Мой дом – моя крепость

В этот раз подозрительный шум не стал дожидаться рассвета.

Ночью мы еще раз проверили решетки, закрыли ставни покрепче. Прежде, чем немного отдохнуть, обошли и проконтролировали весь дом и входы-выходы заново. Настоял в этот раз не я, а Степаныч. Одно дело слышать про угрозу, другое – увидеть ее и столкнуться с ней лицом к лицу. Свет не вырубали. Сон был чуткий – я, как и в прошлый раз, расположился на диване у глухой стены без окна, Степаныч в другом конце комнаты на каком-то матрасе на полу.

Шум повторился. Снова. Я вскочил, готовый ко всему. Шум повторялся стуками, шебуршанием. Кто-то приближался, шагал по двору, скребся о стены. Кто? Я пожалел, что не установил у дома и во дворе камеры наблюдения в свое время, а сейчас – просто не взял их с собой, дурень. А надо было. Но кто проник внутрь? Местные не могли – незачем, тем более посреди ночи. Да и чутье… Оно говорит о другом. Знакомый, сжимающий страх. Нет, иначе быть не могло! Это они. Упыри. Но как? Ловушки во дворе надежные, хоть и скрытые. Защитные амулеты и обереги, специально развешанные и установленные во дворе, у ворот и по периметру забора, исключали возможность прорыва. Да, твари могли приблизиться. Но пройти внутрь? Нет. Ни за что.

Тем не менее, они во дворе, вот тут, рядом, прямо под окнами. Скребутся, уже даже ломятся, рвутся! Как же так? Что происходит?

Степаныч наготове, схватил лежащую рядом заряженную специальными антиупырскими пулями винтовку, модифицированную в нашей мастерской до уровня совершенства. В руках профессионала, который умеет ей пользоваться, эта штука может творить чудеса – как сегодня. Похоже, пора сделать чудо еще раз…

– Это то, о чем я подумал? – осведомился Степаныч, проверяя заряд и снимая с предохранителя.

Я судорожно сглотнул.

– Да. Это они. – Брат заметил, как я бледнею.

– Не ссы, – усмехнулся он. – Мы уже отделали их сегодня. Отделаем еще раз. Как они могли сюда пробраться?

– Не знаю, – я лихорадочно ломал над этим голову, но долго головоломками заниматься нельзя. Надо в полную боевую готовность. Надо обороняться. – Схалтурила защита.

– Ты говорил, что эти твои ловушки-безделушки надежные.

– Выходит, что нет.

Степаныч кинул мне обойму с патронами.

– Запасайся, братец. – И подлил масла в огонь. – Ненадежные. Или их вывели из строя.

Я недоуменно посмотрел на него.

– Вампиры и упыри не могут…

– Зато человек может.

Как молнией ударило. Человек! Человек может, на него «ловушки-безделушки», как выразился Степаныч, не действуют. Ну, кроме самых прямых и надежных – сети, капканы, выстреливающие колья… Хотя последние мы во дворе не ставили. Но вот обереги, которые накрывают нечисть, дезориентируют, вводят в ступор, отпугивают и вредят – на людей они не действуют.

Но какой нормальный человек способен на это? Кто будет убирать обереги, пока нас нет? Да и вернувшись, мы все проверили… Значит, пока дрыхли. Кто будет подставлять нас под удар – намеренно, зная, что удар этот будет нанесен?

В дверь грохнули – с яростной, безумной, дикой силой. Потом раздался жуткий, протяжный скрежет. Скрежет когтей. Нечеловеческих и убийственных.

– У тебя есть тут недоброжелатели? – спросил я.

– Да вот они, прямо за стенами.

– Нет! Из людей…

– Ну как тебе сказать… Открытых вредителей нет. Стараюсь дружить с местными. Пытаешься вычислить предателя?

– Да. Но это сейчас неважно, – новый, сотрясающий удар в дверь. Потом что-то с разлета врезалось в окно – так врезалось, что вдрызг разбилось и разлетелось стекло за решеткой, а ставни затряслись. Я подпрыгнул и чуть не поседел. Раздался вой-хрип – тяжкий, душераздирающий, яростный… Упырь со всей дури атаковал окно, наплевав на ауру оберегов, обжигаясь о металл. И решетки, и ставни – прочные, насколько это возможно. Стальной спецсостав с покрытием из серебра. Упырю досталось, нехило досталось. Он ранен. Он вообще не должен идти напролом, не должен атаковать такую защиту! Инстинкты самосохранения сильнее тупой ярости и жажды кровищи и мяса. Но он лезет, атакует снова – ставни дрожат, вой раздирает слух.

Вздрогнул и чуть пригнулся Степаныч, когда такой же мощный и безумный, просто невероятный удар, который противоречил логике, раздался со стороны другого окна. Снова протяжный вой, булькающий, злостный… И снова! Они бьют по окнам. Они их прошибают! Пытаются прошибить. Калечатся, боятся, впадают в безумную ярость… Но не отступают.

– Хуйня вся эта твоя защита, – буркнул Степаныч. – Их надо крошить в фарш.

– Стой, – смутная догадка сверлила мозг. Откуда эта ярость? Откуда эти калечащие, самоубийственные атаки? Почему тупые твари, да еще и без вожака, готовы жертвовать собой? Что-то глушит их инстинкты. Кидает на амбразуры, так сказать. Что? – Я понял! Их подчинили и заставляют атаковать защищенные места. Они хотят пробить защиту дома и взять нас. Их кто-то ведет!

– Противоречишь, брат. Вожака мы положили. Их осталась пара-тройка от силы. А на нас сейчас явно десяток-другой тварей навалится.

И то правда – массированные атаки на окно не прекращаются, ставни и решетки вот-вот не выдержат. Дверь! Они колошматят дверь, орут, жутко воют, шумят, рычат… Мы на отшибе, но они переполошат всю деревню. Капец… Лишь бы никто из местных смельчаков не вышел полюбопытствовать или разбираться. Да какой там… От такого шума хочется прижаться в темном углу, отгородиться от мира в самой глубокой конуре на сто засовов, и сидеть тихо-тихо… Да о чем это я? Мысли путаются…

– Степаныч… Я мудак. Я ошибся! Их все-такие ведет…

Дверь с невероятным, резким, неожиданным грохотом, поддаваясь чудовищному тройному удару орущих тварей, не жалеющих ни себя, ни преград, никого и ничего, – вдруг резко прогнулась. Черт… Надежная, прочная петля как-то жалко скривилась и наполовину слетела. Стальная поверхность вздулась, потом вздулась в еще одном месте. Еще удар – прочная непрошибаемая дверь почти слетела с петель, образуя брешь – проход для тварей. Я уже вижу гнусную клыкастую рожу, которая заглянула внутрь. Ее оттолкнула и сменила другая рожа, в брешь полезли лапы, противные, облезлые, рваные и обожженные, но могучие тела…

Грохот – и ближайшая морда разлетелась в клочья.

Пока я был в ступоре, Степаныч приступил к делу – стоя на широко расставленных ногах, он начал крошить тварей в фарш, как и обещал. Еще выстрел разнес и выдрал когтистую лапу. Я сосредоточился и прицельно выстрелил в проем, в снова лезущие рожи и тела – они отзывались, огрызались, летели клочья густой вонючей нечистой крови, полугнилой плоти, когти, кости…

Чудовищный удар все-таки вынес ставни – голодные, яростные, безумные горящие глаза, корявая башка с непомерной челюстью и мутантскими зубищами рванула в окно, продираясь через остатки решетки, ревя и безумно рыча, брызжа слюной… Я разнес эту башку выстрелом.

– К стене! – орет Степаныч. – Оборона, брат! – Он выстрелил, кровь и ошметки. А твари все лезут, лезут в дверь, в пробитое окно – и рвутся, бьются в трещащие по швам ставни, не щадя себя. – Мочи их! И не вздумай подыхать, кто еще таких уродов кроме тебя…

Он не договорил – разлетелось еще одно окно, прочные ставни полетели на пол вместе с решеткой. Степаныч выстрелил в показавшегося монстра, потом еще. Развернулся – зафигарил выстрел по тому, кто показался в двери. Я успеваю держать оборону второго окна, но черт возьми, они прямо лезут друг на друга! И дверь, дверь – я тоже стараюсь контролировать ее, прикрывать! Да сколько их там? Не может быть стая такой огромной, просто не может! Это подлинное безумие. Возможно, я переутомился за долгую дикую ночь, и мне все снится?

Огромный, костлявый, какой-то несуразный упырь пробился и впрыгнул в окно, упал на простреленную ногу. Уставился на меня горящими жуткими глазами – но в гляделки играть не время. Я выстрелил в эту уродливую башку – ее разнесло, мерзкие брызги ударили в лицо и заляпали нас с братом. Нет, это не сон. Это жизнь. Это правда. Гребаная, кошмарная правда!

Я стервенею от выстрелов, от крови. От стоящей вокруг трупной вони и противных, горячих, дымящихся внутренностей, оторванных грязных и изуродованных конечностей, которые дрыгаются, кривятся, содрогаются… даже ползут! Оторванная лапа с кривыми, но убийственно острыми когтями, крючит пальцы и ползет, оставляя черный кровавый след. Степаныч умудрился выстрелить в еще одного запрыгнувшего упыря – в грудь, потом добавил в шею – оторванная голова летит куда-то в сторону, скаля непомерные зубы – такая пасть не может быть у обычного, земного хищника, даже самого страшного. Это пасть потусторонней жуткой твари, которой дорога одна – в ад! В кромешный ад! В преисподнюю, откуда она выползла! Бить их! Мочить нахрен! Но патроны не бесконечные…

– Прикрой! – орет Степаныч, быстро, профессионально перезаряжая оружие. Готово – он снова вскидывает винтовку, снова стреляет, брызги, вой, скрежет, осколки…

– Да сколько вас там, – зло рычу я. – Прикрой, брат!

Теперь перезаряжаюсь я. Разрывные кончаются. Это последние – если тварей и дальше будет столько, то наступит пиздец, просто серебряными пулями их не возьмешь с одного выстрела, обычными – тем более, да и боеприпасов у меня не на полк… А их тут как раз полчища!

Еще две твари прорвались в дом – одна через дверь, другая в окно. Мы стреляем. Я промазал – тварь прыгнула, в полете сверкнули когти, зловонная смрадная пасть готова впиться в горло… а скорее откусить полбашки с мозгами впридачу. Степаныч резко повернулся и толкнул меня на пол, в сторону, сам метнулся в другую. Умудрился выстрелить дважды – тварь с развороченным боком врезалась в стенку. Но не сдохла! Вываливая кишки, противно урча, она дергалась, махала лапами, мотала пробитой головой… Я успеваю разглядеть мельком ожоги, рваные, пузырящиеся – тварь пробивала защиту и была повреждена. Но их две! Прорвались две…

Вторая дала о себе знать быстро, атакуя без прыжка, внаглую, упорно и быстро. Выстрел – снесло полрожи, челюсть клацнула совсем рядом, тварь по инерции прокатилась до меня. Я быстро встаю, и добиваю ее контрольным, потому что этот упырь тоже пытался встать. Уму непостижимо! Что это такое вообще? По всем законам тварь должна отбросить копыта, но еще корячится. Я снес ей голову нахрен, но упырь атакует – бесполезно атакует стену, врезаясь в нее рваной хренью на месте шеи, корябая судорожно лапами.

Степаныч добил второго. Выстрелил по твари в окне. Грохот – резко вылетают еще ставни с другой стороны. Показывается рожа – стреляю я.

Потом окончательно вылетает дверь – с силой, отлетев метров на пять. Мы еле успели отскочить, а стальная тяжелая дверь впечаталась в стену, размазав остатки так трудно добитых тварей. Проход открыт.

А новые… Новые лезут и лезут. На этот раз в доме трое. Четвертый. Степаныч палит по ним, почем зря. Я стреляю тоже. Не подпускать их! Держать на расстоянии! Стрелять до последнего! Но это конец…

– Хуй вам, засранцы, – зло хрипит Степаныч, утирая кровь с разорванной щеки – его задело, сильно задело в пылу боя – плечо разодрано, весь в погано-густой крови. Снова выстрел. Обрывки плоти. Но твари наступают. Недобитки дергаются, не торопятся сдохнуть. – Хуй вам. – Выстрел.

Потом – резкий, нервный звук. Щелчок. Режет по самым жилам. Противно. До остервенения.

– Держись, братишка, – сплюнул кровь Степаныч. У меня вместо выстрелов – тоже щелчок. Патроны закончились. Перезаряжать нечем. Степаныч бросает ружье и достает нож. Он готов драться. Грызть зубами этих тварей, если понадобится. Рвать голыми руками. Сдохнуть, но прихватить их с собой побольше, как можно больше. Странно, но я ощущаю то же самое. Вместо ебучего страха, который обычно всегда рядом, внутри. Я не боюсь. Уже нет. Мне все тупо похрену. Подыхать – так с музыкой.

– Заберем их побольше, брат. – Я сам удивляюсь, что говорю это.

Мы снова пятимся к стене. Твари пока не атакуют. Наслаждаются моментом. Видимо, на это они способны. Что ж. Въебем им пиздюлей по самое не хочу. Обломаем клыки. А сожрут – так пусть подавятся.

– Я задержу их, – сквозь зубы говорит Степаныч. – Прорывайся к черному ходу. В машину. И деру отсюда.

– Охренел? Я не сбегу.

Степаныч оскалился, бормоча матюки себе под нос. Хотел возразить, прогнать меня, но не стал. Он понимал, что это последние секунды. Что никого он в одиночку не задержит. Что я не сбегу. Что призрачный шанс на спасение – спасение хотя бы одного – ничего не даст. Я тоже это понимаю.

Но почему не нападают упырюги? Они наготове. Оскаленные пасти. Из челюстей капает на пол противная, желтая пенящаяся слюна. Лапы скребут пол, оставляя глубокие следы. Они ступают на останки своих же, вязнут в развороченных ошметках, делают шаг-два вперед – и спустя миг отходят, переминаются.

Они ждут. Чего?

Давай. Атакуй, гнида. Хватит ждать…

Их как будто что-то сдерживает. Амулеты? Они на мне, на Степаныче тоже. Но это не останавливало их яростного натиска несколько секунд назад. Даже как-то наоборот – они будто нарочно рвались на эти преграды, ломали их, плевать хотели на отпугивающую ауру. Дичь какая-то!

И тут… Со стороны двери показался силуэт – бесшумный, явно не звериный. Человеческий. Шаги тихие, вкрадчивые. Неспешные.

Силуэт остановился в проеме, где должна была быть дверь. Огляделся. Потом поднял руки – послышались хлопки. Человек хлопал в ладоши – демонстративно, ритмично, неспеша.

– Эт-то что за пидор? – вырвалось у Степаныча.

Человек вроде даже как обиделся – прекратил хлопать. Вошел наконец в дом. Сложил пальцы домиком. Бледный, худощавый.

– Ну зачем так грубо, – явно обиженно произнес он. – Я к вам со всей душой, открыто. Вон, даже собачек прислал, чтобы вы не скучали…

Степаныч опять сплюнул. В сторону вошедшего. Он начинал догадываться.

– А вы не скучали, господа охотнички.

Я наконец-то вгляделся в эту рожу. И узнал. Остолбенел. Нет, только не это. Не может быть! Я уже за сегодняшнюю ночь так думал о многом. И всегда это «не может быть» творилось рядом или говорило упрямыми фактами. А страх и паника опять оживали и поднимались. Волосы на затылке шевелились и кровь стучала в голове.

– О, Андрей, ты узнал меня? В прошлый раз моя госпожа не завершила жертвоприношение. Пришло время закончить начатое.

Степаныч кинул взгляд на меня. Увидел, как я поменялся в лице.

– Заткнись, говнюк. У тебя изо рта воняет на километр, – не унимается он. Нарочно злит его, но зачем? Отвлекает, тянет время?

А тот шевельнул рукой слегка – ближайшая тварь резко подскочила к Степанычу, встала на задние лапы, приперла к самой стене, придавила лапами, разинула до предела пасть – и приблизила прямо к лицу, вплотную. Брат сморщился и зажмурился на несколько мгновений – вонь была невообразимая, а сама тварь – настолько гнусная, что лучше и не видеть вовсе, особенно так близко.

– Нюхни это, козел. Как тебе? – Худощавый не упустил возможность позлорадствовать. В его гребаном стиле. – Думаю, нам пора идти.

И он улыбнулся. Обнажив длинные, острые, клыки. Клыки настоящего, человекоподобного вампира.