6

Из тюрьмы они бежали с корешом по кличке Артист.

– У меня в городе знакомых много, – хвастался Артист. – Выправим документы, ксивы в ажуре будут, изменим внешность и махнём в Среднюю Азию. Сейчас нам нужно лечь на дно.

– Мне сначала одного фараона на тот свет нужно отправить.

– Зачем? – удивился Артист. – Если хочешь отомстить, всегда это сделать успеешь. Не думаю, что мента ты хочешь грохнуть из-за денег. Этих легавых хоть вверх ногами тряси, ни копейки не выпадет – голь перекатная. Нам сначала нужно о самих себе позаботиться. А ты на «мокруху» собрался. В своём уме?

– Я слово ему дал.

– Кому?

– Менту этому. Что убью его, как только выйду из тюряги.

Артист задумался.

– Не держать слово, конечно, западло…

– Я и сбежал только потому, чтобы выполнить свою клятву.

– Тогда нужно как следует подготовиться, – сказал Артист.

Сказано – сделано. Артист оказался настоящим профессионалом в своём деле. Это он первым обратил внимание на заброшенный дом напротив отделения милиции.

– С этого чердака и хлопнешь его, – посоветовал Артист.

Вскоре выяснилось, что намеченная жертва оказался человеком весьма аккуратным, пунктуальным. Ровно в двенадцать он выходил из отделения на обед.

– И у нас, оказывается, остались ещё такие аккуратные люди – чисто немчура! – обрадовался Артист. – По нему время сверять можно. – Он посерьёзнел: – Значит, так: запомни – на соседней улице тебя будет ждать наш человек с машиной. Как застрелишь мента, спокойно, без паники топай на соседнюю улицу. За пять минут тебя довезут до вокзала. Наш поезд отправляется в 12 часов 12 минут. Билеты взяты. Всё рассчитано. У нас в запасе ещё пять минут останется. Всё будет хорошо, старик!

– Здорово организовал! – похвалил друга Шаман.

– Каждая операция должна быть доведена до совершенства, как хорошо поставленный спектакль, – сказал Артист. – Искусство – это великое дело, друган!

«Действительно, всё хорошо продумано, до мелочей», – размышлял Шаман. Он посмотрел на часы. Скоро, очень скоро занавес откроется и начнётся спектакль. Занавесом в данном случае послужит дверь ментовского отделения.

По обочинам улицы клёны тихо сыпали свои жёлтые листья. Небо заволокло тучами. В деревне, наверное, вовсю убирают свёклу. Вечером затопят баньку. Тоска сдавила грудь Шамана. Вспомнился давний-давний семейный спор.

– Хватит и того, что мы с тобой всю жизнь горбатились в селе, – кипятилась в разговоре с отцом мать. – Я не пожелаю такой участи единственному сыну. Город – он и есть город. Тепло проведено, вода течёт. Сено для скота всё лето заготавливать не надо.

И она упрямо положила на стол свои потрескавшиеся, натруженные руки.

– Ты всё-таки подумай ещё раз, – спокойно говорил отец, который до этого совсем не умел перечить жене. – Мы уже стареем. Если уедет Шамиль, очаг наш захиреет. Кто будет заботиться о нас на старости лет?

У Шамиля были ещё четыре старшие сестры, все замужем, и все разъехались кто куда.

– Когда Шамиль получит в городе квартиру, то и нас к себе позовёт, – упорствовала мать.

Отец, что-то ворча, побрёл к двери, где стояли чёсанки и висела засаленная фуфайка, и стал одеваться.

– Куда опять собрался? – вскинулась мать.

– Как куда? На ферму, – спокойно ответил отец. Он работал скотником в колхозе.

– Убери навоз в коровнике, – сказал Шамилю отец и ушёл.

Эх, прибраться бы сейчас в коровнике, покидать навоз до седьмого пота! Господи, Шамиль уже забыл, как хорошо пахнет навоз, как он щекочет ноздри! Интересно, что делает сейчас мама? Теперь осталась она одна-одинёшенька в пустом деревенском доме. Уже в тюрьме узнал Шамиль, что отца насмерть придавило в лесу упавшим бревном. Сжав скорбное письмо в руке, Шамиль отвернулся в угол. Сквозь туман времени проявлялся образ отца, то приближаясь, то удаляясь. Шаман пытался вспомнить голос отца, но не мог, и мучился от этого.

…Даже теперь на чердаке Шаман будто увидел грустные глаза отца. И казалось ему, что в этих глазах умещается весь необъятный мир, всё мироздание.

Провожая сына на автобусной остановке, отец сказал:

– Будет трудно – возвращайся, сынок.

И обнял его за плечи. Сын стеснительно подался в сторону – не маленький же он, в конце концов!

– Куда бы ты ни поехал, ничего тебе не принесут за просто так, за красивые глазки. Всюду придётся вкалывать, чтобы заработать на мало-мальски человеческую жизнь. Древние говорили: «Куда бы ты ни поехал, всюду за тобой будет следовать твоя чёрная борода». Ну а здесь, сынок… – голос отца дрогнул. – Здесь, сынок, наш дом, наш очаг, могилы наших предков, наша родимая земля.

Как большинство детей, выросших в семье, где царила власть матери, Шаман с некоторой снисходительностью относился к отцу, поэтому не обратил особого внимания на его прощальные слова. Парня манила шумная городская жизнь, самостоятельность. И когда автобус отъехал, Шамиль лишь облегчённо вздохнул.

Шамана поселили в общежитии неподалёку от Центрального парка культуры и отдыха. Дверь комнаты была настежь открыта, а в самой комнате стояли только четыре кровати и стол со сломанной ножкой.

На кухне жарил картошку плешивый, бородатый мужик. Борода у него уже начала серебриться. Оказалось, это один из соседей Шамана.

– Петрович, – представился он, протягивая парню дрожащую руку. – Вот тут и живём, ха-ха! Картоха скоро поспеет. – Глаза мужичка как-то странно забегали. – Так что твоё вселение нужно отметить. Таков порядок, – сказал он.

Шаман хорошо знал этот порядок, поэтому с готовностью вынул из сумки бутылку водки, присел за стол, придав себе вид бывалого рубахи-парня.

Морщинистое лицо Петровича будто сразу разгладилось, засветилось.

– Молодец, паря! – похвалил он Шамана. – Сразу видно: свой человек. Ну, наливай быстрей, а то думал, что умру с похмелья. И денег нема, как назло.

Потом, уже как «своему» человеку, он пожаловался: «Даже одеколона нет». Он притащил ещё не совсем дожаренную картошку.

– Недоваренная картоха даже полезнее для организма, – заверил он Шамана.

– Давай!

– Поехали!

Шаману понравился Петрович. Был он уже в годах, но принял Шамана – совсем ещё пацана – как равного себе. «Простые люди живут здесь», – подумал он.

Выпили пол-литра. Покрасневшие глаза Петровича покрылись какой-то мутной пеленой.

– Ты не думай, что я конченый человек, – начал хвастаться он. – В своё время я прорабом работал. Вот эту руку, – он протянул свою длань с тонкими полупрозрачными пальцами, – сам Табеев жал. Да! «Молодец, – говорит, – Петрович! Оправдываешь доверие партии». Потому что… Потому что…

Старик на какое-то время потерял нить мысли.

– Потому что, – продолжил он, – в мире наблюдается напряжённая международная обстановка. Потому что наймиты империализма вторглись в Анголу. Но с нашей помощью товарищ Аугустино Нето намнёт им холку…

Он пробормотал ещё что-то, доплёлся до кровати и уснул как убитый. Разве что храпел, как пять живых хряков.

Шаман вышел на балкон покурить. Он был рад, что так легко вошёл в новый мир. В общаге действительно жили люди простецкие. Каждый день они что-нибудь да «отмечали». Причина всегда находилась чрезвычайно уважительная: кто получил зарплату, кто – премию…

Однажды Витя – один из жильцов комнаты – заявился, победоносно размахивая ботиночными шнурками.

– Вот! – объявил он. – Шнурки купил!

– Хорошо сделал, – беспечно откликнулся Шаман. – Ботинки крепче будут.

– Обмыть надо! – воскликнул Витя, вынимая из кармана бутылку «Вермута».

Шаман поморщился: «Этой бормотухой только заборы красить».

Витя уселся на кровать уже в удручённом состоянии.

– Откуда же я деньги на водку возьму? – плаксиво протянул он. – Ты же сам, Шаман, должен мне деньги. Али забыл? Знаешь, сколько ты мне должен?

– Знаю. Пятьсот рублей, – мрачно ответил Шаман, уже жалея, что ввязался в этот разговор.

– Когда отдашь?

– С каждой зарплаты по частям буду отдавать, – ответил Шаман.

– Ха-ха! Поглядите на этого умника! – Витя повернулся к Петровичу. Тот выпучил глаза, словно видел Шамана впервые.

– Так нельзя, сынок, – сказал, наконец, Петрович. – долги надо отдавать вовремя.

…Дело в том, что в комнате каждый вечер резались в карты. Рано или поздно Шаман должен был присоединиться к картёжникам, и тогда… Тогда произошло то, что произошло.

– Из твоих восьмидесяти рублей зарплаты долг ты будешь отдавать мне до самой пенсии.

Страшно было смотреть на зловеще искривлённое лицо Вити. Шаман лежал на кровати, уставившись в потолок.

– Ну? Жду ответа! – рявкнул Витя.

– Что же мне делать?

– С этого вопроса и надо было начинать. Для лихого парня есть разные способы, чтобы найти деньги. Салим из соседней комнаты должен мне триста рублей. Почему бы вам с ним не пройтись ночью по улицам города? Уразумел философию? Снял с лоха одну шапку – уже двести рублей. А шуба, или там дубленка, – ещё дороже. У Салима опыт уже имеется, не первый раз на дело выходит.

– Как? Грабить людей? – Шаман вскочил с места. – Нет, у меня не получится.

– Дело твоё. – Витя выпил бутылку вина из горла, без передыху, и угрожающе закончил. – Только завтра чтобы долг отдал. Не то…

Шаман отлично понял, что с ним будет за невозвращение долга.

Витя ушёл.

– У нас много хлопцев промышляют этим, – попытался успокоить Шамана двуличный Петрович. – Это поначалу страшно, потом и привыкаешь. А опосля королём ходишь, факт.

Старик прищёлкнул языком, будто восхищаясь удалью «королей»:

– Тут тебе и коньяк, и шоколад, и девки… А девки-то деньги любят, – сказал он так, будто сделал открытие.

Долго раздумывал Шаман. Потом тихо пошёл в комнату, где жил Салим. Петрович по обыкновению храпел.

* * *

Шаман взял со сломанного стула обрез. Стрелки часов вплотную приближались к двенадцати. Он осторожно высунул через окошечко короткое дуло обреза. «Каюк тебе, Аблаев, – мстительно подумал он. – Сволочь!»

Дверь отделения открылась, в дверях показалась милицейская фуражка.

Шаман нажал на спусковой крючок. Мент не успел сделать даже шага, и рухнул как подкошенный.

О, Господи! Шаман в оцепенении смотрел на распростёртое тело. Это был не Аблаев. Это ведь… Это… Тот сержант, что ослабил Шаману путы на «ласточке» и дал попить воды. «Сердобольный сержант!» «Господи, что я натворил?» – пронеслось у него в голове. Сдавленный стон вышел из его груди. Голова застреленного сержанта лежала в луже крови. Шаман закрыл лицо обеими руками, сквозь которые на брошенное на пол ружьё, капали слёзы…

Полубезумными глазами Шаман обшарил нутро чердака. Из угла на него такими же полубезумными глазами смотрел крысёнок. Шаманом овладела такая отчаянная беспомощность, бессилие, которое бывает у попавшего в капкан зверька.

Шаман поднял закапанные слезами ружьё и нащупал ствол своими недвижными, словно гипсовыми, губами.