а я сказал: Да, оба эти факта верны.

а он сказал: Заткнись, оба эти факта неверны.

Потом он сказал: Слушай, я не знаю, что у тебя на уме, но, может, хочешь сегодня поужинать с нами? Моя жена офигенно готовит; а еще она нереальная красотка.

Мы дошли до его дома. Улицы были затоплены, и второй Йонатан подтрунивал надо мной за то, что я не взял с собой сапоги. Люди повсюду кричали и выкидывали крупногабаритные электронные приборы из окон. Наводящие ужас летучие мыши перелетали от фонаря к фонарю.

Йонатан жил в подтопленном особняке посреди реки. Он открыл входную дверь с ноги и крикнул в сторону кухни: Джека, смотри, кого я нашел! Он хочет поужинать.

а я сказал: Меня зовут Йони; я работаю в университете с вашим мужем.

Первое, что я заметил в Джеке Бекерман, – то, насколько она не была беременна. Она вытерла руку о фартук и, широко улыбаясь, протянула ее мне. Очень приятно с вами познакомиться, – сказала она. – Ужин будет готов через минутку.

Это был лучший ужин, что я ел за много лет. Джека рассказала нам об исследовании четырехкрылых колибри, над которым она работала. Формально они не настоящие птицы, – сказала она. – Мы не знаем, что они такое. Но гляньте на эти миграционные потоки… Я с трудом мог за ней угнаться, она говорила так быстро. Джека с бешеной скоростью перескакивала с одной мысли на другую, опрокидывая в себя бокалы вина. Если полевые испытания провалятся, я умру. Буквально упаду замертво и буду лежать мертвой до конца жизни. Но если они пройдут успешно, о, Йони, если они пройдут успешно… Я об этом даже не могу мечтать.

Пока Йонатан мыл посуду, я наводил скуку на его жену рассказами о собственной карьере. В определенный момент я, должно быть, о чем-то ей напомнил, потому что она прикусила нижнюю губу и спросила: Вам нравятся землетрясения?

а я сказал: Конечно (что правда). Землетрясения, торнадо, ураганы – мне нравятся любые ситуации, где все внезапно меняется и прежние правила перестают работать. Люблю хорошую чрезвычайную ситуацию.

а Джека сказала: Хотите секрет? Я тоже.

Я пешком вернулся в кампус, где работал Йонатан, прошел через Анти-Дверь в свой кабинет и поехал на метро домой. Моя жена была в гостиной, я горячо поцеловал ее в губы и сказал: Эй, красотка! Расскажи мне что-нибудь интересное о плодовых мушках.

Джессика посмотрела на меня и сказала: Йони, это просто долбаные плодовые мушки.

Я стал забегать в мир по другую сторону Анти-Двери ежедневно между уроками, неизменно выплевывая по новому зубу и запихивая его в карман, чтобы Джека потом вставила его мне обратно. Я безупречно ориентировался в районе, где жили противоположности Бекерманов, и каждый раз старался как можно быстрее добраться от кампуса к ним домой. Тридцать минут. Двадцать минут.

Эта новая вселенная, как я обнаружил, была волнующей, пугающей и романтичной: если что-то обладает одним из этих качеств, то и двумя другими тоже. Ты проходишь через Анти-Дверь и внезапно становишься другим человеком. Что-то теряешь, а что-то находишь. Что-то забываешь, а что-то вспоминаешь. Ты запускаешь руку в карман, достаешь часы, которых там раньше не было, фотографию девушки, которую не узнаёшь, и визитную карточку мужчины, которого никогда не встречал.

На мой день рождения Джека испекла мне землепеченье, кондитерскую катастрофу, усеянную маленькими зелеными конфетными человечками, пытающимися укрыться под разверзшейся сдобной земной корой.

Мы сидели вместе на одном из баскетбольных матчей Йонатана. Корт был расположен на возвышении, чтобы не пришлось играть в воде. Я близко наклонился к женщине, которая была противоположностью моей жены, и прошептал: Он и правда очень хорош.

Джека улыбнулась: Правда же? Я собиралась напечь кексиков, но… Почему-то решила не печь.

Я сказал: Ничего страшного; у меня никогда не получается есть кексики без чувства вины.

а она сказала: Йонатан такой же, – и я знал, что кто-то из нас точно врет.

Я спросил Джеку про ее полевые исследования. Она потупила взгляд, но потом ее глаза замерцали и она спросила меня, что я делаю на Новый год. Йонатан должен будет остаться в офисе, чтобы проверить работы. Может, придешь? Не хочу быть одна.

Когда я сказал Джессике, что буду вынужден остаться в офисе и проверить работы в новогоднюю ночь, она напряглась.

Не заставляй меня идти на ту вечеринку одной, – сказала она,

а я сказал: Ты справишься.

Она сказала: Но угадай что – я испеку пирог. Я ведь никогда не пеку!

а я сказал: Оставь мне кусочек.

Джессика часто говорила Угадай что, потому что:

1. она думала, это мило, а еще

2. она была ученой, а ученые, утверждала она, всегда должны угадывать что.

Когда она была в игривом настроении, она говорила: Угадай что – ты мой муж; угадай что – я тебя люблю; угадай что – ты такой милый, что я хочу заехать тебе по лицу.

А когда она думала, что меня нужно приободрить, она говорила: Угадай что.

а я говорил: Что?

а она говорила: Я считаю, что ты великолепен. И я так тобой горжусь.

Но чаще всего она использовала эту фразочку, когда на что-то жаловалась: Угадай что – ты забыл помыть посуду или Угадай что – кое-кто оставил свои ботинки посреди гостиной, чтобы его беременная жена о них споткнулась.

На Новый год мы с Джекой стояли на кухне, пили вино и слушали радио (Йонатан выкинул телевизор в окно). Передавали новости о войне в какой-то стране, которой, я был почти уверен, в моей вселенной не существовало. Джека оперлась на раковину и прикусила нижнюю губу – она часто так делала, прежде чем задать мне вопрос.

Когда ты понял, что хочешь быть ученым? – спросила она, и я поведал ей свою историю «Как я заинтересовался наукой».

Йони Бекерман

Как я заинтересовался наукой

Когда я был в четвертом классе, Питер Вайс вернулся из семейной поездки в Германию с ужасающим кашлем и какой-то заразой, разлетевшейся по классу, как пятна на картинах Джексона Поллока.

Как оказалось, не заразились только евреи. Все светловолосые Смиты и Вандервильты исчезли, а Розенберги и Коэны каким-то образом оказались сильнее, словно их подпитывало отсутствие наших одноклассников, будто они сад, внезапно освобожденный от сорняков.

В итоге врачи выяснили, что Питер Вайс отравился остаточными токсинами во время экскурсии в концентрационный лагерь, а все евреи в классе, внуки выживших, унаследовали иммунитет, выработавшийся за годы воздействия.

Именно тогда я понял, что наука – вокруг нас.

Все остальные предметы неизменны: Брут всегда будет убийцей Цезаря, один плюс один всегда будет равно двум, ЖИ-ШИ всегда будут писаться с буквой «и». Но в естественных науках постоянно происходят новые открытия.

Мы – последние пионеры.

Джека посмотрела на меня и прикусила нижнюю губу. Было ясно, что она хочет о чем-то спросить, поэтому я сказал: Что?

а она сказала: Когда ты проходишь через Анти-Дверь, это делает тебя счастливее?

Я всегда счастлив видеть тебя, – сказал я.

а она сказала: Да, но я подумала… Предположим, что я счастлива на треть от всего возможного счастья. Если бы я прошла через дверь, стала бы я внезапно счастлива на две трети?

Наверное, – сказал я. – В два раза счастливее, чем сейчас!

а она сказала: Но в этом вся проблема; я не знаю, насколько я счастлива. Кто знает, я могу быть счастлива на 75 %, и, если бы я прошла через дверь, меня бы внезапно отбросило до 25 %.

Не знаю, что было бы печальнее: знать, что я была бы лишь на треть счастливее, чем сейчас, или знать, что мое нынешнее состояние – это три четверти от всего счастья, что я только могу испытать.

Что, если бы уровень моего счастья был на нуле, я прошла бы через дверь и поняла, что сто процентов счастья все равно не делают меня такой уж счастливой?

И что тогда?

Я начал отвечать: Это не совсем так, – но она уже разошлась, внезапно оказалось, что уже почти полночь, и я сказал: Счастливого Нового – на моих часах вдруг задрожала минутная стрелка, полночь наступила внезапно, и вот мы уже целуемся. Люди по радио радовались Новому году, я услышал взрывы вдалеке, открыл глаза, пока целовал ее, и увидел четырехкрылую колибри за окном – все было слишком, слишком красиво.

Затем, внезапно, полночь осталась позади и мне стало нестерпимо стыдно. Прошла одна секунда после полуночи, что так далеко от полуночи, как только может быть, пока не начнешь двигаться в обратном направлении. Я сказал: Ну, мне пора…

а она сказала: Нет, пожалуйста. Останься со мной. На чуть-чуть.

Возможно, лучшая версия меня поступила бы правильно и ушла бы, а худшая версия вообще бы об этом не беспокоилась и просто с радостью нарушила все запреты, но я ничуть не лучше себя и мог сделать только то, что человек ничуть не лучше меня мог сделать.

Статуя не строится с основания – она вытесывается из цельного куска мрамора, – и я часто задаюсь вопросом, не формируют ли нас качества, которых нам недостает, словно мы все окружены пустотами, которые раньше занимал мрамор. Я могу сидеть в поезде. Могу лежать в кровати без сна. Могу смотреть фильм; могу смеяться. И вдруг, совершенно внезапно, меня поразит цепенящая правда: нас определяет не то, что мы делаем. Нас определяет то, чего мы не делаем.

Я доехал на метро до кампуса Йонатана и плавно вставил свой ключ в дверь его кабинета. Когда я вернулся в свою вселенную, комната была затоплена; должно быть, я оставил Анти-Дверь открытой. До дома я добирался долго. Когда я заполз в постель, Джессика в полудреме сказала: Привет.

Я сказал: Привет-привет.

Она указала пальцем на свою щеку, я поцеловал ее

и спросил: Как вечеринка?

а она сказала: Скучно. Хотела бы я, чтобы ты там был.

а я сказал: Извини.

Она сказала: Я не умею разговаривать с людьми. У меня во рту слишком много зубов; из-за этого я неправильно выговариваю слова. И у меня продолжают расти новые зубы – это очень странно. Как думаешь, это побочный эффект беременности?

а я сказал: Не знаю.

Мы лежали в постели и смотрели на звезды (мы обрабатывали дом от насекомых; кровать стояла на улице) и Джессика сказала: Я скучала по тебе.

Я сказал: Ты когда-нибудь задумывалась о том, каково это – пройти через Анти-Дверь?

Она пробормотала: Иногда.

И уснула.

На следующее утро нас рано разбудил мой телефон, и Джессика прокричала: Выключи его нахрен! Это была ассистентка доктора Хесслейна, и в качестве рингтона стояла «Последняя электричка в Лейпциг», быстрый марш Малера.

Она сказала: Йони, Карл… мертв.

а я сказал: О господи, с ним всё в порядке?

а она сказала: Ну, он мертв, так что… нет.

Карл оставил кран открытым на всю ночь. Вода заполнила здание, и он захлебнулся во сне.

Мы отправились на похороны и шиву^[8]. Я произнес неплохую и точную речь. Джессика с любовью сжала мою руку. Но все это время я думал только об одном: Анти-Дверь у меня в кабинете, и теперь никто, кроме меня, о ней не знает.

Я снова ходил к Джеке. Мы занимались любовью в кровати, которую она делила с мужем; это была противоположность той кровати, которую я делил с женой, и поскольку каждый из нас был полной противоположностью супруга другого, я позволил себя убедить – нет, я сам убедил себя, – что с точки зрения математики это был нейтральный акт.

Однажды после такого нейтрального акта я вернулся через Анти-Дверь в свой кабинет. Комната была уже наполовину заполнена водой, доктор Хесслейн сидел на моем столе, положив ноги на стул; он указал на дверь и сказал: Йони! Я хочу дверь, чтобы с тобой спрятать. До того как это не случился, я найду место похуже.

а я сказал: Здесь что-то не так. Это уже происходило. Ты мертв. В этой вселенной ты мертв.

Доктор Хесслейн скорбно кивнул: Это боялось, как я и случился.

Я тоже скорбно кивнул, притворившись, что понимаю чушь, которую он несет.

Он схватил блокнот и набросал диаграмму. Я бы не соврал, если бы не сказал, что я не обеспокоен. Он сделал паузу, затем сконцентрировался на словах: Когда я оставлю Анти-Дверь с тобой… Нет. Когда я