Рапай вышел на балкон, перед ним стоял Сеня Болос из последнего подъезда, тот самый Сеня, который всегда обо всём знал и чья сестренка была КМС по плаванию. Он и сам был крупным развитым парнем, с широкой костью, в отца пошел, был на полголовы выше Рапая. Но потом с ним случилась мистическая история. Однажды Болос подшучивал над каким-то невзрачным очкариком, кивал Рапаю, мол, гляди какой дохляк. Тот окрысился: "Смотри, как бы самому четырехглазым не стать!" И как в воду ведь глядел. Сеня вскоре простудился, что было немудрено – даже в студеную стужу он бегал в школу в распахнутой рубашке. Причем, заболел тяжело, пошли какие-то осложнения, которые сказались и на печени, и на глазах… И Сеня вынужден был таки нацепить на свой задиристый нос ненавистные ему очки. Он как-то сразу весь сник, а Рапай тем временем догнал его по физическим кондициям.

– Чё орешь, как оглашенный!

– Саму убили…

– Хорош гнать! – Рапай легко перемахнул через перила балкона на улицу, благо, жил на первом этаже и встал рядом с Сеней.

– Ну не совсем убили… Он сейчас в реанимации.

– А ты откуда знаешь?

– Мамка сказала.

Это было, похоже, на правду. Сенина мать работала в больнице Навоийского горно-металлургического комбината – только там было реанимационное отделение – старшей медсестрой.

Кстати, много лет спустя, когда Рапая уже не было в городе, в Навои приезжал с концертами Владимир Высоцкий. И он тоже лежал в той же самой реанимации, что и Сама. И просил что-то там ему вколоть, – об этом тоже рассказывал Сеня, опять ссылаясь на свою мать-медсестру.

Между прочим, отцу Рапая удалось попасть на тот исторический концерт, который проходил в ДК «Фархад». Не по доброй воле, билеты по разнарядке выдали на работе. Высоцкий ему не понравился, «уж больно громко стучит по гитаре».

А с Самой случилось вот что. Через пару дней после разговора на крыше с Рапаем, когда он заявился в училище, «ПТУшные фраера» снова стали «быковать». И Сама один, сокурсники не подержали, буром попёр на обидчиков. Совсем как у Высоцкого:

Они стояли дружно в ряд, их было восемь.

Саму жестоко избили, но он тоже успел кого-то пырнуть сварочным электродом.

Со мною нож, решил я – что ж,

меня так просто не возьмешь,

Держитесь гады, держитесь гады.

К чему задаром пропадать,

ударил первым я тогда,

Так было надо.

Окровавленного Саму увезли в реанимацию.

Где восемь бед – один ответ,

В тюрьме есть тоже лазарет,

Я там валялся.

Врач резал вдоль и поперек,

Он мне сказал: «Держись браток!»

И я держался.

Потом Рапай долго не видел Саму.

Разлука мигом пронеслась,

Она меня не дождалась…

Эх гитара, моя, гитара!..

Честь Незнакомки

1

Жебу с Костой жили через дом от Рапая в "палубной" пятиэтажке. "Палубной" она называлась потому, что квартиры в доме, как камеры в тюрьме, располагались вдоль длинного палубного балкона-коридора, объединенного лишь двумя крайними подъездами. Но счастливые обитатели первого этажа имели свои крошечные полубалкончики с выходом на свои маленькие земельные участочки, которые, как правило, засаживались яблоневыми деревьями.

Рапай, Жебу и Коста сидели, словно куры на насесте, на обшарпанных перилах полуоткрытого подъезда и кудахтали о последних школьных новостях. Последняя новость была страшной, и связана она была с их одноклассником Сивым. Хотя Сивого в 8 "Б" никто за своего одноклассника не принимал. Малого того, что Сивый был второгодником, его еще в конце учебного года перевели в обычную школу прямиком из детской колонии. За что он туда угодил, сам он не распространялся, да никто его об этом и не спрашивал.

С колонистом вообще старались поменьше якшаться. Уже сам вид Сивого отталкивал: короткая арестантская стрижка, лошадиная ухмылка на плоской сильно вытянутой физе, блатная манера говорить, сильно коверкая и растягивая слова… Вел себя Сивый нагло и вызывающе. Дерзил учителям, докапывался до ребят, особенно тех, кто был послабее и не мог дать отпор. Доставалось и девчонкам. Любимый прикол залетного шпанёнка был таким. На переменах он сидел в школьном коридоре на подоконнике, лузгал семечки и хищно щуря свои и без того маленькие серые глазки, высматривал подходящую жертву. Сивый останавливал какую-нибудь беззащитную девчушку и нарочито участливым голосом предлагал:

– Хочешь семечками угощу?

Та, лишь только для того, чтобы поскорее отделаться от неприятного собеседника, отвечала:

– Хочу.

– На вот, сама возьми в кармане, а то у меня руки в шелухе. – Сивый сползал на пол, подставляя свой оттопыренный карман.

Ничего не подозревающая девчонка опускала свою чистую невинную ручку в шаровары Сивого, рука куда-то глубоко проваливалась – в кармане была огромная дыра – и натыкалась на его… непотребство.

Жертва подлого обмана резко одергивала руку:

– Дурак!!! – и покрываясь красными пятнами стыда и позора, в слезах убегала прочь.

– Гы-гы-гы! – как заправский мерин, гоготал и радовался удавшейся мерзости Сивый.

Однажды, прямо на уроке, долговязый дебил довязался до Настьки Лановой, маленькой, но бойкой девчонки. Рапай, как и другие пацаны, влюблялся поочередно во всех своих симпатичных одноклассниц, от Танчи Азотовой до Василисы Жженовой. Лановая не была исключением, мало кто мог устоять перед ее тугой русой косой… В шестом классе на 23 февраля она подарила Рапаю весьма занимательную книжку "Чудак из 6Б"(была такая традиция в советской школе, когда в "мужские" и "женские" дни мальчики и девочки делали друг другу персональные подарки).

Уже много лет спустя, когда Рапай работал на Всесоюзной комсомольской стройке "Днепр-Донбасс", он вдруг, вспомнив шестой класс, сделал Лановой обратный подарок. Откуда-то прознав, что она училась в Томском политехническом институте, отправил на ее адрес огромный по тем временам денежный перевод (шальные деньги жгли ляжку) в размере 300 рублей – это ее полугодовая стипендия. Без всяких видов и претензий: где Томск, а где Донбасс…

Так вот Сивый стал приставать к Настьке. Однако не на ту нарвался! Сивый балбес специально ронял на пол авторучку и просил Лановую, которая сидела через проход на соседней парте, ее поднять. Настька это сделала только один раз, а потом послала его к черту. Сивый обещал разобраться с ней после уроков, но до "после уроков" он не "дожил". Как только прозвенел звонок на перемену, Рапай, Коста, Жебу, Шмель и Сеня, выпроводив девчонок в коридор и закрыв шваброй двери в класс, приперли вконец оборзевшего "школьного террориста" к исписанной мелом доске.

– Отпусти-те, пацаны! – маленькие глазки бывшего колониста трусливо забегали. – Я же только пошутил, я больше не буду, зуб даю.

Особенно этой победе, которая оказалась на удивление легкой и быстрой, радовался Сеня:

– Будет теперь знать, как к нашим девчонкам приставать!