского, которого Халл характеризовал как очень упрямого дипломата, «имеющего привычку неизменно развязать конфликт с любым из нас, с кем бы он ни вступил в контакт». Уманский настаивал на том, чтобы данный шаг был сделан публично; кроме того, он настойчиво требовал, чтобы Соединенные Штаты признали поглощение Советским Союзом прибалтийских государств. Уэллес не мог уступить в вопросе со странами Балтики, но уступил в вопросе о публичном объявлении, первой части требований советской стороны. 9 сентября он попросил Рузвельта разрешить сделать официальное заявление о снятии эмбарго, и президент неохотно согласился³³.

10 января 1941 г. Москва начала переговоры о новом торговом соглашении с Берлином, однако, предположительно, пыталась отвлечь внимание от этого в англо-американских кругах отчетом Уманского об увеличении советской помощи Китаю, что наносило удар по планам Японии об экспансии в Азии. Кроме того, 12 января Кремль объявил свое недовольство в связи с действиями Германии в Болгарии. Вслед за этим 21 января Уэллес уведомил Россию, что документ от декабря 1939 г. об эмбарго на поставки в Россию самолетов и материалов для авиационной промышленности, а также патенте на производство авиационного бензина был отменен. На практике это значило немного, так как контроль за этими запрещенными ранее товарами был возложен на созданный в ноябре 1939 г. Комитет по контролю за вооружением, действовавший на основании Акта по контролю экспорта. Как заявил Халл, отмена эмбарго являлась важным психологическим шагом, однако на Уманского это заявление не произвело видимого впечатления. Уэллес безуспешно попытался добиться отправки в Советский Союз части заказанного оборудования. Для того чтобы добиться выхода из тупиковой ситуации, Кремль настаивал на признании Соединенными Штатами советизации стран Прибалтики. Этого твердо требовал комиссар иностранных дел Вячеслав Молотов, и Уманский заявил Уэллесу, что этот шаг должен быть сделан в качестве положительного фактора для продолжения переговоров³⁴.

В это время от англичан стали поступать жалобы, что экспортируемые в Россию товары перепродаются в Германию; Уманский решительно отвергал эти претензии и, в свою очередь, обвинял США в дискриминации Советского Союза в пользу Англии. Уэллес обращался в различные оборонные ведомства страны с просьбой получить разрешение на отправку заказанных Советским Союзом материалов. Однако эти ведомства также боялись передачи оборудования Германии. Все усилия заместителя госсекретаря с целью обеспечить приоритет для заказов Амторга и добиться их отправки оказались напрасными. Переговоры Уэллеса с Уманским продолжались все в той же бурной манере, несмотря на то что в США их подвергали открытой критике. Министры Иккес и Моргентау не доверяли Уэллесу; они полагали, что он не прилагает достаточных усилий для того, чтобы заручиться дружбой России. «Мне непонятно, – заявил Иккес, – почему мы не предпринимаем максимум усилий для того, чтобы подружиться с русскими. Именно сейчас, когда это особенно важно… Такими темпами, если падет Англия, у Соединенных Штатов в мире совсем не останется друзей». Другие американцы считали, что администрация Рузвельта зашла слишком далеко. Комитет по делам вне Америки заклеймил Москву как врага свободы, такого же безжалостного, как и Германия. Кроме того, эта организация обвинила советскую сторону в том, что Советы якобы защищают финансовые интересы стран оси в США. Обе палаты: и сенат, и палата представителей – единодушно денонсировали отмену морального эмбарго. Часть прессы сошлась во мнении, что подобная политика несовместима с декларируемым лозунгом о предоставлении максимальной помощи Англии. Поскольку моральное эмбарго было объявлено снятым в момент, когда Акт о ленд-лизе находился в стадии обсуждения, это породило почву для опасений, что под него попадет и Россия³⁵. Тем не менее, поскольку администрация искала советской дружбы, пусть и преследовала при этом свои рациональные цели, акцентирование на том, что Советский Союз не будет включен в список стран, на которые распространяется ленд-лиз, еще более осложнило бы положение. Наконец, 11 апреля Государственным департаментом была принята общая установка, согласно которой разрешался экспорт готовых изделий, которые не были востребованы программой обороны или правительствами стран, получающих помощь по ленд-лизу. Это ни в коей мере не решило проблемы Уэллеса и не смягчило позицию Уманского³⁶.

В то же время по Европе довольно активно циркулировали слухи о неминуемом нападении Германии на Советский Союз. Но если в Кремле и подозревали что-то похожее, там никак даже не намекали на это. Москва продолжала поставлять немцам пшеницу; с Дальнего Востока по Транссибирской железной дороге в Берлин доставляли резину. Для того чтобы не вызвать недовольства наци, русские даже отказались от своего проюгославского политического курса. Еще 6 февраля 1941 г. посол Соединенных Штатов в Румынии пришел к выводу о том, что все признаки свидетельствовали о «скором начале войны между Германией и Россией». Американский торговый атташе в Берлине Сэм Вудс узнал о том, что наци обсуждают планы нападения на Советский Союз, еще летом 1940 г. В январе 1941 г. друг Вудса, работавший в немецком правительстве, скрытно передал ему под покровом темноты в одном из театров копию Директивы № 21, подписанной Гитлером. В данном документе описывалась подготовка Гитлером операции «Барбаросса», вторжения в Россию. Даже тогда, когда билль о ленд-лизе все еще находился в стадии обсуждения, американское руководство уже знало, что советско-нацистское соглашение вот-вот разлетится вдребезги³⁷.

Несмотря на то что 1 марта он получил на это разрешение, Штейнгардт отказался передать эту информацию народному комиссару Молотову в Москве. Штейнгардт опасался, что Советы воспримут это как попытку англо-американцев втянуть Россию в войну на своей стороне, или что это заставит русских искать путей к миру за счет Турции или Финляндии или обеих этих стран, или что это приведет к еще большему сближению Москвы и Берлина. 1 марта в Вашингтоне, после консультации с Рузвельтом и Халлом, Уэллес рассказал Уманскому о планах Гитлера. Как отметил Уэллес, «мистер Уманский сразу же сильно побледнел. Какое-то время он молчал». Затем он поблагодарил Уэллеса и выразил благодарность от лица своей страны. Какое-то время казалось, что дипломатический климат вот-вот прояснится. В конце марта Уманский поделился с Уэллесом опасениями относительно Германии, назвал несущественными возникшие в советско-американских торговых переговорах трудности, а также объявил о том, что у Советского Союза и США совпадают долгосрочные политические цели. Но к апрелю из Кремля снова повеяло холодом, несмотря на все слова Уманского об экономическом соглашении и взаимопонимании во внешней политике. Он дал понять Уэллесу, что для начала Америка должна была признать Прибалтику частью России. Затем 13 апреля Москва заключила Пакт о нейтралитете с Японией: Кремль стремился избежать войны на два фронта³⁸