– Этого не может быть! – интонацией он поставил восклицательный знак в конце фразы. – Я веду здоровый образ жизни. Не курю. Не употребляю наркотики. Алкоголь. Разве что изредка. Я никогда не облучался. Я всю свою жизнь прожил в экологически чистом районе. У меня хорошая наследственность, если не считать гипертонию у отца. У меня отличный иммунитет. В последний раз я болел, должно быть, лет в двенадцать, – он все перечислял.

– Вы сейчас проходите стадию «отрицание», – ответил доктор. – Это абсолютно нормально. И я не буду вас ни в чем переубеждать. Вот копия заключения.

 Она положила на стол два листа бумаги.

– Снимки не могу вам отдать. Их вложу в вашу карточку, – объяснила она. – Это не приговор. Вы молоды. У вас нет неблагоприятной наследственности. Нет вредных привычек. И сильный иммунитет.

 Доктор был славным психологом. Вероятно, ей уже не раз доводилось сообщать подобную новость пациентам. И реакция Марка не была особенной. Она явно была подготовлена к таким ситуациям. Он не знал, что за прием сейчас она применяет, но заметил, что она говорила его же словами. И почему-то ему становилось легче.

– Вы являетесь нерезидентом России, поэтому вопрос о вашем лечении нам нужно решать в особом порядке, – объяснил доктор.

– Я буду лечиться в Швеции, – отстраненно ответил Марк. – Я могу сейчас поехать домой?

Она что-то говорила ему. Он услышал лишь одно утвердительное «да». Остальное не имело сейчас никакого значения.

* * *

Часы показывали без четверти десять. В офисе никого не было. Даже клининговая служба, которая обсуживала лофт, уже закончила с уборкой. Только из кабинета директора, что неуклюже скрывался за стеклянной стеной брезжил свет от включенной настольной лампы.

 Марк разложил перед собой семь заключений – именно столько МРТ он сделал за последние три недели в разных клиниках. Но ошибки не было: в муниципальной больнице ему поставили верный диагноз, а частные клиники семь раз его подтвердили. Он рассматривал шрифты, которыми были напечатаны его имя, фамилия и возраст.

 Последние двадцать дней его жизни прошли очень быстро. Он приходил на работу на полтора часа раньше, потому как с четырех утра его мучила бессонница. В течение дня он безостановочно выстреливал идеями, а Алисия утопала в его поручениях. Когда и этого оказывалось слишком мало, чтобы не думать о плохом, он брал на себя часть работы. Поэтому она постоянно путалась, что было в ее зоне ответственности, а что нет, и часто они вместе делали одну и ту же работу, отчего она уже несколько раз срывалась на Марка из-за его непоследовательности. По вечерам он предпочитал оставаться на работе, чтобы поделать что-нибудь, что не всегда имело смысл, а в те редкие дни, что возвращался рано домой, он забывался, выпивая по два-три бокала вина или других более крепких напитков. Но каждый вечер заканчивался одинаково. Он раскладывал бумажные заключения, которые ему вручали после обследования.

Поэтому теперь изрядно помятые бумаги были испачканы каплями белого и красного вина и соусами, в которые Марк макал заказанную пиццу или картофель фри. Он до сих пор не определился, как ему относиться к поставленному диагнозу. Ни разу за все время он не испытал злость, гнев, ненависть к ситуации или жалость к самому себе. Оцепенение – вот то, заложником чего он стал. Мощное затяжное оцепенение, почти как депрессия, только хуже. Именно оно парализовало его на целый месяц, не давая перейти из стадии «отрицания» хотя бы гневу. Оно  и поглощало драгоценное время, которое отделяло его от решения немедленно начать лечение.

Марк сам не знал, зачем ежедневно посматривает заключения с одним и тем же диагнозом. Возможно, так он пытался вызвать тот самый гнев, который стал бы мостиком, соединяющим его болезнь с намерением лечиться. Но изо дня в день ничего не происходило. Казалось, имя наверху страницы на каждом из полученных заключений, принадлежало не ему, а какому-то другому Марку Янсену, как и диагноз в конце страницы.

На мобильном высветилось имя Маркуса, и за вибрацией телефона последовала стандартная мелодия. Меньше всего Марку сейчас хотелось с кем-либо разговаривать, поэтому он поставил телефон на беззвучный режим и немного отодвинул его от себя, ожидая, когда имя друга исчезнет с экрана. Но тот оказался чересчур настойчивым, поэтому дисплей светился еще минуты две, расточительно расходуя остаток зарядки. Марку даже показалось, что мобильный оператор автоматически вырубил звонок. Но за первым последовал второй, потом третий. Но он стоически продолжал их игнорировать, пока не увидел первые слова тревожного сообщения, текст которого высветился на экране лишь частично «Марк, срочно перезвони мне»… Он лениво раскрыл сообщения, совершенно не ожидая увидеть последующий текст «Филип в реанимации».

Он спешно вошел в список сообщений и набрал Маркуса, который теперь игнорировал звонок. Марк принялся судорожно размышлять о том, что могло случиться с его молодым другом в расцвете сил и сразу исключил болезнь. И только потом вспомнив о собственном диагнозе, понял, как опрометчиво это было. Авария? Исключено, Филип был слишком деликатным и аккуратным водителем. Может быть, на него напали? Или он стал случайной жертвой преступления?

 Мыслей было столько же, сколько и попыток дозвониться до Маркуса. Но за него вежливо отвечали длинные монотонные гудки.

* * *

Марк стоял напротив стелы с высеченным именем Филип Ларссон и читал выгравированную эпитафию «Лучший друг до и после смерти». Он опоздал на похороны: из-за нелетной погоды отменили большинство рейсов, поэтому он прилетел на день позже и то не в Арланду, как обычно, а в Гетеборг-Ландветтер, и еще несколько часов добирался на машине до Стокгольма.

На кладбище было спокойно. Никто не провожал усопших. Поэтому Марк был единственным в небольшой роще, в которой плодились могилы. Он перечитывал состоящую всего из нескольких слов надгробную надпись, выбитую каллиграфическим почерком, и пытался принять мысль, что Филипа больше нет. Но паралич, туго связавший его в эмоциональный узел несколько недель назад, не отпускал его и сегодня. Ему снова казалось, что имя Филип Ларссон принадлежит не его другу, а какому-то незнакомому человеку.

Три недели назад внутри Марка образовалась огромная яма, которая со смертью лучшего друга стала лишь глубже. И чтобы не оказаться на дне этой самой ямы, ее нужно было всего лишь заполнить эмоциями. Скорби, боли, сожалением об утрате – чем угодно, только не оставлять внутри себя этот глубокий карьер, который образовался, когда из Марка вынули все, что делало его живым.

Он провел больше часа возле могилы, у которой только осела земля. Но казалось, упустив возможность попрощаться с другом во время похорон, Марк навсегда потерял надежду принять и смириться с его смертью. Сейчас же это была чужая смерть, которая его совершенно не трогала.

* * *

Маркус забронировал столик в стейкхаусе, в котором они все вместе были в последний раз. Так, он был убежден,  легче будет почтить  память друга. Это было любимое место Филипа, потому что именно здесь подавали вкуснейшие во всем городе бургеры.

Марк молча потягивал терпкое пиво. Друг также не решался нарушить тишину. Казалось, после смерти общего товарища они стали совсем чужими.

– Одного не возьму в толк, как это могло произойти, – Марк хотел разузнать все подробности смерти, о которых не решался спросить в телефонном разговоре.

– После нашей поездки в кэмпинг и его фиаско на скалах, – начал Маркус, – он вбил себе в голову, что мы считаем его ни на что не способным. Он сказал, что будет тренироваться еженедельно на той самой скале и, когда ты приедешь, надерет нам с тобой задницу.

Марк улыбнулся.

– Пожалуй, он не обманывал, – продолжал Маркус. – В зал он почти не ходил. Но каждый раз, когда я звонил ему в субботу, чтобы встретиться, он уже вовсю лазил на скалах. Сначала с инструктором, позже без него.

– Как же это могло произойти?

– За неделю до происшествия дней пять подряд шли дожди. К субботе погода наладилась. Но земля не успела просохнуть… Мы тогда собирались взобраться вместе. Но я сказал, что не поеду – лазить по сырым горам не очень дальновидно. Он лишь усмехнулся и назвал меня слабаком. Видимо, думал, что я дал заднюю. К тому времени он тренировался уже три месяца по два раза в неделю.

Глаза Маркуса заблестели, и он отпил пива, проглотив вместе с напитком и ком, подступивший к горлу. Марк беспристрастно ждал продолжения, словно это была чужая история с незнакомым ему человеком из тех, что часто рассказывала ему мама и что никогда его трогали.

– Второй раз он забрался на максимальную для него высоту без инструктора. Тридцать метров. Знаешь, сколько это?

– Девятиэтажный дом, – предположил Марк.

– Да, верно, – подтвердил Маркус. – Он молодец…

– Что же случилось?

– Ребята из скалолазной тусовки, которые были в тот же вечер там, сказали, что до вершины ему оставалось метра два не больше, – Маркус скорчился, словно не хотел вспоминать все эти подробности. – Он сорвался. Из-за влаги он даже не успел ни за что ухватиться. Сорвался вниз за три секунды. Страховочный трос был неправильно закреплен и только слегка смягчил падение, но удар все равно был довольно сильным. Всего сутки в реанимации… И все кончилось.

– К чему вся эта нелепая одержимость?

– Марк, ты действительно не понимаешь? – с укором посмотрел Маркус. – Мне казалось, он больше твой друг, чем мой. И ты должен знать его лучше.

– К чему ты клонишь?

– К тому, что Филип пытался постоянно за нами угнаться. А мы не давали себя догнать, еще и подтрунивали над ним.

– Не хочешь ли ты сказать, что мы виноваты в его смерти?

– Отчасти, возможно.

– Я всего лишь хотел, чтобы он стал лучше, чем есть. Ведь он мог. Умереть в попытке стать лучше. Что в этом плохого? – Марк и вправду не понимал.

– Куда лучше?! – Маркус повысил тон. – Он был лучшим другом из всех, что я знал… Самым человечным, деликатным и добрым человеком. Какая разница, насколько он был спортивен, если его лучшие стороны были совершенно в другом?

– Человек должен развиваться во всех направлениях. Разве не так? Скажи мне, разве ты так не считаешь?

– Я понял, что это не имеет абсолютно никакого значения, когда человек умер. Мне все равно, что в горах нам приходилось делать привалы чаще, потому что Филип выдыхался быстрее девчонок. Для меня не имеет значения, что он был неуклюжим пухляком в нашей компании. Я помню сейчас не это! Я помню, как он приезжал, когда я звонил посреди ночи из пригорода, не объясняя причин. Как навещал меня в больнице чаще моей матери, когда я получил травму. Кто сейчас вспомнит, что он изо всех сил старался быть лучше, чем он есть?

В отличие от своего приятеля Марк не чувствовал себя причастным, пусть и опосредованно, к смерти близкого человека. И потому пока он стоял на краю эмоционального карьера, Маркуса засасывало болото собственной вины.

Все остальное время они ели молча, изредка предлагая тост за умершего, и тогда тишина прерывалась. И их оплакивающее друга сознание нежилось в коротких воспоминаниях. Марк же напоминал себе бармена, которому по обыкновению посетители изливают душу, и изредка подзывал официантку, чтобы она обновляла пивные стаканы.

* * *

Оказавшись в пустой квартире, Марк весь вечер размышлял о том, почему Маркус отчаянно боролся с чувством причастности к смерти друга, пока не вспомнил тот самый вечер, когда товарищ беспомощно повис на веревках.

Собственные слова всплыли в памяти, как всплывает тело утопленника на поверхности воды, обнажая саму смерть.

«Чтобы быть на одной волне мы должны соответствовать друг другу. А это возможно только, если ты подтянешься до нас или мы опустимся к тебе. Первый путь – это твой личный путь развития. Второй вариант – совместный путь к деградации. Поэтому второй сценарий наименее вероятный. Тебе придется сделать что-нибудь, чтобы мы остались на одной волне. А твое растущее пузо явно этому мешает»…

Слова, которые он произнес однажды шутки ради, как маловажные и незначительные для него самого оказались погребены его собственным разумом. Но что они сотворили с Филипом? Неаккуратно посеянные мысли в его сознании проросли и положили начало одержимости, которая впоследствии и погубила его.

Теперь у Марка не было сомнений. Он совершенно точно знал, что если кто и виноват в этой случайной смерти, то это не Маркус, а он сам. Он вспомнил тот взгляд, которым Филип посмотрел на него после этих слов. И только сейчас осознал, сколько боли в его глазах было тогда. Своими словами он выпустил чудовище в лице чувства несоответствия, с которым друг, выросший в детском доме, жил всю жизнь. Наконец, спустя столько лет рука об руку, он понял друга, который ни разу не решался с ним заговорить об этом: Филип изо всех сил старался соответствовать миру, в который ему посчастливилось попасть после окончания колледжа. Миру, проводником в который стал сам Марк после их знакомства в летнем лагере.

Теперь внутри него, словно воздушный шар, надувался пузырь боли, своей собственной и Филипа, на которую его благословило это воспоминание. Он почувствовал, как ему становится тесно внутри самого себя. Одно мгновение отделяло его от момента, когда он сможет освободиться от трехнедельного паралича. К глазам прильнули слезы. Под силой тяжести первая капля скатилась вниз, оставив мокрую бороздку на лице. За ней вторая, третья…

Марк разом все осмыслил. Он наконец признал, что болен, и лечение, а, возможно, и смерть неизбежны. Он осознал, что ему даже некому об этом сказать. Ведь единственным, кому можно было доверить подобное признание, был Филип, которого больше нет, и в этом отчасти его вина. Выть – вот, что ему больше всего хотелось. Он стиснул зубы, чтобы заглушить рычащий звук, который выходил изнутри. Его душа перестала быть спящим вулканом. Теперь она извергалась обломками, в которую ее превратили страдания. Он позволил себе плакать. Впервые за двадцать четыре года…

* * *

Марк бродил по супермаркету, забрасывая продукты в корзину. Он делал это крайне редко, чаще поручая кому-нибудь купить все необходимое либо заказывая доставку на дом. Но дела в офисе уже были поставлены, поэтому для работы хватало отводившихся на нее восьми часов. Ему пришлось вернуться в Москву, потому что Алисия отказалась от его предложения занять руководящую должность в московском офисе. «У меня семья и дети. Если хочешь, я могу заменить тебя в Стокгольме, но не в Москве. Прости, но я и так пробыла здесь больше, чем мы договаривались», – с такими словами она потребовала, чтобы ее отправили обратно. Ему ничего не оставалось, как прислушаться к ней, ведь после Филипа она стала единственной, кому он мог доверять свои дела. Марк не думал, насколько затянется его пребывание в Москве. Ему казалось, что это станет уважительной причиной, чтобы отложить лечение, которое он не хотел принимать в России.

Уже с полной корзиной он зашел в винный отдел и принялся разглядывать бутылки. Обычно он предпочитал виски, но сегодня ужин ему хотелось провести в компании хорошего вина. Невольно он вспомнил, что Филип из всего алкоголя предпочитал именно красное сухое. Его то Марк и решил найти на прилавке. Поскольку друг в особенности хватил итальянских производителей, внимание сразу привлекли названия «Брунелло ди Монтальчино», «Амароне» и «Бороло».

– Берите «Амароне», – послышался женский голос.

Марк обернулся и увидел девушку в спортивном костюме из футера. Волосы ее были забраны в пучок, а глаза без единой доли макияжа блестели под искусственным светом. Что-то в ее лице показалось ему знакомым. На секунду он даже предположил, что это кто-то из его офиса. Но вопрос, который она задала, взяв в руки бутылку «Амароне», сразу внес ясность.

– Как ваше здоровье? Выглядите, конечно, лучше, но все-таки еще неважно.

Он узнал в чертах ее лица парамедика, который сопровождал его до больницы несколько недель назад.

– Анна? – перед глазами всплыл бейдж.

– Да, верно.  А вы, кажется, Марк…

– Точно, – признался он и ответил ей улыбкой. – Всех пациентов запоминаете по именам?

– Я заполняла по вам все бумаги, – объяснила она. – У меня хорошая зрительная память. Так как ваше здоровье?

– Наверное, лучше, чем было, – ответил Марк, не желая вдаваться в подробности.

– Вы уже начали лечение? – она продолжила свой допрос.

 По недоумению на лице Марка она поняла, что ей стоит объяснить, откуда она настолько осведомлена.

– Я просто знаю, какой диагноз поставили вам по результатам МРТ. Диффузная астроцитома?

– Да, кажется, это звучит именно так, – Марк лукавил, он уже наизусть выучил свой диагноз и теперь без запинок мог произнести его сам.

– При такой опухоли прогнозы весьма благоприятные при своевременной диагностике и верной тактике лечения, – Анна догадалась, что он еще не предпринял никаких решительных действий для того, чтобы начать свое лечение. – Только не говорите, что вы не начали терапию…

– Пока нет, – виновато ответил он. Молоденькая медсестра вызывала весьма приятные зрительные впечатления, чего нельзя было сказать о разговоре, которым сопровождалась их случайная встреча. И хотя Марк уже в полной мере осознал, что болен, он старался избегать ситуаций и разговоров, которые ему напоминали бы об этом. Он также взял бутылку «Амароне» и направился к кассе.

– Простите, это профессиональное. Иногда забываюсь, – Анна последовала за ним.

– О чем это вы?

– Говорить слишком прямолинейно. И вразумлять пациентов. Всегда и везде. Даже когда не просят. Дурацкая профессиональная привычка, – она снова извинилась, словно старалась быть убедительнее.

– Все нормально, – односложно ответил Марк.

– Знаете, мне кажется, я ошибалась, – Анна не унималась. – Судя по бутылке вина, вы уже собираетесь начать свое лечение сегодня. Медицина нетрадиционная, конечно. Но мы с друзьями иногда к ней прибегаем. Например, сегодня.

 Она словно старалась загладить вину.

– Если хотите, можете составить нам компанию…

Марк совсем не планировал разделять вечер с кем-то. Но оценив риски впасть в депрессию во время попойки в полном одиночестве, он посчитал, что потягивание вина в чужой компании поможет ему избежать этой участи.

– Да, можно было бы, – ответил он.

– Мы собираемся у моей подруги дома. Она живет совсем рядом, – ответила Анна. – Выйдем из супермаркета, я покажу вам.

– Она не разозлится, когда увидит незваного гостя? – Марк удивился.

– Нет, она работник социальной службы, – ответила Анна. – Незнакомые люди ее обычно не злят.

Они подошли к кассе. Марк принялся выкладывать на ленту содержимое своей продуктовой корзины, Анна заняла очередь у соседней кассы. Кроме вина, она так больше ничего и не купила. И ему показалось странным, что она взяла лишь одну бутылку, ведь речь шла о компании друзей. Должно быть, она ее купила просто, чтобы не приходить с пустыми руками в гости.