Глава 2

Когда в пятницу в три часа дня я выбрался из такси перед четырехэтажным зданием в районе Восточных Шестидесятых улиц, снег валил стеной. Если так будет продолжаться, то к Новому году Манхэттен скроется под сугробом, подумал я.

В течение двух дней, прошедших с того памятного случая, когда мне удалось повеселиться на пару миллионов, а то и больше, обстановка в нашем доме совершенно не напоминала праздничную. Если бы мы вели какое-нибудь расследование, то были бы вынуждены часто и подолгу общаться, но, поскольку мы сидели без дела, необходимость в общении отпала. Вот тут-то, в тяжкие дни испытаний, и проявились наши истинные лица. Я, например, сидя за столом во время трапезы, был неизменно сдержан и учтив, говорил, когда возникала потребность, вежливо и тихо, как и подобает культурному и воспитанному человеку. А вот Вулф открывал рот только для того, чтобы рыкнуть или рявкнуть. Ни один из нас не заговаривал ни о счастье, которое мне привалило, ни о приготовлениях к торжеству, ни о предстоящем в пятницу свидании с моей невестой, ни даже о путешествии Вулфа на Лонг-Айленд.

Тем не менее Вулф каким-то образом это уладил, поскольку ровно в двенадцать тридцать перед нашим особняком остановился черный лимузин. Надвинув на уши старую черную шляпу и приподняв воротник нового серого пальто, чтобы защититься от снегопада, Вулф спустился с крыльца, остановился на нижней ступеньке – этакая гора! – дожидаясь, пока одетый в униформу шофер не откроет дверцу лимузина, потом решительно прошагал к машине и взгромоздился на сиденье. Я, затаив дыхание, следил за ним из окна своей комнаты.

Признаться, я испытал такое облегчение, словно огромный камень свалился у меня с души. Верно, зарвавшегося тирана давно следовало проучить, и я нисколько не жалел о содеянном, но если бы Вулф упустил возможность встретиться с лучшим селекционером Англии, то он бы мне всю плешь проел и вспоминал о моем чудовищном поступке до гробовой доски.

Спустившись на кухню, я поел вместе с Фрицем, которого настолько угнетало происходящее, что он даже забыл добавить в суфле лимонного сока. Мне хотелось утешить беднягу, заверив, что к Рождеству, всего через три дня, все снова станет на свои места, но, увы, я должен был выдержать роль злодея до конца.

Я подумывал было о том, не бросить ли монетку, чтобы решить, куда лучше идти: на новую выставку динозавров в Музее естественной истории или на вечеринку к Боттвайлю, но любопытство пересилило. Уж слишком меня разбирало: добилась ли чего Марго с помощью моего свадебного разрешения и как восприняли свежую новость служащие в офисе Боттвайля. Вообще, отношения там были довольно занятные. Черри Кван, похоже, считалась мелкой сошкой, поскольку выполняла главным образом роль секретарши, но я не раз замечал, как ее черные глаза метали молнии в Марго Дики в надежде испепелить соперницу на месте. Сама Марго должна была заманивать перспективных клиентов в сеть, а уж Боттвайлю оставалось только окончательно запудрить им мозги, тогда как Альфред Кирнан следил за тем, чтобы клиент расписался под заказом до того, как придет в себя.

Впрочем, это я обрисовал лишь в самых общих чертах. Выполнял заказ в мастерской Эмиль Хетч под бдительным наблюдением Боттвайля. Финансовую поддержку осуществляла миссис Перри Портер Джером. Марго сказала, что миссис Джером тоже будет присутствовать на вечеринке, причем придет не одна, а с сыном по имени Лео, которого я никогда прежде не видел. По словам Марго, Лео не был связан ни с бизнесом Боттвайля, ни с каким бы то ни было другим бизнесом, а посвящал львиную долю своего времени и усердия двум занятиям: старался выманить у матери побольше долларов на развлечения и не давал Боттвайлю вытягивать из миссис Джером слишком много денег.

Словом, клубок живых двуногих, которые брыкались, кусались, царапались и плели сети интриг, сулил больше потехи, чем созерцание вымерших динозавров, так что, взвесив все «за» и «против», я сел в такси и покатил к Восточным Шестидесятым улицам.

На первом этаже четырехэтажного здания, где раньше располагались огромные жилые апартаменты, теперь размещался салон красоты. Второй этаж занимала фирма по торговле недвижимостью. На третьем этаже Боттвайль устроил свою мастерскую, а на четвертом – студию.

Войдя в вестибюль, я вызвал лифт, поднялся на последний этаж и очутился в мире созданного с помощью золоченой фольги пышного великолепия – великолепия, которое мне впервые посчастливилось лицезреть несколько месяцев назад, когда Боттвайль нанял Вулфа, чтобы разыскать похитителя нескольких редчайших гобеленов. Зрелище ошеломляло: мебель, филенки, рамки – все лучилось золотом, с которым прекрасно гармонировали ковры, драпировки и картины в стиле модерн. Замечательное было бы логово для слепого миллионера.

– Арчи! – послышался голос. – Иди к нам и помоги дегустировать!

Марго Дики уже меня высмотрела. В дальнем углу располагался раззолоченный бар со стойкой длиной футов восемь, за которой на золоченом же высоком табурете примостилась Марго. Рядом с ней на таких же табуретах сидели Черри Кван и Альфред Кирнан, а за стойкой разряженный Санта-Клаус, крупный и широкоплечий, с внушительным брюшком, разливал по бокалам шампанское. Несмотря на ультрасовременное занятие, одет он был по старинке – традиционный пышный и яркий костюм, борода, маска и прочее; разве что рука, державшая бутылку шампанского, была затянута в белую перчатку. Утопая по щиколотки в ковре, я предположил, что белые перчатки – атрибут боттвайльской элегантности. Лишь позже я осознал, насколько заблуждался.

Мне прокричали рождественские поздравления, а Санта-Клаус наполнил еще один бокал пенящимся напитком. Странно, но бокал не был обклеен золоченой фольгой. Не хватило, должно быть. Я был рад, что пришел. Когда потягиваешь шампанское, сидя между блондинкой и брюнеткой, поневоле начинаешь сам себе завидовать и проникаешься чувством уважения к собственной персоне. Блондинка и брюнетка были прекрасными образчиками женской породы: высокая, стройная Марго, с округлыми формами, спокойная и расслабленная, и крохотная, с раскосыми черными глазами Черри Кван, застывшая на табурете в напряженной позе с прямой как палка спиной. Стоя Черри едва доставала мне до ключицы. Я подумал, что Черри заслуживает внимания не только как статуэтка, хотя она и стала бы украшением любого интерьера, но и как возможный источник, проливающий новый свет на человеческие отношения. Марго рассказала мне, что отец Черри – наполовину китаец и наполовину индиец (не путайте с американскими индейцами), а мать – голландка.

Я высказал предположение, что пришел слишком рано, но Альфред Кирнан заверил, что нет, мол, остальные уже здесь и вот-вот подойдут. Он добавил, что мое появление стало для него приятным сюрпризом, поскольку у них здесь просто маленькое семейное торжество и он не знал, что пригласили кого-то еще. Кирнан, занимавший должность управляющего делами, точил на меня зуб за маленькую вольность, которую я позволил себе, охотясь за гобеленами, но ирландцы славятся тем, что на рождественских вечеринках любят всех окружающих без разбора. К тому же мне показалось, что он на самом деле рад моему приходу, так что я посчитал своим долгом тоже выразить радость. Марго сообщила, что это она меня пригласила, и Кирнан, потрепав ее по плечу, сказал, что она молодец, в противном же случае он позвал бы меня сам. Примерно моего возраста и не уступающий мне по красоте и благородству, Кирнан, не моргнув и глазом, потрепал бы по плечу английскую королеву или жену президента.

Он заявил, что нужно продолжить дегустацию, и повернулся к бармену:

– Мистер Клаус, мы хотим теперь попробовать «Вдову Клико». – И обратился к нам: – Вполне в духе Курта обеспечивать такое разнообразие. Наш Курт ни в чем не терпит монотонности. – И снова бармену: – Могу я называть вас просто Санти?

– Разумеется, сэр, – пропищал из-под маски Санта-Клауса тонюсенький фальцет, совершенно не соответствующий внушительным размерам бармена.

Тут распахнулась дверь слева, и вошли двое мужчин. Одного из них, Эмиля Хетча, мне уже доводилось прежде видеть. Когда Боттвайль излагал нам историю о краже гобеленов, то сказал, что Марго Дики – его глаза и уши, Черри Кван – руки, а вот Эмиль Хетч – домашний колдун. Познакомившись с Хетчем, я вскоре убедился, что тот не только походил на колдуна, но и всячески старался соответствовать этой роли. Ростом с Черри Кван, тощий, тщедушный и вдобавок скособоченный – то ли левое плечо у него завалилось вниз, то ли правое вознеслось – я не спрашивал; физиономия всегда кислая, голос угрюмый, а вкус просто отвратительный.

Когда незнакомца представили как Лео Джерома, мне не пришлось пускать в ход профессиональные навыки, чтобы понять, кто он такой. Я уже был знаком с его матерью, миссис Перри Портер Джером. Вдова и очень милая женщина – настоящая душечка, по мнению Курта Боттвайля. Во время следствия она вела себя так, словно гобелены принадлежали ей лично, хотя, возможно, у нее просто была такая манера держаться. Я мог бы строить догадки о ее отношениях с Куртом Боттвайлем, но не стану. У меня и так хватит забот по поводу собственных отношений с людьми, чтобы тратить свое серое вещество на подобные пустяки. Что касается ее сына Лео, то сложение он унаследовал явно от отца, а не от матери – высокий, сухопарый, с длиннющими руками и огромными оттопыренными ушами. Ему было лет под тридцать, меньше, чем Кирнану, но больше, чем Марго и Черри.

Лео втиснулся между мной и Черри, повернувшись ко мне спиной, а Эмиль Хетч вцепился в Кирнана, явно намереваясь угостить его какой-то нудятиной. Я легонько взял Марго под локоток и увлек ее к дивану, обитому тканью с фигурами из Евклидовой геометрии шести или семи цветов. Мы остановились напротив, разглядывая причудливые узоры.

– Весьма красиво, – изрек я, – но с тобой ни в какое сравнение не идет. Эх, чего бы я только не отдал за то, чтобы сделать это разрешение подлинным! Не пожалел бы даже еще двух долларов. Что ты на это скажешь?

– Ты! – пренебрежительно фыркнула Марго. – Ты не женился бы и на Мисс Вселенной, даже если бы она приползла к тебе на коленях с миллиардом долларов.

– Давай проверим. Скажи ей, что она может попытать счастья. Ну как, получилось?

– Замечательно! Лучшего нельзя было и ожидать.

– Значит, ты мне отказываешь?

– Да, Арчи, золотко мое. Но я готова стать тебе сестрой.

– Сестра у меня уже есть. А разрешение я хотел бы оставить себе на память, тем более что особенно афишировать его не стоит. Еще взбредет кому-нибудь в голову привлечь меня за подделку. Впрочем, можешь послать мне его по почте.

– Нет, не могу. Курт разорвал его.

– Черт побери! А где клочки?

– Он выбросил их в корзинку для бумаг. А ты придешь на свадьбу?

– А где находится эта корзинка и как она выглядит?

– Возле письменного стола в его кабинете. Золоченая, как и все остальное. А случилось это вчера вечером после обеда. Так ты придешь на свадьбу?

– Нет. Мое сердце обливается кровью от скорби. Сердце мистера Вулфа тоже может не выдержать… Кстати, мне бы лучше уже смотаться отсюда. Не могу же я торчать здесь, убитый горем.

– Тебе и не придется. Курт не знает, что я тебе рассказала, и к тому же ты вовсе не… Ой, вот и он сам!

Она метнулась к стойке бара, куда направился и я, но медленно и степенно. Первой вошла, вернее, вплыла, миссис Перри Портер Джером, пухленькая, как плюшевый мишка, укутанная в меха. При появлении миссис Джером все почтительно встали. Правда, скорее всего, почтение адресовалось ее спутнику. Да, она, конечно, душечка, но Курт Боттвайль – босс! Остановившись шагах в пяти от бара, он распростер руки и пропел:

– С Рождеством всех поздравляю! Счастья, радости желаю!

Я так до сих пор и не разобрался в Боттвайле. Тогда, несколько месяцев назад, у меня создалось впечатление, что он просто один из них, но я ошибся. Среднего роста, полнеющий, но не обрюзгший, лет сорока двух – сорока трех, волосы зачесаны назад над лысеющим теменем – ничего примечательного, однако было что-то в его внешности, привлекающее внимание не только женщин, но и мужчин. Как-то раз Вулф пригласил его к обеду, и они в течение всей трапезы оживленно обсуждали находку свитков Мертвого моря. Пару раз я встречал Боттвайля на бейсбольных матчах. Словом, с окончательной оценкой придется еще повременить.

Когда я облокотился о стойку бара, где Санта-Клаус разливал по бокалам «Дом Периньон», Боттвайль, заметив меня, на мгновение прищурился, а потом ухмыльнулся:

– Гудвин! Вы здесь? Отлично! Эдит, ваш любимый сыщик пожаловал!

Миссис Перри Портер Джером, которая уже тянулась к бокалу с искрящимся напитком, обернулась и уставилась на меня.

– Кто вас позвал? – резко бросила она и отвернулась, не дав мне ответить. – Черри, должно быть. Ох уж эта Черри! Лео, хватит меня толкать! Да забери, пожалуйста. Здесь слишком жарко.

Она позволила сыну снять с нее манто и снова потянулась к бокалу. Когда Лео, положив норковое манто на диван, вернулся к стойке, каждый из нас уже взял себе по бокалу, и все взоры устремились на Боттвайля.

– Бывают времена, – начал Боттвайль и обвел всех глазами, – когда царствует любовь. Бывают времена…

– Подождите минутку, – прервал его Кирнан. – Вы тоже должны получить удовольствие. Вы же не любите шампанское.

– Ничего, Эл, глоточек я стерплю.

– Но удовольствия не получите, – возразил Кирнан. – Подождите.

Он поставил бокал на стойку и быстро прошагал к двери. Пять секунд спустя он вернулся с бутылкой в руке. Когда он повернулся к Санта-Клаусу и попросил чистый стакан, я разглядел этикетку: «Перно». Кирнан извлек пробку, которая на две трети торчала из горлышка – значит, бутылку уже откупоривали, – наполнил стакан наполовину и протянул Боттвайлю со словами:

– Вот, теперь мы все насладимся.

– Спасибо, Эл. – Боттвайль взял из его рук стакан с перно. – Мой тайный явный порок. Итак, я повторяю, что бывают времена, когда царствует любовь. Санта-Клаус, а где ваш бокал? А-а, вам, должно быть, маска мешает… Бывают времена, когда крохотные демоны прячутся по своим норкам и даже безобразие принимает прекрасное обличье; когда свет озаряет самые темные углы; когда теплеют самые холодные сердца; когда трубят трубы, возвещающие о наступлении эпохи счастья и доброжелательства вместо эпохи тьмы, зависти и злобы. Вот сейчас как раз такое время. Веселого Рождества всем! Поздравляю вас!

Я уже собрался было чокнуться, но, увидев, что и душечка, и босс уже собираются выпить, последовал их примеру, как и все остальные. Я подумал, что красноречие Боттвайля заслуживает большего, чем один глоток, поэтому залпом опорожнил бокал и краешком глаза заметил, что и босс от меня не отстает, явно воздавая должное перно. И тут заговорила миссис Джером:

– Как прекрасно сказано! Просто изумительно! Я хочу записать эту речь и опубликовать ее. Особенно ту часть, где трубят трубы… Курт! В чем дело? Курт!

Боттвайль выронил стакан и схватился за горло. Когда я шагнул вперед, он вдруг резко выбросил руки вперед и хрипло крикнул что-то вроде «поздравляю», но я не вслушивался. Остальные тоже устремились к нему, но я, будучи специально натренированным на подобные случаи, подоспел первым. Когда я подхватил Боттвайля на руки, он уже хрипел и задыхался, а в следующую секунду его тело пронзила настолько сильная судорога, что оно едва не вырвалось из моих объятий. Вокруг что-то восклицали, хотя никто не кричал и не визжал, а кто-то вцепился в мою руку. Я велел им расступиться и дать мне побольше места, но в этот миг тело Боттвайля так резко обмякло, что я едва не упал. Возможно, и упал бы, если бы Кирнан не успел схватить Боттвайля за руку и удержать.

– Позовите врача! – крикнул я.

И Черри кинулась к столику, на котором стоял позолоченный телефонный аппарат. Мы с Кирнаном уложили Боттвайля на ковер. Боттвайль был без сознания, часто и мелко дышал, а вокруг губ выступила пена.

– Сделайте что-нибудь! Да сделайте же хоть что-нибудь! – причитала миссис Джером.

Но ничего сделать было уже нельзя. Я это знал. Еще несколько секунд назад я уловил знакомый запах, теперь же, нагнувшись и принюхавшись, окончательно убедился в своей правоте. Нужно был подсыпать большую дозу, чтобы яд подействовал с такой убийственной силой и быстротой. Кирнан развязал потерявшему сознание Боттвайлю галстук и ослабил воротник. Черри Кван сказала, что одного врача не застала и пытается дозвониться до другого. Марго, сидя на корточках, стаскивала с Боттвайля туфли. Я мог бы сказать ей, что с таким же успехом он может умереть и обутым, но смолчал. Я держал Боттвайля за запястье, приложив ладонь другой руки к его груди, и буквально ощущал, как уходит из него жизнь.

Когда пульсация и сердцебиение прекратились, я взял Боттвайля за руку, сжатую в кулак, разогнул средний палец и давил на ноготь, пока тот не побелел. Когда я отнял свой палец, ноготь остался белым. Я отщипнул от ковра ворсинку, приказал Кирнану не шевелиться, приложил ворсинку к ноздрям Боттвайля и сам задержал дыхание на тридцать секунд. Ворсинка не шелохнулась.

– Его сердце больше не бьется, и он не дышит, – сказал я. – Если бы врач подоспел в течение первых трех минут и промыл ему желудок особыми средствами, которых у него наверняка с собой не оказалось бы, один шанс из тысячи еще бы оставался. Так же…

– Может быть, вы хоть что-нибудь сделаете? – прокудахтала миссис Джером.

– Нет, ему уже не помочь. Я не представляю закон, но, будучи частным сыщиком, мог бы…

– Сделайте что-нибудь! – истошно завопила миссис Джером.

Из-за моей спины донесся голос Кирнана:

– Он мертв.

Я не стал поворачиваться и спрашивать, каким способом он это определил. Вместо этого я сказал:

– Его напиток был отравлен. До прихода полиции никто не должен ни к чему притрагиваться, особенно к бутылке перно, и никто не имеет права выходить из этой комнаты. Вы должны… – Я замер, как громом пораженный. – А куда делся Санта-Клаус?

Все головы повернулись к стойке бара. Бармен исчез. Чтобы проверить, не упал ли старина Санти в обморок, я протолкался между Лео Джеромом и Эмилем Хетчем, заглянул за стойку, но и на полу никого не было.

Я резко развернулся:

– Кто-нибудь видел, как он выходил?

Очевидцев не нашлось.

– К лифту не выходил никто, – заметил Хетч. – Я уверен. Должно быть, он… – И Хетч устремился к двери.

Я преградил ему дорогу:

– Оставайтесь здесь. Я посмотрю сам. Кирнан, вызовите полицию. Спринг семь-три-один-сто.

Я вышел в левую дверь, прикрыл ее за собой и влетел в кабинет Боттвайля, в котором уже бывал раньше. Кабинет занимал по размерам примерно четверть студии и выглядел куда скромнее, хотя и отнюдь не убого. Я подошел к дальней стене, увидел через стеклянную панель, что личного лифта Боттвайля на месте нет, и нажал кнопку вызова. Что-то клацнуло, и кабинка с жужжанием стала подниматься. Когда она остановилась, я открыл дверь и увидел на полу Санта-Клауса, вернее, то, что от него осталось. Санта-Клаус растаял. На полу валялись шуба, шаровары, маска, борода, парик… Я не стал проверять, все ли на месте, поскольку должен был успеть сделать еще кое-что, а времени почти не оставалось.

Приперев дверь лифта стулом, чтобы она не захлопнулась, я обогнул покрытый тончайшей золотой фольгой письменный стол Боттвайля и наклонился над золоченой корзиной для бумаг. Она была полна примерно на треть. Я начал было в ней рыться, потом решил, что теряю время, и, перевернув, высыпал ее содержимое на пол, после чего принялся просматривать все бумажки подряд и поочередно швырять их в корзинку. Мне попадались какие-то обрывки. Но ни один из них не имел ни малейшего отношения к моему брачному разрешению. Покончив с бумажками, я подумал, что из-за спешки смотрел недостаточно внимательно, и собрался повторить всю процедуру, но тут со стороны студии послышался звук, напоминающий стук остановившегося лифта. Я быстро вернулся в студию, где застал двоих полицейских, которые явно пытались определить, кем в первую очередь заняться – мертвым или живыми.