«Снова кости на кон бросив…»

 
Снова кости на кон бросив,
Жизнь глотает людское время.
И за летом приходит осень,
Продолжает болванов племя.
(Не смотри одни глазом на жизнь, ты вовсе не циклоп,
а может у циклопов жизни тризна
была похожа на похороны)
 
 
Наши письма, как листья свои осень
Кружит почта и долго носит.
 
 
Если б стать настоящим поэтом
Вдруг желанье меня посетило,
Я б писала стихи не для света…
 
 
под дождем – подождем, грезы – березы,
просится – бросится.
крик – сник – затих…
 

«Прогремели весенние грозы…»

 
Прогремели весенние грозы,
Обласкало лучами березы
Солнце, хмурится, но улыбается.
В небе ласковом и лазуревом,
Будто кем-то нечайно накурены,
Облака от него разбегаются.
Стать дождем не хотят, они легкие.
Хорошо нам воздушным летать.
Не желаем дождинками хлесткими землю бить
И от них умирать.
Не желаем мы капли холодные, слезы пресные
С неба бросать.
Не смотри ты глазами голодными,
Ты, трава, не хотим умирать.
Прибегут к нам лучи златокудрые,
Защекочут, развеселят,
Разлохматят нам белые кудри,
Не хотим мы дождем умирать.
Порезвимся мы в хороводе,
Хорошо нам в лазури порхать,
Луч красивый нас за руки водит,
Не хотим, не хотим умирать.
Солнце хмурится: «Прочь легкомыслие,
Не нужны мне паршивые мысли их!»
И рукою за молнию – хвать:
«Что за дело мне, окаянное, красотой своей облако пьяное,
Что не хочешь ты умирать»
И красивые, и кудлатые стали тучами вдруг лохматыми,
Не успев допеть песню свою.
Хлещут злыми холодными каплями,
Проклиная солнце заклятое,
Проклиная судьбу свою.
Заглушает их гром раскатами,
Не дает посылать проклятия.
Режет молния спины их.
Но над тучками солнце сжалилось,
Приласкало, одернуло платьеца,
И весенний ливень затих.
Снова залиты светом березы,
Слышат молний жалобный крик.
Далеко улетели грозы,
И раскат головою поник.
Лоб покинут морщинки-грозы,
Локон ляжет, как кудри березы,
Улетят тоскливые грезы…
(Надоело писать,
Как Рождественский, рифму что ли всей душою
к черту послать)
Облака умирать не желают,
Ну а я не хочу сочинять.
 

Б.А.

 
Спасибо, бывшая подруга,
За то, что эгоизм сломя,
Пахучим рыжим мандарином
От жажды ты спасла меня.
На «русском» всякое бывает,
Но жалко мне … – родная, ты
Себя на миг лишь забываешь,
Даря другим прозрачные мечты.
И вот в нутро мое впадает,
И по гортани сок течет.
Сосед сварливый обоняет:
«А кто-то мандарин жует!»
И одарив спасительною влагой,
Сама не знаешь ты о том,
Что в сердце вдохновенье впало.
И вот рука с карандашом.
Вновь я мечтаю над поэмой,
Пегаса гриву теребя,
Желанием полна скакать по небу,
Я обниму крылатого коня.
 

Девчонке-Аленке

 
Черноту волос ночь тебе дала,
Яркий блеск в глаза бросила луна.
Свет мерцанья свой звезды с неба льют,
Лишь касаясь чуть розовеньких губ.
В колдовском гнезде, ты в Михайлове
Отдыхать идешь к Снежеде – реке.
Тихо вкруг Земли месяц будет плыть,
Чтобы не мешать жизнь тебе любить.
 

Бабке Насте

 
Видишь ты порой звезды над рекой.
Месяц в ней плывет, говорит с тобой.
И в Михайловке он тебя зовет к Снежеде-реке.
Посиди чуть-чуть, травушку сорви,
Дай в своей груди сердцу отдохнуть.
Песня пусть летит с потускневших губ,
Песня в даль летит, звезды свет свой льют.
Вспомни, что сбылось в прошлом у тебя.
Пусть тебе река пожурчит о том.
Сядь на берегу, вспомни о былом.
Холодом чуть-чуть тянет от реки.
Вспомни, посиди …и домой иди.
Маленький порог свой переступи
Комнаты уют не дает тоски.
И пускай мой стих с грустью улетит,
Пусть тебе всегда радость он дарит.
 

«Здесь раньше было общежитие…»

 
Здесь раньше было общежитие,
Но лишь семья осталась в нем.
Здесь моего grandfarthers дом —
От стужи и жары укрытие.
 
 
В нем ожерелья печки вьют,
Пять комнат водят хоровод.
Им в окна солнце свет свой льет,
А печки им тепло дают.
 
 
Не в каждой комнате уют.
Вид потолков – сплошной позор.
Облезлых стен чудной узор
Абстрактный глаз лишь не убьет.
 
 
Полы чисты, но не всегда,
И если дождь тоскливый льет,
Грязь на полы плывет, плывет —
Бессильны тряпка и вода.
 
 
Пол крашеный нельзя топтать,
И он гордится этим – что ж,
Хоть цвет его не так хорош,
Здесь надо тапочки снимать.
 
 
Кладовки топчутся в дверях.
Они пройти боятся в дом.
Соленым пахнут огурцом,
Тихонько плесень затая.
 
 
Огромный, мудрый, старый дом,
Ты много знаешь, но молчишь.
Спокойно ночью ты стоишь
И торжествуешь жизнью днем.
 

Дождинка

 
А дождинка с рекой сливается,
Затихает в бурном потоке.
Ей из тучи полет забывается,
Нет в реке суеты, нет мороки.
Не понять ей людские течения,
Ей теченья реки лишь понятны.
И плывет она в море везения,
То звенит, то бормочет невнятно.
Растворилась в воде дождинка,
И гремит она бурным потоком.
А в глазах у людей пылинки
Растворяют людские пороки.
 

«Гуляет в море пароход…»

 
Гуляет в море пароход,
Он по волнам плывет вперед.
И волны тихо борт его ласкают.
Навстречу серебру Луны
Плывет вкруг маленькой Земли
И днем и ночью море колыхает.
Его бы принял порт любой,
Но он плывет с больной тоской,
Родную пристань с грустью обходя.
Он затаит свою тоску,
Следы проказы на борту
Утопит в море, погубив себя.
 

«Я снежинку тебе дарю…»

 
Я снежинку тебе дарю.
Снега много – уже зима.
В город тихо ступила она,
Заморозила в небе зарю.
Но тебе я не ту дарю, что в сугробе давно лежит,
Под людским ботинком скрипит
И влетает тебе в ноздрю.
Нет тебе я другую дарю.
Я поймала ее сама.
Снега не было в это день.
От березки лежала тень.
Лишь она прилетела одна,
Прилетела в ладошку мне, не растаяла, а увела
Меня в сказочный зимний день,
Показала, где спит весна.
Увела меня в сказку, в лес, где волшебные палочки в нем
Зажигаются инеем днем на деревьях,
Где мир чудес.
Облака там низко весят,
Это дом сестричек ее, это снежное их жилье.
Вот откуда снежинки летят.
Опустилась на варежку мне,
Что бы я сказала: «Дарю».
Чтоб ее принесла тебе, ту, которую я люблю.
Так возьми, не дыши на неё,
Аккуратно, смотри не разбей.
Паутинку сорви в углу, привяжи снежинку скорей.
Крепко, крепко держи ее.
Паутинка тонка, пойми.
Ты снежинку мою береги, пусть напомнит детство твое.
Часто ты приходил тогда,
Мы дрались, поднимали крик,
Ну хотя бы из-за того, что тебе показала язык.
Словно мы не брат и сестра.
Согласись-побеждала я, говорят, что ты уступал.
Это «враки» – победа моя, все царапки и крови коралл.
Паутинку крепче держи, а отпустишь – забудешь все,
Не вернется она назад, со снежинкой моей дружи.
 

«А летом не хватает мне лимона…»

 
А летом не хватает мне лимона.
Зимой же о гранате я мечтаю.
Не достает мне только «Н» иона,
Когда вокруг среда уж щелочная.
 
 
И радуюсь, когда зайчишка дохлый,
Я не люблю, когда по полю скачет,
Накачанный, надутый заяц-мячик.
И нравится мне воздух мокрый.
Вода ж меня пленит только сухая.
 
 
Я не могу бабьи дела терпеть,
Над ними никогда не размышляю.
Нет, я не женский пол – гермафродит.
И никакая сила не заставит меня
Варить, стирать, скоблить и мыть.
 
 
Пусть бабы все наперебой
Жужжат мне сразу в оба уха.
Пускай же – караул, разбой орут.
Но ухо мое глухо.
 
 
Пусть всё, пусть все так говорят,
Я знаю бабий дух не сгинет.
Пока снежинки в ноль летят
Или шумит осенний ливень.
И долго будут опошлять мир этот гадкие бабенки,
Будут весь век они стирать детьми зас… тые. пеленки.
Будут пытаться рассуждать.
В политику они залезут, не вымыв руки после щей.
Эмансипация у баб, и нет у бабы больше вшей.
 
 
А мне же летом плохо без лимона,
Зимой граната мне так не хватает.
Не достает мне только «Н» иона,
Когда локальная среда щелочная.
 

«Ты просишь итальянский пистолет…»

 
Ты просишь итальянский пистолет,
Я говорю: «Его ты не получишь»
Ты хмуришь бровь, как старец во сто лет.
И больше ты со мною не пошутишь.
 
 
Хромированной прелестью блестя,
Табличкою прекрасною красуясь,
«Made in Italiy», но заключаю я – не дам.
И созерцаю я. Опять ты, хмурясь,
Отводишь в сторону глаза.
Что ж посмотри в окно.
Как дедушкина старая коза,
Зима в big-power вошла давно.
 
 
Чудесный иней облепил стекло,
И краски вечные покуда жив, храня,
И ты взгляни скорее на окно,
Все время иней смотрит на тебя.
 
 
Какая радуга, переливаясь днем,.
На ярком солнце, привлекает взор.
И колорит всех вечных красок в нем
Рисует тонкой кисточкой узор.
 

 
Рисует итальянский пистолет
Из лучших пистолетов миллион.
Тихонечко послушай tet-a-tet
Умеет говорить с тобою он.
 
 
Замри, тихонько ухо приложи
К холодному, морозному стеклу,
И от мурашек зыбких не дрожи.
А вечером, взгляни лишь на Луну.
 
 
Послушай тихо иней пропоет
Прекраснейшие песенки свои.
Струиться перестанет и замрет
Свет звезд моих и серебро Луны.
 

 
Песня инея:
«Слышишь, хмуриться перестань,
Перед нами скорей предстань,
И снежинку мою возьми,
Чудеса ты с нею твори.
Видишь, краски играют в нас.
Ведьма смотрит на них сейчас.
Свет из ведьминых глаз больших,
Посмотри на руках твоих.
Чтоб творить тебе чудеса,
Наша песня летит в небеса.»
 
 
Затихла песня, лишь искрится снег.
И вместе с нею мой стишок затих.
В твоих руках же пистолета нет,
В твоих руках очередной мой стих.
Ха-Ха
 

Глава 3

«В этом мире, где все ясно но не просто…»

 
В этом мире, где все ясно но не просто
Каждый день звезды потухают.
Раннею весною или осенью
Девушки любимых убивают
 

«Есть ангельская мать, она рождает двух дочерей…»

 
Есть ангельская мать, она рождает двух дочерей,
То ненависть и зависть, и в колыбели нежно их качая,
Она им нежно песню напевает.
Вы слышите – то звуки похоронной, прислушайтесь,
Замрите же, замрите! Такие звуки не летят в сторонку,
К чужому горю, люди, не умрите.
О боже! Я в окно смотрела долго.
Я б на его лицо смотрела вечно.
О, это только ты одна способна,
Смерть, отрицать людей бесчеловечно.
Гроб уплывает, но постойте, погодите.
В лицо ну дайте посмотреть еще немного.
Зачем вы, люди, ну зачем спешите!
Не сокращайте же последнюю дорогу!
Он есть, он в этом ящике с цветами.
Его лицо так бледно и так страшно.
И только лишь хорошими словами
Его осыплют щедро и напрасно.
Здесь не услышишь слов колючей злости.
Звучит хвала по старому обряду.
И снова жизнь на кон бросает кости.
Здесь губы сжаты. Море слез. Не надо!
Зачем соленые скупые капли? Люди.
Он умер, нет его и не вернется.
А жизнь приказывает – все забудьте.
И солнце мерзкое по-прежнему смеется.