Глава III

Путешествие. – «Дельфин» и его экипаж. – Льдины перед носом. – Полярные картины. – Виды с верхушки мачты. – Первый кит. – Необыкновенный восторг

Вот мы благополучно выплыли в голубое море, предмет восторга для моряков и страха для земледельцев.

 
Море, море, море, холодное,
Голубое, широкое, вечно свободное!
 

– Я думаю, – заметил однажды Боззби Синглтону, когда во время бури они стояли на шкафуте, наблюдая, как пена брызгала под носом корабля, между тем как он храбро рассекал волны Атлантического океана, – я думаю, что наш шкипер не совсем обычный человек. Он вник в самую сущность дела, и я сам слышал, как он говорил вчера старшему лейтенанту о своем намерении отправиться прямо к Баффинову заливу искать капитана Эллиса, прежде чем плыть на обычное место китовой ловли. Вот что я называю понимать сущность дела: потому что, как видите, он подвергается немалому риску засесть между льдинами и пробыть там во все время ловли.

– Он прекрасный человек, – сказал Синглтон. – С каждым днем он мне больше нравится, и я вполне надеюсь, что он примет все меры к отысканию нашего пропавшего друга; боюсь только, что шансы наши слишком незначительны, потому что хотя мы и знаем место, которое капитан Эллис намерен был посетить, но мы не можем сказать, в какую часть Ледовитого океана занесли его льдины и морские течения.

– Это так, – подтвердил Боззби, придавая своему левому глазу и щеке такое выражение, которое свидетельствовало о его напряженной чуткости и проницательности, – но я уверен, что если бриг или его экипаж можно найти, то капитан Гай непременно найдет их.

– Я совершенно согласен с вами… Были вы когда-нибудь прежде в тех морях, Боззби?

– Нет, сэр, никогда. Впрочем, мой сводный брат был у Гренландии на китовой ловле; сам я был только на линии южных морей.

– На какой это линии, Боззби? – спросил Дэви Соммерс, дюжий парень лет пятнадцати, бывший на корабле помощником баталера.

Но Боззби не обратил внимания на этот вопрос и продолжал разговор с Синглтоном.

– Я могу вам представить самый обстоятельный дневник моего путешествия по южным морям, – сказал Боззби, смотря глубокомысленно в морскую глубину. – Однажды, когда я был около пятнадцати миль к юго-западу от мыса Горна, я…

– Обед готов, сэр, – сказал сухопарый, высокий и живой человек, проворно подходя к Синглтону и снимая шляпу.

Это был баталер корабля.

– Мы поговорим с вами об этом когда-нибудь в другое время, Боззби. Капитан любит точность. – Говоря это, молодой лекарь сошел в каюту, оставив старого моряка курить трубку в уединении.

Здесь мы можем остановиться на несколько секунд, чтобы описать наш корабль и его экипаж.

«Дельфин» был крепкий, новый, хорошо оснащенный корабль, могущий поднять около трехсот тонн, специально построенный для китовой ловли в северных морях и вмещавший сорок пять человек экипажа. Корабли, которым предстоит бороться со льдинами, должны быть построены прочнее тех, которые плавают только по чистому морю. «Дельфин» соединял в себе прочность с вместительностью и легкостью на ходу. Нижняя часть его кузова и боков была обложена двойными тимберсами и снаружи обшита крепкой железной обшивкой, между тем как с внутренней стороны пиллерсы и перекладины так были устроены, что давлению, сообщаемому какой-нибудь одной части корабля, противодействовал весь его корпус; а его нос, где удары льдин бывают всего чаще и всего опаснее, обшит был доской необыкновенной толщины и крепости. И во всех других отношениях корабль этот был снаряжен и снабжен всем нужным лучше купеческих кораблей. Из других подробностей, касающихся этого корабля, достойно замечания было только «воронье гнездо», прикрепленное к вершине фок-мачты, где во время китовой ловли помещался человек и высматривал китов. Главными лицами на корабле были: капитан Гай, сильный, серьезный и практичный американец; старший лейтенант мистер Болтон, здоровый, дородный англичанин, и мистер Сондерс, младший лейтенант, степенный, широкоплечий, худой шотландец, который был необыкновенно высокого мнения о собственном достоинстве и обладал беспредельной силой аргументации, можно сказать, обезоруживающей. Мивинс, баталер, был, как мы уже выше заметили, полноватый, высокий и дельный малый, живого и веселого нрава, предмет насмешек товарищей, но, как человек сильный и надежный, пользовавшийся их уважением. Молодой лекарь, Том Синглтон, с которым мы недавно познакомили читателя, был высокий, худой, но хорошо сложенный молодой человек очень веселого нрава. Он был всегда откровенен и обходителен. Он никогда не позволял себе насмехаться над другими, редко острил, в товарищеской компании был несколько застенчив и говорил мало; но зато для мирной беседы с глазу на глаз не было на корабле человека, равного Тому Синглтону. У него было испанское красивое лицо, курчавые, коротко остриженные черные волосы и едва пробивавшиеся усы, нежные и черные, как брови прекрасной андалузки.

Было бы непростительно не внести в наш список повара, Давида Мизла. Это был коренастый и толстый мужчина, жирный, как любой из пудингов собственного его приготовления. Взглянув на него, вы сейчас же заподозрите его в том, что он съел половину приготовленной им свиньи, и его плутовской, трудно скрываемый смех, в котором принимали участие все части его лица, начиная от конца его широкого подбородка, до самой верхушки его плешивой головы, подтвердят ваше подозрение. Мизл лишился волос слишком преждевременно, так как он был совсем еще молод, и когда его спрашивали о причине, то он обыкновенно приписывал это тому обстоятельству, что он очень долгое время занимается поваренным искусством, так что излишний жар, которому он подвергался, сжег его волосы.

Экипаж состоял из крепких молодых парней, большей частью более или менее привычных к китовой ловле, и нескольких гарпунщиков, широкоплечих силачей, если не великанов.

Начальником этих гарпунщиков был приземистый, коренастый и здоровый, лет тридцати пяти, мужчина, почти выросший на море среди занятий китовой ловлей в северных и южных морях. Никто не знает, какой стране принадлежит честь произведения его на свет, – да и сам он не знал об этом, хотя сохранял самые живые воспоминания о своем детстве, проведенном среди зеленых холмов, деревьев и ручейков. Он послан был в море с одним иностранным капитаном в таком возрасте, когда еще не мог узнать название своей родины.

Позже он ушел с корабля и, таким образом, потерял всякую возможность узнать, кто он таков; впрочем, как он сам выражался, он не слишком-то интересовался этим; он знал только то, что он – «он сам», а этого для него было довольно. По незначительной особенности его произношения, как и по некоторым другим признакам, догадывались, что он, должно быть, ирландец, – предположение, которое он тем охотнее поддерживал, что чувствовал некоторую привязанность к сыновьям и особенно к дочерям Эмеральда Эйля, даже женился на одной из последних, ровно за полгода до отплытия на китовую ловлю.

Таков был «Дельфин» и его экипаж. Бойко несся корабль по волнам широкого Атлантического океана, не встречая ничего замечательного на своем пути, пока не приблизился к гренландскому берегу.

В одно прекрасное утро, когда только заканчивался завтрак, корабль слегка покачнулся, как будто об него что-то ударилось.

– А! – воскликнул капитан Гай, допивая свою чашку шоколада. – Удары начались.

– Перед носом лед, сэр! – сказал старший лейтенант, смотря в люк.

– Много? – спросил капитан, приподнявшись с места и снимая маленький телескоп с крючка, на котором он всегда висел.

– Не очень, сэр; только один поток; но вон там прямо перед нами блестит лед на всем протяжении горизонта.

– В какой стороне, мистер Болтон?

– Норд-норд-вест, сэр.

Еще не был кончен этот короткий разговор, как Фред Эллис и Том Синглтон вышли из каюты к остальной компании и встали на палубе, смотря вперед с величайшим любопытством. Оба они начитались рассказов о полярных морях и их природе; оба были хорошо знакомы, по крайней мере по названию, с плавучими ледяными полями, горами и холмами, но в действительности они еще ничего подобного не видели. Это впечатление глубоко врезалось в их молодую память, со всем, что было в нем романического и дикого, гиперборейского и полярного, блестящего и сверкающего, и светлого, и белого, в полном смысле слова – белого. Видеть на самом деле льдины, плывущие по соленому морю, было замечательнейшим событием в их жизни; наверное, впечатления первого дня среди льдов оставят после себя живые, глубокие следы, которые не изгладятся долго после того, как картины более поразительной природы исчезнут из их памяти.

Сначала вид, который представился их горящим от нетерпения глазам, не мог особенно удивить их. Попадались только изредка небольшие массы льда, плавающего в беспорядке в различных направлениях. Ветер дул непрерывный, но легкий, и казалось, что он совсем перестанет дуть. Но вот постепенно «блеск», замеченный прежде на горизонте (так как легкий газ всегда бывает приметен надо льдом этой так называемой покрытой снегом землей), превратился в длинную белую ледяную цепь, которая, казалось, все более и более росла по мере того, как корабль приближался к ней, и часа через два они очутились посреди груд, к счастью, разделенных между собой настолько, что корабль мог пройти по находящемуся между ними каналу чистой от льдин воды. Вслед за тем с безоблачного неба заблистало солнце во всем его величии, ветер успокоился, и на океане воцарилась мертвая тишина.

– Пойдем на фор-марс, – сказал Фред, хватая своего друга за руку и быстро направляясь к ванту.

Через несколько секунд они уже сидели рядом на маленькой платформе у вершины фок-мачты, в том самом месте, где он соединяется с фор-стеньгой, и с этого возвышения они молча упивались волшебной красотой лежащей перед ними картины.

Те, кто никогда не стоял на вершине корабельной мачты, на море, среди мертвой тишины, не могут понять того ужасного чувства одиночества, которое наполняет сердце человека, находящегося в таком положении. На суше не бывает ничего подобного. Стоять на самой верхушке башни и смотреть вниз на суетящуюся толпу – это не то, потому что здесь и звуки не те и видишь признаки жизни на обширном пространстве, так как крики долетают издали так же точно, как и снизу. А с вершины мачты вы только под собой слышите изредка звуки, а далее глубокая тишина; вы видите только маленькую, овальной формы площадку – вот и весь ваш «мир», за ним один безмолвный, пустынный океан. На палубе вы не можете испытывать подобного чувства, потому что здесь над вами возвышаются паруса и реи, и перед вашими глазами мачты, шлюпки и снасти… Но если вы смотрите с высоты мачты, вы стоите, так сказать, в стороне и видите, как бесконечно мала и как ничтожна «вещь», которой вы вверили свою жизнь.

Сцена, на которую смотрели с вершины корабельной мачты наши друзья, на этот раз была поразительно прекрасна. Все огромное пространство, которое только в состоянии был обозреть глаз, покрыто было островами и ледяными полями всех форм, какие только воображение может себе представить. Одни возвышались над водой в виде небольших пиков и башен, другие имели форму арок и куполов, иные представлялись разломанными и походили на развалины старых пограничных крепостей, между тем как некоторые были ровны и гладки и представлялись как бы полями, покрытыми белым мрамором. А тишь была такая, что океан, по которому они плыли, походил на полированную стальную плоскость, на которой играло солнце во всем своем ослепительном блеске. Вершины маленьких островов были чистого белого цвета, а бока тех, которые были выше, – нежно-голубые, что придавало картине особенный блеск, делавший ее совершенно волшебной.

– Это далеко превосходит все, что я когда-нибудь представлял себе, – воскликнул Синглтон после долгого молчания. – Теперь я понимаю, отчего писатели говорят о некоторых картинах, что их невозможно описать. Не правда ли, что это похоже на сон, Фред?

– Так, – отвечал Фред серьезно, – я старался перенести себя воображением в другой мир, и я почти преуспел в этом. Когда я долго и напряженно смотрю на лед, то я почти готов думать, что передо мной улицы, дворцы и соборы. Я никогда не испытывал такого сильного желания иметь крылья: тогда я мог бы перелетать с одного острова на другой и осматривать со всех сторон и эти голубые пещеры, и эти блестящие башни.

– Это, правда, увлекательная фантазия, и нельзя сказать, чтобы неестественная, Фред.

Между тем как они сидели, наслаждаясь таким образом северной картиной, поднялся ветер и всколебал поверхность моря, и «Дельфин», который стоял до сих пор неподвижно в одном из бесчисленных каналов, медленно стал пробираться между ледяными островами. Ветер между тем усиливался, и становилось невозможным избежать столкновений с плавающими массами; но корабль хорошо был вооружен для борьбы с ними, и хотя он и пошатнулся под ударами и подался раза два назад, но потом опять двинулся вперед и храбро пошел через ледяные груды. Через час или два они еще раз очутились в сравнительно открытой воде.

Вдруг раздался крик из «вороньего гнезда»:

– Кит!

В одно мгновение все на корабле засуетились, как будто получили электрический удар.

– Где? – закричал капитан.

– В подветренной стороне, сэр, – продолжал тот же голос.

Скоро тишина и спокойствие на корабле сменились состоянием чрезвычайной оживленности и некоторого замешательства. Вид кита, как греческий огонь, подействовал на расположение всех находившихся на корабле.

– Вот он, кит, – повторил человек с мачтового топа.

– Мы, кажется, прямо на него плывем? – спросил капитан.

– Держите немножко в сторону от него; еще немного, – сказал сторожевой, пристально всматриваясь в даль.

– Так, что ли? – спросил рулевой.

– Мистер Болтон, велите отвязывать шлюпки, – командовал капитан.

– Все наверх! – закричал лейтенант грозным голосом, и каждый бросился на свое место.

– Гребцы! Подавайте живее шлюпки!

– Да-да, сэр!

– Вон поднялся хвост, – воскликнул сторожевой, когда кит нырнул на дно и поднял хвост в воздух, на расстоянии не более одной мили с подветренной стороны, – он прямо плывет к кораблю.

– Остановите корабль! – кричал капитан. – Мистер Болтон, привяжите крюйсель! Спускайте шлюпки!

Через минуту три шлюпки спустились на воду, каждая с командой. Фред и Том прыгнули в капитанский бот как раз в то время, как он отплывал от корабля, и менее чем через пять минут, три бота, точно скаковые лошади, неслись по морю по направлению к киту. Каждый напряг все свои силы, и гибкие весла гнулись в дугу, так как каждая шлюпка силилась обогнать другие.