Наряду с феодалами-рыцарями в новых землях в помещичьих усадьбах, на пустых местах под защитой замков и монастырей селились и другие немцы, создавая прослойку работников поместий, ремесленников, земледельцев и мелкопоместных дворян, зависимых от феодала. В результате эта средняя прослойка, к которой принадлежало немало людей, не относящихся к немецкой национальности, к концу Средневековья стала играть весьма заметную роль.

Особую группу составляли служивые люди из числа немцев, работавших у сюзеренов в замках в качестве слуг, работников слесарных мастерских и канцелярии, мастеровых, фогтов, ратников и наемных пехотинцев-ландскнехтов. Это была в социальном отношении весьма пестрая публика, представители которой состояли в различных товариществах и назывались «конюшенными» или «чернью». Последнее название было связано с преданием о том, что их заступник святой Маврикий был чернокожим. Этот термин применялся и в отношении определенной прослойки жителей городов, церковных и военных кругов.

Наиболее густозаселенными немецкими поселениями были и остаются города. Из двенадцати возникших друг за другом укрепленных городов три, а именно Рига, Дорпат и Реваль, по средневековым меркам относились к городам средней величины. Наиболее важными морскими гаванями являлись основанные орденом Пернау^[82] и Виндау^[83]. Когда в 1263 году литовцы разрушили епископский город Старый Пернау, орден в 1265 году основал Новый Пернау. Тогда же был заложен Виндау, а немногим ранее Мемель. Позднее Старый и Новый Пернау слились в один город, превратившись в главный порт Дерптского епископства.

Кроме городов возникло почти в два раза больше похожих на них населенных пунктов без крепостных стен и так называемых местечек. Здесь, как и везде на европейском востоке, основание немецких городов несло с собой нечто новое, хотя в большинстве случаев это проходило не по колониальной схеме – поселения вырастали естественным путем из диких корней. Ведь места, где при самом деятельном участии немецких торговцев возводились такие большие торговые города, как Рига, Дорпат и Реваль, крупным купцам были знакомы давно. Но и в городах среднего масштаба, таких как Пернау и Нарва, так же как и в небольших местечках, кипела торговая жизнь. А это способствовало быстрому притоку в них ремесленников. Продолжавшееся переселение немцев из Германии привело к появлению плотной сети личных, родственных и деловых отношений, охватившей в скором времени все немецкие торговые площадки в районе Балтийского моря.

Вначале в этом по большей части принимали участие выходцы из Вестфалии, но и в дальнейшем их преобладание сохранялось. Причем часть из них использовала Любек непосредственно, а другая опосредованно, поскольку данный город тогда был единственным выездным портом. Но и в дальнейшем его роль в этом вопросе еще долго оставалась весьма заметной.

Вестфальским являлся и метод строительства жилых домов, которые сначала возводились из дерева, а позднее, как и магазины, стали сооружаться из камня. По вестфальскому образцу повсеместно строились и зальные храмы, самым крупным из которых являлся Рижский собор, фундамент которого заложил в 1211 году епископ Альберт.

Этот стиль в строительстве сохранялся повсюду вплоть до XIV столетия, когда за образец строительного дела стали брать церковь Девы Марии в Любеке и начали использовать кирпичную кладку. В таком северогерманском стиле был возведен целый ряд знаменитых башен, в том числе и в Ревале.

Германский дух, пронизывающий архитектуру старой Лифляндии, является ярким выражением настроя, царившего в новой немецкой колонии. Простые формы церковных строений, строгость и экономия, присущие всему средневековому архитектурному стилю старой Лифляндии, говорят о трезвом подходе в решении всех строительных вопросов. Однако жесткость не исключала монументальности, можно даже сказать, широты размаха при планировании застройки колонии, что привело к возведению величественных и исполинских строений, о чем хорошо сказал балтийский немецкий искусствовед Георг Готфрид Юлиус Дехио: «В этой архитектуре отчетливо просматривается, что она происходит от людей, повидавших белый свет и поступки которых определяла сила воли. Они бесстрашно проникли в аморфный мир и каждодневным упорным трудом в условиях постоянных жестоких сражений создали новые условия бытия». Растущее благосостояние населения в годы позднего Средневековья способствовало развитию искусства и позволило создать здесь богатые строительные и цветовые формы, которые, правда, подверглись разрушительному воздействию бурных событий последовавших столетий и оказались почти полностью утраченными.

Но и сохранившееся говорит о том, что созидательными силами при этом являлось уважение к закону и благовоспитанность, развитое художественное и строительное искусство, а также высокий уровень образования, что нашло отражение в различных науках, поэзии и исторических описаниях. Хотя от средневековых прибалтийских летописей, написанных на немецком и латинском языках германцами, преимущественно из числа духовных лиц, сохранилось не так и много. Наиболее же древние памятники письменного искусства на латышском и эстонском языках относятся только к временам Реформации^[84].

При этом многие поэтические произведения средневековых лифляндских поэтов оказались утраченными. К числу же сохранившихся и наиболее значимых памятников литературного искусства относится стихотворная лифляндская хроника, написанная на рубеже XIII–XIV веков на средневерхненемецком языке неизвестным поэтом, которым предположительно являлся один из рыцарей ордена, описавший события 1280–1290 годов зачастую как их непосредственный участник. Его произведение пронизывает преклонение перед силой, мощью германского оружия и осознание важности рыцарских ценностей, к которым относилось и уважение к мужеству языческого противника. В нем описывается и знамя, под которым сражались латыши во время одной из битв на стороне рыцарей ордена против союзных литовцам земгалов. Это было полотнище с широкими бордово-красными полосками, располагавшимися по краям, и узкой белой полосой посередине, которое с 1918 года стало государственным флагом Латвии.

Наряду с автором стихотворной лифляндской хроники заслуживает упоминания и дорпатский учитель, монах из ордена кармелитов^[85] Степан, предположительно родом из Любека. Он являлся редактором написанной на нижненемецком диалекте поучительной «Книги по игре в шахматы» (середина XIV века). Ее тоже можно отнести к поэзии, которую, как и изобразительное искусство того времени, отличает то, что она относится к колониальному произведению, имеющему свое своеобразие с чертами особой судьбы – в Средние века в Лифляндии университета не было, но связи с университетами Германии, Франции и Италии отчетливо ощущались.

В монастырях, у прелатов и магистров ордена были свои библиотеки. Однако в XVI веке все они оказались разрушенными, а содержавшиеся в них книги разошлись по рукам. Это относится, прежде всего, к монастырским библиотекам в Риге, Ревале, Падисе и Дорпате, к архиепископским хранилищам книг в Кокенхузене^[86], Роннебурге^[87] и Риге, а также библиотеке ордена в Вендене.

Из средневековых учебных заведений после неоднократного запустения до наших дней дожили лишь соборные школы в Ревале и Риге, а вот монастырские школы, как и соборные школы в Дорпате и Пернау, с лица земли исчезли. Тем не менее к носителям духовного Просвещения, каковыми являлись священники, присоединялись, насколько можно судить по их происхождению, и представители коренных народов. С XIV столетия они стали преподавать в светских городских школах во всех немецких землях.

Немецкие поселения, представлявшие собой поселки с разбросанной застройкой, оказали глубокое влияние на судьбы народов Прибалтики, но они не служили целям полной колонизации. При этом орден, конечно, заботился о крестьянах из числа германских переселенцев, о чем однозначно можно судить по записям лифляндского вице-магистра Георга в Любеке от 27 апреля 1261 года. В них говорится, что в XIII веке после тяжелого поражения у озера Дурбе орден обещал желавшим переехать в Лифляндию немецким крестьянам освобождение от налогов сроком на шесть лет и всяческую помощь.

Однако немецкие крестьяне на этот призыв не откликнулись, и причины этого до сих пор не понятны. Ведь попытки объяснить это тем обстоятельством, что сухопутные пути следования оказались перекрыты литовцами, а ехать морем крестьяне опасались, действительности не соответствуют. Во-первых, один сухопутный путь из Пруссии в Лифляндию, пусть даже опасный и частично на небольшом отрезке пролегавший по чужой территории, существовал, и им пользовались довольно часто. Он шел по побережью через Мемель и Поланген^[88]. А во-вторых, на кораблях крестьяне передвигались охотно, о чем свидетельствуют те же записи от 1261 года. В них содержится прямое распоряжение о необходимости предоставить суда для желающих переехать и подготовить для этого Мемель.

Больше понимания в попытке получить ответ на поставленный вопрос дает рассмотрение природных условий в Лифляндии, а также особенностей ее политического положения и социальных отношений. На севере земля была тверже, а климат гораздо суровей, чем в Пруссии. В общем, это был неласковый и далекий край. Место на корабле стоило дорого, и в целом переселение в Лифляндию требовало больших усилий, которые вряд ли могла компенсировать притягательность новых мест. В результате для расширения крестьянских поселений, похоже, не хватало людей.

Помимо того, местных крестьян, которые были хорошо приспособлены к тамошним жизненным условиям и не столь притязательны, как колонисты, при существовавших условиях заменить оказалось не так-то легко. При этом важным обстоятельством выступало то, что прибывшие землевладельцы не могли свободно передвигаться по лесам, а при создании поселений на месте выкорчеванных деревьев поневоле брали себе компаньонов, что повышало затраты. К тому же дикие на первый взгляд местности оказывались отнюдь не безлюдными. В результате, поскольку землевладельцам приходилось тратиться на вооружение, что сильно их перегружало, а политические и материальные силы в крае были сильно раздроблены, финансовые возможности колонистов оказывались весьма ограниченными. И эта проблема, очевидно, оставалась нерешенной и во времена ранних завоеваний, и после 1261 года. Таким образом, предпосылки для колонизации здесь заметно отличались от тех, что были свойственны Пруссии.

К тому же в Лифляндии хватало и чужих поселений. На эстляндском побережье и на островах примерно с 1270 года, скорее всего пользуясь поддержкой различных заинтересованных лиц – Эзель-Викского епископа, отдельных феодалов и предпринимателей, а также, возможно, города Реваль, обосновались шведские рыбаки, охотники за тюленями, лоцманы и даже крестьяне. При этом постройка шведских поселений на побережье должна была обходиться гораздо дешевле, чем обоснование германских крестьян в глубине края. В тамошних условиях само собой получилось так, что, устремляясь в Финляндию, шведы стали расселяться и на побережье Финского залива. При этом, похоже, можно различить два периода такого расселения: первый начался с середины XIII столетия, а второй – с крупного восстания эстонцев в 1343 году, который продлился до конца Средних веков.