Глава 2
Подслушивающий

Одно из оснований подобающего поведения, старательно соблюдаемых (когда это удобно) всеми хорошо воспитанными людьми, – знакомство должно начинаться с приличествующего представления. И сейчас я поспешно прибегаю к этому благотворному правилу, которое нарушил в предыдущей главе. Это тем более необходимо, что прошло два года со времени моего первого неофициального появления.

Позвольте мне представить Пола Беркли, бакалавра медицины и т. д., недавно получившего диплом, безупречно одетого в профессиональный сюртук и в момент представления с опаской пробирающегося по узкому проходу между мешками с углем и огромным поддоном с картошкой.

Этот проход привел меня на терра ферма во Флер-де-Лис Корт, где я остановился, чтобы справиться со списком посещений. Сегодня утром меня ждет еще только один пациент, и живет он на Невилл-Корт, 49, где бы это ни находилось. За информацией я обратился к присутствующему в угольном магазине божеству.

– Не можете ли подсказать, миссис Джаблетт, где здесь Невилл-Корт?

Она могла и подсказала, конфиденциально схватив меня за руку (след оставался еще несколько недель), дрожащим пальцем показав на глухую стену впереди.

– Невилл-Корт – это переулок, – пояснила миссис Джаблетт, – и туда вы попадете через арку. Эта арка открывается на Феттер Лейн, поверните направо и напротив Бернз-Билдинг будете на месте.

Я поблагодарил миссис Джаблетт и пошел, радуясь, что утренний обход почти закончен, и смутно сознавая растущий аппетит и желание вымыться в горячей воде.

Практика, которой я занимаюсь, не совсем моя. Она принадлежит бедному Дику Барнарду, старому работнику больницы святой Маргариты, человеку неукротимого духа, равнодушному к своему здоровью. Он накануне отправился в плавание по Средиземному морю, и поэтому мой второй утренний обход был своего рода путешествием с географическими открытиями.

Я быстро шел по Феттер Лейн, пока не увидел узкую арку; надпись «Невилл-Корт» привлекла мое внимание, и тут я столкнулся с одним из тех сюрпризов, что поджидают путника, бродящего по незнакомому району Лондона. Ожидая увидеть серое убожество обычного лондонского двора, я, выйдя из-под арки, увидел несколько приличных маленьких магазинов на фоне, полном света и цвета, разглядел старинные крыши в теплых тонах и стены в залитой солнцем листве. Дерево в центре Лондона – всегда радостный сюрприз, но здесь были не только деревья, но и кусты и даже цветы. Узкий тротуар ограничивался маленькими садами, которые вместе с деревянными оградами и ухоженными кустами придавали месту атмосферу своеобразной сдержанной безыскусности, а когда я вошел, несколько работниц в разноцветных блузках, с волосами, освещенными солнцем, украшали спокойный фон, как дикие цветы в живых изгородях.

В одном из таких садов я заметил, что дорожка вымощена чем-то вроде круглых плиток, но, присмотревшись, понял, что это старомодные каменные чернильные бутылки, закопанные вверх дном, и подумал о странном тщеславии какого-то забытого писца, так украсившего свое жилище, возможно, переписчика судебных документов, или писателя, или даже поэта; и в этот момент я увидел на потрепанной стене табличку с нужным мне номером. Колокольчика или молотка не нашлось, поэтому, отодвинув засов, я открыл дверь и вошел.

Но если весь двор был сюрпризом, то здесь буквально удивительная картина, сон или мечта. Здесь, вдали от шума Флит-стрит, я увидел старомодный сад, окруженный высокими стенами, и теперь, когда калитка закрыта, совершенно отрезанный от кипящего вокруг городского мира. Я стоял и смотрел в радостном изумлении. На переднем плане освещенные солнцем деревья и клумбы с цветами: люпином, львиным зевом, мальвой, настурцией; над клумбами летало несколько бабочек, не обращая внимания на пушистую и поразительно чистую белую кошку, которая гонялась за ними и бесполезно махала в воздухе лапами. А на заднем фоне не менее удивительный старый дом, почтенный, с темными карнизами, должно быть, смотревший на этот сад, когда по двору в носилках проносили франтов в кружевах, а вежливый Исаак Уолтон^[1], выйдя из своего магазина на Флит-стрит, прогуливался по Феттер Лейн в сторону Темпл Миллз.

Я был так поглощен этой неожиданной картиной, что рукой задел ряд колокольчиков, прежде чем пришел в себя. Громкий звон внутри напомнил мне о моем деле, и я заметил небольшую медную табличку с надписью «мисс Оман».

С некоторой внезапностью открылась дверь, а на меня выжидающе посмотрела невысокая, средних лет женщина.

– Я позвонил не в тот колокольчик? – спросил я – глупо, должен признаться.

– Откуда мне знать? – ответила она. – Наверно, так и есть. Мужчины постоянно так делают, а потом извиняются и говорят, что ошиблись.

– Я так далеко не зайду, – сказал я. – Кажется, я добился нужного результата, а вдобавок познакомился с вами.

– Кого вы хотите увидеть? – спросила она.

– Мистера Беллингема.

– Вы врач?

– Да, врач.

– Поднимайтесь за мной, – сказала мисс Оман, – и не наступайте на краску.

Я пересек просторную прихожую и вслед за проводницей стал подниматься по благородной дубовой лестнице, старательно ступая на уложенные посредине коврики. На площадке второго этажа мисс Оман открыла дверь, показала на комнату и произнесла:

– Идите туда и ждите. Я скажу, что вы здесь.

– Я сказал, мистер Беллингем… – начал я, но дверь захлопнулась, я услышал, как мисс Оман быстро спускается по лестнице.

Мне сразу стало ясно, что я в очень неловком положении. Комната, в которой я находился, соединяется с другой, и, хотя соединяющая дверь закрыта, и слышал разговор в соседней комнате. Вначале, конечно, неопределенные звуки, с несколькими несвязанными фразами, но неожиданно я отчетливо услышал громкий и очень сердитый голос:

– Ла, я это сказал! И скажу еще раз. Подкуп! Сговор! Вот что это значит. Вы хотите подкупить меня!

– Ничего подобного, Годфри, – последовал более тихий ответ, но в этот момент я выразительно кашлянул и передвинул стул, и голоса снова стали плохо различимыми.

Чтобы отвлечь внимание от невидимых соседей, я с любопытством осмотрелся и задумался о личностях здешних обитателей. А комната очень любопытная, с выразительными намеками на прошлое великолепие и достоинство старого мира, очень интересная, полная контрастов и удивительных противоречий. По большей части она говорила о безошибочной, хотя и приличной бедности. Почти без мебели, а та, что есть, очень дешевая: маленький кухонный стол и три виндзорских стула (два из них с ручками), на полу потертый ковер, на столе дешевая холщовая скатерть. Все это наряду с книжными полками, откровенно сооруженными их ящиков, взятых в бакалейном магазине, и составляет всю обстановку. И однако, несмотря на бедность, комната вызывает представление о домашнем уюте, хотя и несколько аскетического содержания, и при этом проявлен безукоризненный вкус. Своеобразный рыжевато-коричневый цвет скатерти приятно гармонирует с сине-зеленым ковром; виндзорские стулья и ножки стола старательно избавлены от блестящего лака, они спокойного коричневого цвета, и вся обстановка облегчается имбирной банкой^[2], полной свежесрезанных цветов и стоящей в центре стола.

Но контраст, о котором я говорю, наиболее поразителен. Например, книжные полки, самодельные и сто́ящие несколько пенсов, уставлены дорогими предметами археологии и древнего искусства. Таковы и предметы на каминной доске: бронзовая – не из бронзовой штукатурки – голова Гипноса^[3] и пара настоящих ушебти^[4]. Таковы же украшения на стенах: несколько офортов – все подписанные авторами – на восточные темы и великолепное факсимильное воспроизведение египетского папируса. Все перечисленное в высшей степени несовместимо: дорогие украшения и самые дешевые и потрепанные необходимости жизни, прихотливая культура и явно выраженная бедность. Я не мог этого понять. Кто он такой, мой новый пациент? Скупец, прячущий себя и свои богатства в незаметном дворе? Эксцентричный мудрец? Философ? Или – что более вероятно – свихнувшийся? Но в этот момент мои размышления оказались прерваны гневным голосом из соседней комнаты.

– А я говорю, что вы обвиняете меня! Вы считаете, что я скрылся вместе с ним!

– Вовсе нет! – был ответ. – Но я повторяю: ваше дело – установить, что с ним стало. Это в вашей ответственности.

– Моя ответственность? – повторил первый голос. – А как же ваша? Ваше положение очень подозрительно.

– Что? – взревел второй. – Вы намекаете, что я убил собственного брата?

Во время этого удивительного разговора я стоял, охваченный недоумением. Неожиданно я спохватился, сел на стул, уперся локтями в колени и закрыл уши руками. В таком виде я просидел, должно быть, целую минуту, когда понял, что закрывается дверь рядом со мной.

Вскочив и в некотором замешательстве повернувшись (потому что должен был выглядеть невыразимо нелепо), я увидел рослую и поразительно красивую девушку, которая, держась за дверную ручку, вежливо поклонилась мне. С первого же взгляда я заметил, как превосходно она согласуется с этим необычным окружением. В черном платье, с черными волосами, черно-серыми глазами и с серьезным печальным лицом цвета слоновой кости, она стояла, как на старом потрете Терборха^[5], в такой совершенной гармонии цветов, что всего на шаг отличалась от монохромности. Очевидно – леди, несмотря на поношенную одежду, и что-то в положении головы и прямых бровей говорило, что беды и невзгоды не сломали, а только укрепили ее.

– Должна попросить вас простить меня, что заставила долго ждать, – сказала она; что-то в уголках ее строгого рта напомнило мне, в какой нелепой позе она меня застала.

Я что-то пробормотало том, что такое незначительное ожидание совершенно неважно, что на самом деле я рад был отдохнуть, и уже собирался перейти к теме больного, когда снова с отвратительной отчетливостью послышался голос из соседней комнаты.

– Говорю вам, что я ничего подобного не делал! Ваше предложение – настоящий заговор!

Мисс Беллингем – я предположил, что это она, – гневно покраснев, направилась к двери, но тут эта дверь распахнулась, и в комнату вбежал небольшого роста щеголеватый мужчина средних лет.