А вместо этого я насиловал свою машинку, выстукивая на ней скверные поэмы или рассказы – например, про марсианскую жену, тоскующую по любви и воображающую, как с неба сваливается землянин, чтобы увезти ее с собой, а его, перенесшего ради нее столько злоключений, убивают.Пег.Несколько недель, учитывая мою бедность, мы разыгрывали с ней старый телефонный трюк. Телефонистка, звонившая из Мехико, вызывала меня по имени.– Кого? – спрашивал я. – Что, опять? Оператор, говорите громче!Я слышал, как где-то далеко дышит Пег. Чем больше я нес всякую чепуху, тем дольше длился разговор.– Минуточку, оператор, повторите, кто нужен.Телефонистка повторяла мое имя.– Сейчас посмотрю, здесь ли он. А кто его спрашивает?Из-за двух тысяч миль быстро откликался голос Пег:– Скажите, это Пег. Пег.Я делал вид, будто ухожу и возвращаюсь.– Его нет. Перезвоните через час.– Через час! – эхом отзывалась Пег.Щелчок, гудок, шум, она исчезала.Пег.Я вскочил в будку, сорвал трубку с крючка.– Да? – завопил я.Но это была не Пег.Молчание.– Кто это? – спросил я.Молчание. Но кто-то там был, и вовсе не за две тысячи миль от меня, а совсем близко. Я ясно слышал, как у кого-то, кто молчал на другом конце провода, воздух посвистывает в ноздрях и во рту.– Ну? – потребовал я.Молчание. И звук, который слышишь, когда кто-то ждет у телефона. Кто бы там ни ждал, рот у него был открыт, он дышал в самую трубку. Шепот, шелест.«Господи, – подумал я. – Ведь не мог же тот хриплый из трамвая вызвать меня в телефонную будку. В телефонные будки не звонят. Никто не знает, что эта будка служит мне личным телефоном».Молчание. Вдох. Молчание. Выдох.Клянусь, холодный воздух от шелеста из трубки заморозил мне ухо.– Ну спасибо, – сказал я.И повесил трубку.Не успел я перейти через дорогу, а я бежал, закрыв глаза, как телефон зазвонил снова.Я застыл посреди улицы, уставившись на будку, боясь дотронуться до трубки, боясь снова услышать лишь чье-то дыхание.Но чем дольше я стоял, рискуя, что меня задавят, тем больше звонки из телефонной будки казались мне звонками с кладбища, похоронными звонками, сулившими плохие вести, как зловещие телеграммы. Пришлось вернуться и снять трубку.– Она еще жива, – услышал я чей-то голос.– Кто? Пег? – взвыл я.– Спокойнее, – сказал Элмо Крамли.Я привалился к стене будки, ловя ртом воздух. Наконец успокоился, но разозлился.– Это вы только что звонили? – задыхаясь, спросил я. – Откуда вы знаете этот номер?– Да каждый в этом проклятом городе слышал, как заливается этот телефон, и видел, как вы к нему несетесь.– Ну и кто же еще жив?– Старушка с канарейками. Я проверил вчера поздно вечером.– Так то вчера.– Но, черт побери, я звоню вам не поэтому. Вечером приходите ко мне домой. Я сдеру с вас шкуру.– Почему?– Что вы делали возле моего дома в три часа ночи?– Я?!– Лучше позаботьтесь о хорошем алиби, вот что. Не люблю, когда за мной следят. Буду дома около пяти. Если быстро оправдаетесь, может быть, получите пиво. А будете таращить глаза, выгоню под зад коленкой.– Крамли! – взвыл я.– Извольте явиться. – Он повесил трубку.Я медленно побрел к дому.Телефон зазвонил снова.Пег!Или тип с леденящим дыханием?Или Крамли издевается?Я со страхом распахнул дверь, вбежал в квартиру, захлопнул за собой дверь и тут же с мучительной тщательностью вставил в «Ундервуд» чистый белый лист, предназначенный для Элмо Крамли, и заставил его говорить мне только приятное.На Венецию опустилось не меньше десяти тысяч тонн тумана, он подступил к моим окнам и проник ко мне в комнату сквозь щели под дверью.Каждый раз, когда у меня в душе наступает сырой и безрадостный ноябрь, я знаю: пришло время уйти подальше от океана и найти кого-нибудь, кто бы меня подстриг