Глава 2

Столовая, которая находилась на том же этаже, что и кухня, фута на три ниже уровня земли, была бы, на мой вкус, чересчур мрачной, если бы на панелях из темного дерева не висели картины с изображениями гусей, фазанов, рыб, фруктов, овощей и прочих съедобных вещей; к тому же на белоснежной скатерти поблескивали в мягком электрическом свете бокалы – по семь штук перед каждым гостем, – и сияло начищенное серебро. В центре стояла низкая позолоченная или, может быть, золотая чаша, не меньше двух футов в длину, со свежесрезанными цветущими ветками одной из самых ценных орхидей Вулфа Phalaenopsis Aphrodite, которые он привез в подарок хозяину.

Уже расположившийся за столом Вулф смотрел на орхидеи и хмурился, но хмурился не из-за цветов, а из-за стула, который хотя и был не совсем стандартным и устроил бы и вас, и меня, но не совсем устраивал Вулфа, весившего одну седьмую тонны. Нижняя его часть свисала со стула с обеих сторон. Но он перестал хмуриться, когда Шрайвер с другого конца стола поблагодарил его за цветы, а Хьюитт, чье место было напротив Вулфа, сказал, что никогда не видел таких пышных фаленопсисов, и все стали хвалить их хором – все, кроме одного, сидевшего между Вулфом и мной. Это был тип с Уолл-стрит, всем известный театральный благодетель по имени Винсент Пайл, заработавший репутацию оригинала тем, что носил смокинг с галстуком, который казался в тон смокингу черным, а когда свет падал на него под определенным углом, становился зеленым. Пайл поднял глаза на орхидеи, поразглядывал их, склонив голову набок, и, поджав губы, произнес:

– Не люблю цветы в прожилках и пятнах. Выглядят неопрятно.

Я сказал про себя, не вслух: «Помереть – не встать». Если бы я знал, что он намерен именно это и сделать меньше чем через три часа, то и мысли бы такой не допустил. Ему ответили – не Вулф, не я, не Шрайвер и не Хьюитт, а трое других гостей, считавших пятнистые цветы в прожилках и пятнах прекрасными: Адриан Дарт, актер, который отказался от предложения Голливуда примерно этак на миллион долларов за одну неделю; Эмиль Крейс, генеральный директор издательства «Кодекс пресс», и Харви М. Ликрафт, юрист крупной корпорации.

Девушки за обедом на самом деле выполняли роль не Гебы. Вино, начиная с «Монраше» к первому блюду, разливал Феликс, а девушки разносили блюда – каждое в своем порядке. К первой подаче принесли разложенные по тарелкам в кухне блинчики – каждая несла по одной тарелке лишь для своего аристолога, – посыпанные мелко нарезанным шнитт-луком, с горкой икры и со сметаной. Блины эти Фриц пек с одиннадцати утра, а сметану начал готовить с вечера воскресенья. Сметана у Фрица особенная, но Винсент Пайл проглотил ее и не заметил. Умяв все блинчики, он проворчал достаточно громко, чтобы услышали все за столом:

– Свежая идейка добавить в муку песочка. Умно. Полезно для цыплят, чтобы лучше переваривали корм.

Гость, сидевший слева от меня, издатель Эмиль Крейс, наклонился к моему уху:

– Не обращайте внимания. У него третий провал за сезон.

Девушки, которых весь тот день натаскивали Фриц и Феликс, разлили суп из зеленой черепахи, не уронив на стол ни единой капли. Сначала они поставили супные тарелки, Феликс принес супницу и подносил к каждому гостю, а девушки наливали суп в тарелки. Я приветливо спросил у Пайла:

– Как насчет песка, есть?

Но он сказал, нет, суп восхитительный, и доел до конца.

Когда настала очередь рыбы, я с облегчением увидел, что ею занялись не девушки. Камбала, припущенная в белом вине, под соусом из мидий и грибов, – один из любимых изысков Фрица. Раскладывал ее за боковым столиком Феликс, а девушки подавали аристологам. Едва кто-то пробовал соус, как тут же слышалось одобрительное бормотание, а Адриан Дарт, актер, который сидел через стол напротив Вулфа, пропел: «Потрясающе!» Все так или иначе выражали свои восторги, а юрисконсульт Ликрафт даже поинтересовался у Вулфа, не согласится ли Фриц дать ему рецепт. Но тут справа от меня Пайл скорчил гримасу и со стуком бросил вилку в тарелку. Я решил, что он разыгрывает спектакль, и продолжал так думать, глядя, как он, наклонившись к столу, заскрипел зубами, а когда наклонился еще ниже, прижав руку ко рту, подумал, что он явно переигрывает. Двое или трое из гостей что-то шепнули Пайлу, но он отодвинул стул, поднялся, сказал: «Прошу извинить меня, очень жаль» – и направился к двери. Шрайвер встал и последовал за ним. Остальные переглянулись, обменявшись несколькими словами.

– Чертовски стыдно, но я собираюсь это доесть, – произнес Хьюитт и с этим словами взялся за вилку.

Кто-то спросил, все ли в порядке у Пайла с сердцем, и кто-то ответил, что да, в порядке. Все снова вернулись к камбале и прерванной беседе, но настроение было испорчено.

Когда по сигналу Феликса девушки начали убирать тарелки, Льюис Хьюитт встал и вышел из комнаты, через пару минут вернулся, сел на свое место и сказал громко, чтобы слышали все:

– У Винсента какие-то боли, приехал врач. Ничего не поделаешь, но Бен просит, чтобы мы продолжили без него. Он вернется, как только… как только сможет.

– Что случилось? – спросил кто-то.

Хьюитт сказал, что доктор сам не знает. Вошел Золтан с огромным накрытым блюдом, и Гебы собрались у бокового столика, а Феликс поднял крышку и начал раскладывать нашпигованного ломтиками шпика жареного фазана, которого Фриц вымачивал в токайском двадцать часов, а после фазана… Но все это уже не имело значения. Обед, которого десять любителей аристологии ждали целый год, провалился. Поскольку много лет я ел три раза в день блюда, приготовленные Фрицем Бреннером, мне хотелось бы выразить ему свою признательность, рассказав для печати несколько слов о том, что он способен сотворить из обычных продуктов, но не здесь. Фазан, разумеется, понравился бы богам, если бы они присутствовали на этом обеде, как и молочный поросенок, и салат с заправкой, которую Фриц называет «дьявольский дождь», и крокеты из каштанов, и сыр – единственный в своем роде, который делает в Нью-Джерси Билл Томпсон под руководством Фрица. Все это было так или иначе съедено. Но Хьюитт выходил из столовой еще трижды, и в последний раз его не было минут десять, а Шрайвер вовсе к столу не вернулся, а когда начали подавать салат, вышел Эмиль Крейс, и он тоже не вернулся.

Принесли сигареты и сигары, начали разливать кофе и бренди. Хьюитт ушел в пятый раз, и тут Ниро Вулф встал и последовал за ним. Я, чтобы чем-то себя занять, закурил сигару и попытался вместе с остальной компанией послушать Адриана Дарта, рассказывавшего какую-то историю, но, допивая кофе, почувствовал, что нервничаю. Наблюдая в течение всего последнего часа, как мрачнеет физиономия Вулфа, я понимал, что он вот-вот взорвется, а в таком состоянии, особенно вне дома, он мог выкинуть что угодно. Мог даже направить свой гнев на Винсента Пайла за то, что тот испортил обед Фрица. Так что я положил недокуренную сигару в пепельницу, встал и направился к двери. Я был уже на полпути, когда вошел Вулф, все так же гневно сверкая глазами.

– Иди за мной! – рявкнул он и развернулся.

Чтобы попасть в кухню из столовой, нужно было пройти через буфетную, узкую комнату длиной футов двадцать, где по обе стороны стояли столы, шкафы и полки. Вулф прошествовал мимо них, и я следом. В кухне на стульях и табуретках за столами и прилавками сидели двенадцать богинь и обедали. Какая-то женщина стояла у раковины. Золтан что-то искал в холодильнике. Фриц наливал в бокал вино, вероятно для себя. Он оглянулся и, увидев Вулфа, поставил бутылку на стол.

Вулф подошел к нему и сказал:

– Фриц, приношу свои извинения. Я позволил мистеру Хьюитту тебя уговорить. Я должен был думать. Прошу прощения.

Фриц, по-прежнему державший в одной руке бокал, махнул свободной рукой:

– Что уж тут извиняться, можно только досадовать. Человек заболел, и это печально, но стряпня моя ни при чем. Уверяю вас.

– Можешь не уверять. Дело не в том, что ты приготовил, а что подали. Повторяю, вина моя, но сейчас не до того, это подождет. Есть кое-что поважнее. – Вулф повернулся. – Арчи, все ли женщины здесь?

Мне пришлось обойти полкухни, чтобы пересчитать их во всех углах.

– Да, сэр, все здесь. Двенадцать.

– Собери их. Пусть встанут… – Он указал на закуток между шкафами. – Вон там. И приведи Феликса.

Это было невероятно. Девушки обедали, а не в его правилах не дать человеку доесть, хоть мужчине, хоть женщине. Хоть даже мне. Только в самых крайних случаях он обращался ко мне с просьбой прервать еду. Вот уж рассердился так рассердился. Я не моргнув глазом повернулся к девушкам и крикнул:

– Леди, прошу прощения, но раз мистер Вулф сказал: дело срочное – значит так и есть. Вон туда, пожалуйста. Все!

После чего прошел назад через буфетную, толкнул распашную дверь, встретился взглядом с Феликсом и поманил его пальцем. Когда мы появились в кухне, девушки уже стояли в нише, хотя и не слишком довольные. Когда мы с Феликсом подошли, то я услышал возмущенное бормотание и поймал их сердитые взгляды. Появился Вулф вместе с Золтаном и встал, разглядывая их с поджатыми губами.

– Хочу напомнить, – сказал он, – что сначала вы подали к столу блины с икрой и сметаной. В блинах, принесенных мистеру Винсенту Пайлу и съеденных им, был мышьяк. Мистер Пайл лежит наверху, при нем три врача, но, вероятнее всего, он не проживет и часа. Я говорю…

Вулф остановился, свирепо взирая на девушек. Никто из них не остался безучастным, хотя отреагировали все по-разному. Одна ахнула, другая охнула, третья схватилась за горло, еще одна зажала ладонями уши, и края сто́лы съехали вниз, обнажив руки. Под его взглядом охи смолкли, и Вулф продолжил:

– Будьте любезны, помолчите и слушайте. Я излагаю свои выводы. Вывод о том, что мистер Пайл отравлен мышьяком, основывается на симптомах: жжение в горле, слабость, резкая боль в области живота, жажда, сухость кожи, рвота. Следующий вывод о том, что яд был в блинах, основан, во-первых, на времени действия мышьяка; во-вторых, слишком маловероятно, чтобы его положили в суп или в рыбу; и в-третьих, мистер Пайл пожаловался на песок в сметане или в икре. Я допускаю, что либо один, либо оба моих вывода неверны, но, думаю, вероятность этого очень мала, и потому действую, руководствуясь ими. – Вулф повернул голову. – Фриц, расскажи, кто раскладывал икру по тарелкам. Кто это делал?

Однажды я как-то сказал Фрицу, что не могу представить себе, при каких обстоятельствах у него стал бы несчастный вид, а теперь не нужно было и представлять. Фриц закусил губу, сначала нижнюю, потом верхнюю.

– Уверяю вас… – начал он.

– Не нужно никаких уверений, Фриц. Кто раскладывал?

– Мы с Золтаном. – Он показал пальцем. – Вот за этим столом.

– И тарелки остались там? Их отсюда унесли женщины?

– Да, сэр.

– Каждая из них взяла по одной тарелке?

– Да, сэр. Хочу сказать, что им так велели. Я был у плиты в кухне.

Тут подал голос Золтан:

– Я наблюдал за ними, мистер Вулф. Все взяли по одной тарелке. И поверьте, мышьяк никто не клал…

– Пожалуйста, Золтан. Могу сделать еще один вывод: в кухне никто не положил мышьяк ни в одну тарелку и, таким образом, предоставил случаю решать, кому из гостей достанется яд. Преступник, несомненно, преследовал определенную цель, а был ли его целью мистер Пайл, либо – учтем это как альтернативную возможность – кто-то другой – к мистеру Пайлу яд попал случайно. В любом случае мышьяк был именно в тех блинах, которые съел Пайл, а был он отравлен намеренно или случайно, в данный момент не имеет значения. – Вулф посмотрел на девушек. – Кто из вас подал эту тарелку мистеру Пайлу?

Никакого ответа. Ни словом, ни движением.

– Пф! – хмыкнул Вулф. – Если вы и не знали, кто он, теперь знаете. Мистер Пайл – это тот самый человек, который вышел из-за стола, когда подали рыбу, а сейчас умирает. Кто подал ему блины?

Снова никакого ответа, и я вынужден отдать им должное, потому что никто не оторвал глаз от Вулфа, чтобы взглянуть на рыжеволосую Пегги Чоут. Кроме меня.

– Черт возьми! – сказал я. – Громче, мисс Чоут.

– Это не я! – крикнула она.

– Что за глупости! Конечно же вы. И это могут подтвердить двадцать человек. Я смотрел на вас, когда вы наливали ему суп. А когда подали рыбу…

– Но блины подавала не я! У него уже стояла тарелка! Это не я!

– Ваша фамилия Чоут? – спросил Вулф.

– Да. – Она вздернула подбородок. – Пегги Чоут.

– Вы настаиваете на том, что не вы подали мистеру Пайлу блины с икрой?

– Разумеется.

– Но должны были подать вы? Вам поручено было обслуживать этого гостя?

– Да. Я взяла тарелку, вошла в столовую и направилась к нему, но увидела, что у него уже есть тарелка, и подумала, что ошиблась. Гостей в лицо мы не знали. Вот этот человек, – она повернулась к Феликсу, – показывал нам только место, где будет сидеть наш гость, и мое было второе от входа справа, но там тарелка уже стояла, и я решила, что кто-то ошибся либо я перепутала. Так или иначе, я увидела, что у гостя рядом с ним, справа, тарелки нет, и поставила блины там. Это были вы. Я поставила их перед вами.

– В самом деле. – Вулф смотрел на нее, хмурясь. – Кто же должен был обслуживать меня?

Он не прикидывался. Он и в самом деле не знал, она это была или нет. Он ни разу не взглянул на свою официантку. Его раздражало, что нас обслуживают женщины, а кроме того, он терпеть не может поворачивать шею. Разумеется, я мог бы подсказать, но тут Хелен Яконо ответила:

– Я.

– Ваше имя, пожалуйста?

– Хелен Яконо. – У нее было глубокое контральто, которое прекрасно подходило к ее темным глазам, темной бархатной коже и шелковистым кудрям.

– Это вы подали мне блины?

– Нет. Когда я вошла, то увидела возле вас Пегги, а у гостя слева в конце стола никого не было, потому отнесла тарелку ему.

– Вы знаете, как его зовут?

– Я знаю, – ответила вместо Хелен Нора Джерет. – Из карточки. Это был мой гость. – Она смотрела на Вулфа своими большими карими глазами. – Его зовут Крейс. Когда я принесла блины, у него тарелка уже была. Я сначала хотела отнести ее назад в кухню, но потом подумала, что у кого-то страх сцены, кто-то переволновался, а со мной все в порядке, и подала ее гостю в конце стола.

– С какой стороны?

– Слева. Мистеру Шрайверу. Днем он приходил в кухню и с нами беседовал.

Ее поддержала Кэрол Эннис – та самая, с волосами цвета кукурузного шелка и без чувства юмора.

– Это правда, – сказала она. – Я видела. Я хотела ее остановить, но она уже ставила тарелку, потому я обошла стол с другой стороны и увидела, что у Адриана Дарта блинов нет. Я подала ему их с удовольствием, потому что это был он.

– Вас приставили к мистеру Шрайверу?

– Да. Я обслуживала его, пока он не ушел.

Это превращалось в детский хоровод, но в конце концов кто-то должен был прятаться. Все, что оставалось сделать Вулфу, – это опрашивать всех, пока не дойдет до той, кто не сможет сказать, кому подала блины, и тут-то она и попалась. Мне не хотелось, чтобы ею оказалась девушка с хрипловатым голосом, которая должна была обслуживать Адриана Дарта, потому что она называла меня Арчи и похвалила красоту Хелен Яконо. Вот скажет она, что обслужила Дарта, или нет?

Нет, не сказала. Но ответила на мой вопрос раньше, чем он был задан:

– Меня зовут Люси Морган. И я должна была подать блины Адриану Дарту, но Кэрол сделала это раньше меня. Без блинов оставался только один гость, слева от Дарта, с ним рядом, и я поставила тарелку там. Не знаю, кто он.

С этим я помог:

– Хьюитт. Мистер Льюис Хьюитт.

Самое подходящее название для всего этого было бы не хоровод, а «переведи стрелки». Я посмотрел на Ферн Фабер, высокую крашеную блондинку с большим вялым ртом, которая стала у меня первой добычей в охоте за телефонными номерами.

– Ваша очередь, мисс Фабер, – сказал я ей. – Мистер Хьюитт был ваш. Так ведь?