Глава 1

– Скиф?! Привет! – худой мальчишка пристроился рядом, чуть заискивающе поглядывая на товарища. Тот ухом не повел – выплюнул сигарету на асфальт и, толкнув плечом Кабана и его герл, ввинтился в толпу учащихся, прорываясь внутрь техникума.

– Не отставай, – бросил замешкавшемуся Грине. Тот, осмелев, рванул за ним, наплевав на возмущение Кабана:

– Нарываешься, Скиф!!

Парень, не оглядываясь, выставил безымянный палец над толпой – утрись, животное.

На место Скифа в аудитории сел Кравчук и вовсю флиртовал с блондинистой стервой Люсей. Скиф молча ударил по стулу ногой и парня снесло на пол. Блондинка прикрыла рот ладошкой, зрачки расширились и взгляд полный восхищения был устремлен уже на Влада, а не на Юрку Кравцова.

Тот оттер кровь с губы и готов был кинуться на Скифа, но взгляды встретились, и парень сдержал гнев, ушел на свое место. Парень спокойно сел, грохнув сумку на стол. Оглядел Люсю, как тлю и лег на сумку, повернув голову к окну. Осень, поздняя осень…

Аудитория набивалась прибывающими учениками, стоял гул, а Скиф все смотрел в окно – осенью все умирает – почему он жив?

– О новенькая!! – развеселившись отчего-то воскликнул Ром – Дима Ромашин. Скиф приподнялся ровно чтоб увидеть – у первых парт стояла скромно одетая девушка и дичливо поглядывала на смеющихся парней.

– Ты откуда, маруха?! – обнял друга Рим – Руслан Зайцев, оглядывая скромную черную юбку и белую блузку девушки. – Сыктывкар, Ньювасюковка? Какой фасон, Димон!! Какой фасад!!

– Какие буфера! Какая задница! – попытался покрутить совсем растерявшуюся девушку Ром.

Скиф вытянул вверх руку:

– Иди сюда! – бросил зло и чуть пренебрежительно. Но от тона все стихли, а девушка послушно прошла к последней парте и села рядом с парнем.

– Маша, – заметила робко. Скиф скорчил мину:

– Насрать. Маша молчала пару минут до звонка и тихо сказала:

– Я думала у тебя имя покрасивей.

Скиф почти лег на свою руку, развернувшись к новенькой, взгляд был насмешливым до въедливости:

– И кем мы себя считаем? Моной Лизой, Орлеанской девственницей, Марией Магдалиной? Запомни детка, ты никто. Засунь свои иллюзии себе в жопу. Они никого не волнуют.

– Ты не любишь женщин?

– Любишь? – Скиф выгнул бровь и заржал. – А ты, правда, из Сыктывкара.

И вытащив учебник из сумки, грохнул им о стол, заставив вздрогнуть явившегося учителя.

– Скифарин, что опять?

Влад развел руками, напустив на физиономию безразличия.

– Выгоню! – предупредил препод и удостоился дружного хрюканья, что прокатилось по классу.

Скиф учился здесь второй месяц, но уже каждой собаке в этом техникуме был известен своим злобно-ершистым нравом пофигиста и полного отморозка. Парни его уважали, слабаки старались держаться рядом, девчонки поглядывали с интересом. И дело было не в смазливой физиономии и довольно интересной фигуре – длинноногий, стройный – в его манерах, его действиях, в его бесшабашности. Казалось, он не боится ни черта, ни Дьявола, ни Бога. И он действительно не боялся. За первые две недели Скиф провел всего пять раундов боев, но настолько показательных, что даже компания Кабана начала сторониться его. Он не бил – он убивал, он, словно жаждал крови и чьей-то смерти. И у многих кто участвовал в этих боях сложилось однозначное впечатление – своей.

Последняя драка в мужском туалете, когда весь кафель был улит кровью, когда Скиф размазал неслабого по зеркалам, разбив их его физиономией, остановила остальных ретивых, желающих поставить новичка на место. Но и добавила ему врагов. Тот же размазанный Щеглов обещал убить его, как только оклемается. Правда, до этого было далеко, а судя по поведению Скифа, вовсе его не задевало. Хотя кипишь подняли серьезный, родитель Влада вложили немалую сумму, чтобы утихомирить разгневанных родителей Щеглова. Но и том, судя по поведению, Скиф не печалился.

Он словно не жил, а парил над жизнью, не замечая ее, не понимая опасностей в этом мире, не соблюдая правил, не видя и не осознавая привычных и понятных другим рамок. Он будто выгорал изнутри и никто не мог понять, что за огонь его пожирает, какой бес толкает его на провокации, жизнь на грани фола.

Девушек это завораживало. Многие смотрели на него с нескрываемым интересом и хотели бы свести близкое знакомство. Но тот мало кого подпускал к себе. И то, совершенное не подходящих – того же слабака Гриню или придурка Наруто – маленького, верткого, некрасивого, помешанного, словно девчонка, на анимэ.

Такое окружение было минусом Скифу… если б не показательные бои, в которых что грейдеры не сумятясь шли по физиономиям, что его уже прославленные перчатки с железными набойками, которые врезались в плоть оппонентов как стрелы в фанеру. И дрался, говорили, он мастерски. А это заставляло его уважать, во всяком случае, лишний раз обходить. Горячечность свойственна многим парням из параллели, но Скиф и в этом фору давал – заводился в пол оборота, пер как танк.

Одни его окрестили больным, другие лихим. И то и другое играло на руку имиджу Скифа, завоевывая без боя толпу желающих попасть в друзья и подруги.

И каждого очень интересовало – кто он и откуда. Предположения строились самые бредовые, но им верили.

Ходила легенда, что Скиф был отчислен из мореходки, за то, что покалечил зарвавшегося командира. Другая гласила, что Скифу грозил срок за убийство, и родители кое-как отмазав его и переведя в другой техникум в другой город, надеются, что сын возьмется за ум. Третья версия вовсе приписывала ему год психушки, где от него отказались даже светила, признав конченным, асоциальным элементом. А выпустили за большой откат, который отец, тоже психиатр по одной версии и генерал-полковник МВД по другой, передал врачам.

И никто не знал, какая из этих легенд верная, а соответствовала истине вроде бы каждая.

Никто не знал, чем занимается Скиф вечерами, где тусуется, какие девчонки ему нравятся, чем увлекается, где бывает. Но знали, что у него есть черный спортивный «ягуар» и улейбланый «харлей». И даже неряшливость и вызывающая одежда парня были, казалось, дорогой, очень экстравагантной, новомодной примочкой. И все считали, что за его спиной стоит толпа богатой и влиятельной родни, поэтому Скифу и сходит с рук любая эскапада. И сам он реинкарнация Печорина и Дракулы одновременно.

А Скиф лежал на учебнике и смотрел в окно, не мигая. Ему было все равно на шепотки, на вдалбливание учебного материала, на взгляды девчонок, «косяки» парней.

Люся ерзала пол урока, вспоминая как эффектно Скиф отправил Кравцова на пол, и не выдержала, написала записку: «пойдем после занятий в „Бакс“»? Сунула ее новенькой.

Девушка недоуменно уставилась на Люсю.

– Скифу! – цыкнула та: о чем ты подумала, дура? Ты кто такая, чтобы я тебе записки писала?

Маша опустила взгляд и положила под руку парня свернутую бумажку. Скиф нехотя приподнялся, развернул и минут пять изучал одну строчку. Маше очень не понравилось его отношение, его поведение и эта манера высокомерничать. Но вроде как он спас ее от насмешек, поэтому девушка не стала осмысливать его характер и делать выводы. Рано.

Влад же уперся на руку, развернувшись всем корпусом к Люсе и, оглядел ее, будто взвесил и оценил. Скривился и выдал, наплевав на речь преподавателя:

– Платишь ты.

Маша бы умерла, но с таким бы не пошла не только в бар, но и на выход из аудитории. А Люся игриво улыбнулась:

– Идет.

Девушка покосилась на Логинову: гордость-то есть у нее?

А Скиф масла в огонь подлил, прищурил глаз:

– Сейчас. Люся вспыхнула, несмело глянула на учителя и решилась.

– Идет, – улыбнулась, пытаясь показать себя ему парой – такой же рисковой пофигисткой, королевой жизни.

– Вперед, – сгреб учебник со стола и двинул меж парт, Люся за ним, с превосходством поглядывая на подруг.

– Я не понял, – протянул учитель.

– Живот скрутило, – бросил Скиф, вываливаясь за дверь.

– Очень, – с милейшей улыбкой поддакнула Люся, игриво глянув на мужчину: а ты бы так смог? Не – а. Ничтожество!

И выплыла в коридор.

Скиф тут же повис на ее плече и оглядел от бровей до носиков гламурных сапожек:

– Ну, что, смелая, – выставил ей пачку сигарет, предлагая. Люся взяла одну и получила зажигалку. Скиф прикурил свою тут же, наплевав на то, что еще в здании, где не курят. Девушка, сделав затяжку, поняла, что это травка и подавилась, закашлялась. Влад засмеялся, утягивая ее на улицу.

– В «Бакс» не пойдем, отстой, – заметил уже на крыльце. Осмотрел периметр оголенных деревьев, листвы и забор, решая куда лучше направиться.

Люся курила, давясь дымком, но пыталась выглядеть под стать Скифу, и готовой на любой подвиг. Ей хотелось стать его девушкой. Эту славу не затмила бы и пара Кабан и Любавина. К тому же быть девушкой Скифа, значит первой узнать все его тайны, влиять на него, иметь на поводке даже не добермана – вурдалака, вампира. Свой личный вампир! – круто, – уже смело шагнула за парнем вниз по ступеням навстречу приключению.

Страшно было лишь одно – пролететь, оказаться не на уровне.

Максим освободился только после обеда. Сделка благополучно прошла, и он получил приз – возможность уединиться в своем кабинете, спокойно пообедать. К кофе и сигарете вспомнилось про дневник. Мужчина вытащил его из ящика стола и открыл на первой странице:

«Отец считает, что мне нужно вести дневник, он спасет меня.

Он или дурак или меня за дуру держит – от чего спасать? От произошедшего? Оно уже было. И хоть забегайся, хоть головой об стену бейся – бы-ло.

Тогда от чего? От жизни? От жизни меня спасла бы пуля: но видно и ее я не заслужила…

Отец всегда знает, что лучше другим. Всегда. Даже когда другим не нужна его помощь, даже когда хотят, чтобы их просто оставили в покое.

У меня нет сил сопротивляться, нет сил вообще ни на что. Писать? Пишу. Но о чем? Зачем? В угоду ему, опять ему, потому что таковы правила мужского мира, таковы мужские законы…

Отец сказал: записывай что чувствуешь, что думаешь.

Но как можно записать боль, что раздирает душу на части, как можно записать мысли, которые как грозовые тучи укрывают с головой, и нет им просвета. Какими словами можно описать чувство, когда ты ежедневно, ежечасно ощущаешь себя меньше сверча, что запихнули в спичечную коробку и держат в кармане для своей надобности, и ты, тот сверчок, ничего не можешь, нет твоей воли и тебя нет – есть клетка коробки, в которую ты и не просился, но вынужден находиться…

Отец спасет меня от дурдома и не понимает – я уже в психушке. В одной огромной психбольнице, где полно Наполеонов и Жозефин, я ни то, ни другое. Была ли я, что я? Кто? И отчего меня может спасти дневник? От смирительной рубашки? От вскрытых вен? От жизни?

Не я придумала ее такой, не я установила правила и не я смогу их обойти. Они согнут, сомнут любого. Явись в этот дурдом сам Господь и его сунут в смирительную рубашку, закроют в камеру для буйнопомешанных…

Как глупо записывать обрывки мыслей, погребенные чувства, вспоминать себя, ту, умершую, раздавленную, запятнанную, обманутую, никому ненужную. Обычную игрушку в чужих руках. Мужских…

А ведь я хотела такую малость – любить, и была настолько глупа, что любила сама, не понимая, что верить в ответное чувство все равно, что верить в НЛО и йети, Дед Мороза и Бабу Ягу…

Почему так случилось? Почему оглядываясь назад, я не могу воспринимать себя собой. Внутри нарастает протест до крика, до воя, и хочется рвать зубами вены и сдохнуть, наконец-то умереть!».

Макс потер висок: ничего себе мысли у девушки, ничего себе начало. И все ровным, каллиграфическим почерком, очень красивым. И мысли не сумбурные – стройные. А все равно ощущение неадекватности, какого-то надрыва.

Мужчина хлебнул кофе и подкурил еще одну сигарету.

«…но как умереть мертвой?

Отец сказал: дневник поможет тебе жить. Может быть, он все перепутал? Дневник поможет жить ей, той что была?

Как же она жила? Как все началось, когда?

Наверное, с рождения.

Мама… Она назвала ее Варварой. Какое глупое имя – Варваре нос оторвали. И вырвали душу. Кому она была интересна?

Дома, милый дом. Там всегда был погром. Всегда, когда отчим собирался на вахту, калымить на Север. Финансов особо в семье от этих вахт не прибавлялось – мать Вари, Полина Яковлевна, женщина прижимистая, старалась отложить на доплату, чтоб обменять маленькую жилплощадь на большую. Но чем дольше она откладывала, тем выше поднимались цены на квартиры, и все начиналось сначала: сборы, отъезд, надежда и ожидание, приезд, подсчет денег и… опять в путь. Это напоминало бесконечный бег по кругу.

Варвара в затею совершенно не верила, но не ей им советы давать, поэтому и молчала. Привыкла, что ее все равно не слушают, даже возьми выскажись.

Молча обошла две дорожных сумки, занявших почти все коридорное пространство, прижалась к стене, пропуская пробегающего отчима, и нырнула на кухню, чтобы перекусить. Мама как раз пекла отчиму в дорогу пирожки.

– Руки вымой, – буркнула дочери вместо „здравствуй“.

– Уже, – заверила, беря с большой тарелки поджаристый пирожок. В комнате раздался шум и грохот, словно отчим снес антресоли. Варя с матерью влетели в комнату: так и есть – антресоли распахнуты, и все вещи из них валяются на полу.

– Что тебя туда понесло?! – мгновенно разозлилась Полина Яковлевна.

– Документы мои где?! – рявкнул в ответ Николай Петрович.

– Да в ящике комода! Склероз, что ли?! – и умчалась спасать выпечку, а Варя принялась складывать вещи обратно, понятия не имея, зачем это делает, ведь половину из них нужно было бы на свалку отнести, а не в шкаф пихать. Зачем, например, сотню лет пылятся ее старые коньки, которые стали малы ей еще в пятом классе? А Жаннина вязанная шапка, тетрадки за десятый класс, старый заяц с ободранным ухом? Но выкинуть хоть одну вещь без маминого согласия, Боже упаси – кричать, ворчать и дуться будет неделю. А через месяц снова вспомнит и начнет заново – ворчать, обижаться.

Варя со вздохом запихала все обратно вглубь антресолей, тут отчим, наконец, нашел документы и закричал из коридора, объявляя об этом всем.

– Дядя Коля, – подошла к нему Варя, решив объявить о свадьбе пока не уехал. Матери сказать было страшно. А отчим никогда не вмешивался, Варя была для него непременным атрибутом его семьи, как кошка или те же хранящиеся на антресолях коньки. – Я замуж выхожу.

– Чего? – нахмурился не понимая. И закричал в сторону кухни. – Полина, слышала?! Варька замуж собралась!

– Это за кого?! – вырулила из кухни мать.

– За Диму.

– Ах, за Диму! – всплеснула руками женщина. – А не рано ли невестишься? Техникум сначала закончи!

– Мам, мы решили на следующей неделе подать заявление. Я ставлю вас в известность, чтобы отец приехать успел на свадьбу.

– Ах, ты нас в известность ставишь! – завелась Полина Яковлевна, но высказаться не успела, муж влез.

– Ты, это, Варь, не торопись. Зачем тебе Димка? Где вы жить-то собрались, на что? Не – е, ты, это, глупостями не занимайся. Молоды вы еще – погуляйте с годочек, себя проверьте, на ноги встаньте.

– Мы скромную свадьбу сыграем. Дима на работу устроился.

– И куда это?

– Менеджером в салон бытовой техники. Пока оклад небольшой, но после испытательного срока обещали вдвое больше.

– Вот, значит, как! Нет, ты глянь – без нас все решили, постановили!

– Мам, пирожки горят, – учуяла запах гари Варя. Женщина проворно юркнула в кухню, выкрикивая:

– Ты мне брось „Димы“, „свадьбы“! Слышала, что отец сказал?! На ноги сначала встаньте! Доучись! А дитё будет?! А?! На кого кинешь?! На меня?! Я вам что, трехжильная?!

– Мам, мы не собираемся пока детей заводить да и учиться всего ничего осталось!

– Не, не, ты это, права мамка, дети-то вне планов появляются. Нет, Варюха, погоди со свадьбой, отучись сперва.

– Мы любим друг друга, и все уже решили.

– Это когда ж вы решить успели?! – опять появилась в коридоре Полина Яковлевна, встала, подперев бока руками. – Ни сватовства значит, ни знакомства с женихом – решили они. А наше согласие не нужно?

– Мам, я сегодня поговорю с Димой на счет сватовства. В выходные планировали.

– Ах, вон как! Отец из дома, а ты мне мужика в дом!..

– Мы у Димы жить будем. Его родители согласны. Николай Петрович почесал затылок и пожал плечами:

– Ну, чего мать? Если так, то это… чего б нет?

– Но, чтоб в воскресенье жениха привела! – постановила Полина Яковлевна. – А там поглядим. Может обормот какой?

– Мама, Дима очень воспитанный молодой человек. Хозяйственный, умный. Я с ним год переписывалась, ты же знаешь.

– В письмах я тебе сама хоть че напишу. Ты мне его не расхваливай, не товар! Приведешь, я лично погляжу, что за умница твой Дима.

– Во! – нашелся отчим. – Ты это, Варюха, мамку слушай. Она женщина мудрая, знает, что говорит.

Мать, гордо вскинув подбородок, ушла на кухню.