Рассказы и повести

Ружьё

В сенях царил полумрак. Лишь косые лучи солнца, пробившись сквозь ветхую дощатую стену, располосовали плотную темноту. Запах подвешенных под притолокой душицы и лекарственных трав нежно коснулся его лица, защекотал ноздри. Раздвинув прошлогодние берёзовые веники, он начал шарить в углу – там должна была висеть его двустволка. И когда ладонь коснулась её холодного ствола, по всему телу разлилось мучительное блаженство. Как давно он не брал в руки ружьё! Почти забыл о его существовании.

Как странно… ведь когда-то он считался хорошим охотником.

Перепачканный паутиной и обсыпанный сухой травой, он выбрался на свет и, шурша жёлто-красными листьями, щедро устлавшими весь двор, направился к скамейке возле ворот. «Осень наступила», – лениво подумал он, и, будто подтверждая эту мысль, под ним жалобно заскрипела скамейка. В пожелтевшем лесу, нависшем прямо над ним, царила манящая тишина.

Неожиданно лес словно вытолкнул из себя молодую женщину с коромыслом на плечах. Он улыбнулся, узнав в ней свояченицу. Полоскала бельё. Уже третий раз за этот день. Белья набралось слишком много. Увидев его, женщина тоже улыбнулась.

– На охоту, что ли, собрался?

– Да вот, думаю, не попадётся ли мне какая-нибудь райская птичка.

Застеснявшись своей шутки, он вдруг замолк, его густые брови сдвинулись, и он забормотал глухим голосом:

– Давненько ружья не брал в руки.

Женщина в ответ звонко рассмеялась, словно лесной ручей, в котором она полоскала бельё:

– Эх, уж если и тебе не попадётся этакая птичка!

Он чистил ружьё и поглядывал на свояченицу, развешивавшую бельё на протянутой через весь двор верёвке. Её округлые груди, обтянутые мокрым платьем, открытые крепкие плечи, гладкие ноги, белеющие из-под задравшегося подола, то и дело приковывали к себе его взгляд.

Свояченица жила в городе. Там и замуж вышла. Они, кажется, присылали приглашение на свадьбу, но поехать как-то не получилось. Он вообще не общался с родственниками жены. Вернее, это они не считали его за ровню. И жену его не простили за то, что она выбрала себе такого мужа. Её отец так и не смог смириться с тем, что дочь вышла за простого лесника – странного, нелюдимого и замкнутого человека. Старик ни разу не подал зятю руки, не сказал ни единого слова, не пригласил к себе в гости. Вначале его дочь надеялась, что с возрастом отец станет мягче, но, увы, лёд в его сердце так и не растаял. Старик оказался на редкость упрямым.

Однако зять не очень-то и переживал по этому поводу. И они вдвоём жили-поживали себе в лесу. Казалось, даже были счастливы… Но Бог не дал им детей…

А свояченица с мужем развелась. Он как-то случайно краем уха слышал, как та говорила сестре: «Пьёт хуже извозчика».

Сестрёнка жены – приветливая и жизнерадостная… Теперь вот приехала к ним постирать накопившееся бельё, убраться в доме, да и вообще помочь, где надо. Интересно, как это её отец отпустил? А может, она и не стала ему говорить?

Он прислонил ружьё к забору и пошёл к дому. Жёлто-красное покрывало из листьев мягко, с нежным шорохом прогибалось под ногами.

Стараясь не скрипеть, он осторожно прошёл по выскобленным и вымытым половицам в глубину комнаты, к кровати, отгороженной занавеской.

Он приоткрыл занавесь, присел на табурет возле кровати. При его появлении худое тело под одеялом шелохнулось, на сером, словно обтянутом паутиной лице появилось что-то похожее на улыбку.

– Как ты? – спросил мужчина. Вопрос был задан механически и не требовал ответа. И он уже в который раз рассердился на себя за то, что снова произнёс эти два слова, потерявшие от многократного повторения всякий смысл.

– Сегодня день такой ясный, – сказал он, немного помолчав. А потом зачем-то добавил: – Листья осыпаются.

– Что-то мёрзну я, – сказала жена. – Обессилела совсем. Во рту сухо.

Мужчина взял со стула чашку и дал жене глотнуть холодного чая. Какой-то пузырёк с лекарством, задетый им невзначай, со стуком упал на пол и покатился к двери.

– Какой ты неловкий, – пробормотала жена.

– На днях должна ожеребиться соловая кобыла, – сказал муж виноватым голосом.

– Говорят, в Казани есть доктор по фамилии Минкаев, и он из Кукмора может предотвратить землетрясение под Чёрным морем. Показаться бы ему… – Женщина приложила к губам влажный носовой платок. – Говорят, что он запросто тучи гоняет по небу. Меня бы он уж точно вылечил…

Заметив, что по лицу жены побежали красные пятна, мужчина шевельнулся.

– Хотел сегодня на охоту сходить. Вдруг какая дичь попадётся…

– Кто же повезёт меня к нему? – плачущим голосом спросила жена.

– Окрепни немного, и поедем. А может, я его сюда привезу…

– Где Алмакай? – так жена называла свою младшую сестру.

– Бельё развешивает…

– Она так похорошела в городе! И работает от души. Она хотела остаться ещё на три-четыре дня, но я отговорила, работа у нас никогда не кончится, не стоит ей задерживаться. Если отец узнает…

Мужчина окинул взглядом чистую и посветлевшую комнату. Здесь даже воздух стал другим, и лекарствами теперь не так сильно пахнет. Хотя… от этого запаха так быстро не избавишься.

– Раз она хочет здесь пожить, пусть остаётся… Зачем гнать её?

– Не повезло бедняге с мужем, – отрывисто проговорила жена. – И сюда приехала, не спросившись у отца.

– Тогда пусть уезжает…

– Надоела я тебе. И говорить со мной толком не хочешь. – Женщина снова захныкала.

– Давно так ружья в руки не брал, – сказал муж. – Даже забыл про него. А сегодня вытащил из чулана.

– Говорят, если положишь фотографию этого доктора на живот, болезнь как рукой снимет. Алмакай рассказала, что у жены Шавали Медведя после того, как она одну ночь поспала с фотографией на подушке, на голове исчезла седина. Сходил бы ты в деревню да принёс эту фотографию?..

– Завтра схожу. Сегодня я в лес собрался. Может, тебе суп из дичи на пользу пойдёт…

– Нет уж, умру я, наверно. Избавишься, наконец. Только не вздумай жениться, пока сороковины не пройдут.

– Не болтай ерунду! – Мужчина тяжело поднялся. – Глядишь, скоро и бегать будешь.

– Спасибо моей Алмакай, одних только лекарств вон сколько навезла!

– Корове сена надо дать. Скоро доиться перестанет, всего два месяца осталось, – пробормотал мужчина в сторону.

«Вот и осень пришла», – подумал он, вновь оказавшись на улице. Но в душе почему-то не было грусти, и сердце как-то возбуждённо бьётся. Наверно, это потому, что он собрался на охоту.

Свояченицы во дворе не было. Закинув ружьё на плечо, он зашагал к лесу. И тут услышал за спиной насмешливый голос:

– Без райской птички не возвращайся, зятёк!

Мужчина обернулся, и улыбка осветила его лицо. Потом, словно устыдившись этой улыбки, решительными шагами направился к лесу.

Уже возле самой опушки он вдруг услышал какие-то невнятные звуки и взглянул в небо. Там, в далекой синеве, стая птиц, выстроившись клином, улетала куда-то далеко, в неведомые края.

1997

Белая собака

Наверно, нет в округе человека, который бы не знал бабку Жантай из нашей деревни. У неё постоянно толпятся люди. Если у околицы покажется какая-нибудь чужая машина или путник с рюкзаком за плечами, будьте уверены, они направляются к бабке Жантай. Я сам сколько раз указывал им дорогу к ней: от мечети подняться к кладбищу, а там с краю стоит дом под соломенной крышей. Эта крыша – единственная такая в деревне. Там живёт бабка Жантай. Если приезжий оказывается непонятливым, иногда приходится объяснять подробнее. Мол, дом старухи Жантай под соломенной крышей – через два дома после учителя Хазята… А узнать дом Хазята нетрудно – под скатом крыши и весной, и осенью висит красное знамя. Красноты-то в нём – кот наплакал, выгоревший под ветрами, цвет его стал неразборчивым, но можно абсолютно не сомневаться, что коммунист Хазят ничего, кроме красного знамени, повесить не мог. Конечно, украшать наполовину ушедшую в землю неказистую избушку знаменем – это всё равно что кривоногой девушке надеть брюки в обтяжку, но, что поделать, брат, такие уж люди у нас живут.

Сказать по правде, я бабку Жантай никогда не видел, да и кто из наших, интересно, когда-нибудь её видел? Говорят, несколько лет назад с нею разговаривал наш председатель, Равиль Галыч. Бабкина соломенная крыша уже давно была для него как бельмо в глазу. И однажды он постучался в дверь старухи. Но не успел он переступить порог и открыть рот, как старушка сама заговорила: «Намерения у тебя хорошие, сынок, как тебя там… Но я всегда жила под соломенной крышей и в конце своей жизни не стану менять её на железную. Дай Бог тебе здоровья, поскольку вскоре тебя ожидает казённый дом…» – «Твоя избушка всю картину портит. Если мы её подремонтируем да жестью покроем, она же улыбаться начнёт!..» – пытался гнуть своё Равиль Галыч. Но и старуха оказалась упрямой – шамкает своим беззубым ртом и стоит насмерть: «Через железо солнечные лучи не могут проникнуть в мою душу».

Так и сказала, ей-богу! Если обманываю, то век мне счастья не видать! От настоящей железной крыши отказалась, безумная старуха!

И всё-таки Равиль Галыч ушёл от неё окрылённый. За несколько дней до того ему показалось, что глава района делал ему какие-то намёки. «Значит, хочет взять к себе», – подумал он теперь. А народ деревенский «казённый дом» понял по-своему. Нашлись даже те, кто, поняв это по-своему, начали исподтишка ухмыляться. Немного забегая вперёд, скажу: в этом вопросе обе стороны оказались правы. Сначала Равиль Галыч занял в районе большую должность, а чуть погодя его перевели в то самое место, которое в народе называют «казённым домом».

В дом к бабке Жантай шли не только днём, но и ночью. И как только у неё хватало на всех заклинаний! Только станут ли из-за каких-то там заговоров пускаться в такой дальний путь те, кто приезжает сюда под покровом ночи? Говорят, что старуха ещё умеет делать любовные привороты и наводить порчу. Любовь – это одно, но если она порчу умеет наводить, то плохо дело. Вот моя жена, например, и так настоящая ведьма, а если ещё бабка Жантай руку приложит, то мне останется только бежать из деревни.

Поэтому-то наши местные немного побаиваются старухи. От колдовства лучше держаться подальше. Впрочем, есть и те, кто завидует. Сколько людей к ней приезжает – и ведь всё не с пустыми руками. Сынок Минзука, прохвост, вернулся из тюрьмы и вон что удумал. Уселся у старухиной калитки и обложил приезжих налогом: «Я – бабкин секретарь, вход – десять рублей». Однако долго ему сидеть не пришлось, на следующий же день обе его руки почему-то отнялись и повисли, словно флаг на избе Хазята. Говорят, что теперь даже по малой нужде он ходит в сопровождении матери.

Никто не знает, сколько бабке Жантай лет. Наверно, она и сама этого не помнит. Моя бабушка говорила: «Когда мы ещё были несмышлёными девчонками, Жантай уже была старухой». Очень даже вероятно, бедняжка просто не может умереть. Женщины знают, что говорят. Но самое страшное в этой истории то, что ночью будто бы эта старуха превращается в белую собаку и рыскает по улицам в поисках какой-нибудь женщины. Говорят, что если собаке удастся прошмыгнуть у женщины между ногами, то Жантай сможет спокойно отдать Богу душу, а её бессмертие и колдовство перейдут к той несчастной, которая в неподходящее время вздумала расставлять ноги там, где не следует.

Конечно, не все верят этому. Особенно злится сосед старухи, Хазят. «Дурман, да и только! – ругается он. – Вы же строители коммунизма, а забиваете себе голову всякой чушью!» Но однажды, говорят, он сам заглянул к старухе Жантай и начал исподволь расспрашивать: мол, когда родилась, видела ли первых коммунистов деревни? А бабулька ответила: «Перед началом французской войны меня сосватали сыну старосты». В глазах у Хазята помутилось, но виду он не подал и продолжал расспрашивать: «Не знаешь, когда появилась наша деревня?» А вечная старушка невозмутимо в ответ: «Наши с мурзой Енакаем ходили брать Казань». После этого Хазят махнул на неё рукой и ушёл – мол, старуха совсем помешалась.

Но ведь есть люди, которые встречали ночью в деревне белую собаку. На днях доярка Джамиля сама рассказывала: «Иду я с утра затемно на ферму и вдруг, откуда ни возьмись, эта белая собака, будь она проклята! У меня аж ноги подкосились, и я как куль шлёпнулась на землю. Она молнией пронеслась мимо…»

Вообще-то радует, что Джамиля вовремя села на землю, а то, если, не дай бог, эта сварливая баба станет бессмертной, у нас тут никому и жить не захочется. А что касается бабки Жантай, пусть она не то что в белую собаку, а хоть в кого угодно превращается, живёт-то она тихо, и вреда от неё никакого, если, конечно, кто-нибудь не вздумает её посетителей налогом облагать. Пусть живёт себе хоть тысячу лет. Но, видно, ей и самой надоела эта вечная жизнь. Иначе не стала бы она каждую ночь маяться в собачьем обличье. Интересно ведут себя и женщины: как бы ни хотелось им жить подольше, ни одна из них не рвётся заменить бабку Жантай. Впрочем, если ты с утра до вечера надрываешься, зарабатывая на хлеб насущный, небось, не захочешь вечной жизни. К тому же и в собаку превращаться ночами тоже, наверно, не очень весёлое занятие.

Но шила в мешке не утаить. Узнали-таки и в Казани о том, что в нашей деревне есть вечная старуха и что ночами она превращается в белую собаку и ищет женщину, которой могла бы передать своё колдовство. А в Казани какие только женщины и девушки не живут – не чета нашим. Если пообещать вечную жизнь, не то что в собаку, в змею готовы превратиться – ведь это же только на ночь! А может, такая способность есть не только у нашей старушки? Вон в городе частенько можно встретить какую-нибудь красотку с огромным, с телёнка ростом, кобелем. Но эти – не то что наша бабка Жантай, эти, видно, как-то приспособились.

И однажды в нашу деревню на невиданных машинах начали приезжать на ночь глядя разные женщины. И не одни, а в сопровождении крепких мужиков: коротко стриженных, с бульдожьими лицами и толстыми золотыми цепями на шее. Мужчины в деревню не заходили, оставались за околицей, а женщины пешком направлялись в верхний конец, к дому бабушки Жантай. В сумерках то тут, то там можно было увидеть женщин, стоящих с расставленными ногами. Но белой собаки, как на грех, не было видно. Или старушка уже смирилась со своим бессмертием, или не желала дарить свои колдовские способности чужакам.

Женщины были красивые, хорошо одетые… одна богаче другой, эх, вот бы кого обложить налогом, но те, в золотых цепях, не то что руки твои, а тебя самого запросто превратят во флаг, чучело ты гороховое. Так что мы наблюдали за ними только сквозь щели в заборе. Даже вечно брешущие по ночам собаки, и те попрятались, поджав хвосты.