В феврале 1942 г., вскоре после моего приезда в Берлин, Мелких поручил мне работу с одиночками, передав мне полученное им недавно письмо от Жени Праутина из Альгрингена (присоединенная к Германии Лотарингия), который состоял до войны в НОРС-Р, узнав из газеты «Новое слово» адрес Берлинского НОРМ, решил вступить в связь.

В штаб Отделения одиночек Мелких назначил Жоржа Богатырева из Сараева, Володю Быкадорова из Парижа, Милу Малышевскую из Белграда и старую берлинку Аллу Погорелову. Для них я решил провести КДВ – курс для вожаков. Когда я курсантам сказал, что курс будет называться КДВ, то сразу поднялся хохот. Оказывается, самый известный берлинский универмаг назывался тоже КДВ. Я не смутился, а курсанты сперва посмеялись, а потом привыкли.

Теорию мы связывали с практикой. Кроме Праутина в Альгрингене, в Марбурге (до 1941 г. югославском Мариборе) жили одиночки – брат и сестра, дети югославянского летчика, которые в начале войны из приграничного города Марибора переехали в Сараево и там вступили в нашу дружину. Вот им мы и написали наши первые письма.

Затем мы обратились во все приходы Германской епархии с просьбой сообщить о русских детях, которых можно было бы привлечь в НОРМ. Помню, что не все настоятели ответили, а и те, которые ответили, ничего утешительного сообщить нам не могли. Только из Дрездена пришел ответ, что там проживает молодой человек Скалон, бывший ранее русским скаутом. Жорж Богатырев вошел с ним в связь и даже поехал в Дрезден, чтобы лично познакомиться. В Дрездене было довольно много русских, и можно было бы собрать детей, но у Богатырева это с первого раза не получилось, и я решил сам поехать и попробовать. Встреча была интересной. Скалон показал мне скаутский звеновой флажок, который он сохранил, вспоминал скаутские лагеря, но начинать работу с детьми в Дрездене категорически отказался.

Пока Мартино ожидал отправки на восток, мы с ним, как знатные туристы, осматривали Берлин, но после его отъезда я решил поискать себе работу. Все было недорого, цены были твердые, но запас марок, купленных в Загребе, подходил к концу.

Незадолго до нашего приезда на Берлин был небольшой налет союзной авиации. Несколько домов пострадало, но не сильно. Мы ходили посмотреть, и никаких следов разрушений не обнаружили. Мусор был убран, стекла вставлены. Пострадавшие немедленно получили талоны на покупку новых вещей. Мы ходили посмотреть на главный берлинский универмаг – КаДеВе. Огромное, многоэтажное здание, ломившееся от товаров. Там было все, но только по талонам. Помещение НОРМ было в берлинском районе Шенеберг. Там, недалеко от НОРМ, была синагога, и около нее можно было встретить пожилых евреев со звездами на пальто. В других местах евреи нам не встречались. Их без особого шума вывозили из Берлина в гетто восточноевропейских городов, например, в Ригу. В Берлине гетто не было, и евреи жили в тех же домах, где и немцы, но у них на входных дверях были наклеены звезды. Говорилось, что их вывозят на работы. Оно вначале так и было. Убийства жителей гетто начались только летом 1942 г.

В русской начальной школе в Сараеве для мальчиков были уроки переплета, и я решил в Германии стать переплетчиком. На вопрос о профессии в Фертрауенштелле я ответил, что я переплетчик, и мне так и записали в моем удостоверении. Я решил поискать работу недалеко от места жительства. В ресторане, где за обед, включая чаевые, с меня взяли 1 марку и 15 пфеннигов, я еще, по совету Полякова, оставил на столе 10 пфеннигов и, взяв телефонную книгу «по профессиям» и план Берлина, выписал адреса ближайших переплетных.

На следующий день, рано утром, я пошел в ближайшую мастерскую и предложил свои услуги. Хозяин спросил у меня бумаги. Я ему показал рабочий паспорт и удостоверение, где было черным по белому сказано, что я по профессии переплетчик, но хозяину этого было мало. Он попросил меня показать ему мою рабочую книжку (Arbeitsbuch). Я показал ему мое удостоверение служащего Югочелика, написанное только по-сербскохорватски. Оно было внушительным, с фотографией и многими печатями, но непонятным для немца-хозяина. Он повертел его в руках и спросил, почему ничего нет по-немецки. Я объяснил, что хоть удостоверение и было выдано во время войны, в 1940 году, но в Югославии тогда еще не думали, что страна будет вскоре оккупирована немцами, и потому не предусмотрели перевода на немецкий язык. Хозяин улыбнулся, и сказал, что берет меня на пробу.

Он дал мне пачку портретов на меловой бумаге и указал на гору книг на полу. Надо было приклеивать по портрету автора на каждую книгу. Я взял первую книгу и портрет, смазал его клеем и приклеил. Хозяин молча смотрел на меня, и когда я взялся за следующую, то спросил:

– Кто тебя учил так работать? Вот как надо. Он взял всю пачку портретов, выровнял их и одним мазком смазал их все клеем. Потом взял десяток книг и стал быстро приклеивать один портрет за другим. У него все прямо летело.

Потом он показал мне, как сшивать книги проволокой на специальной машине, и был искренно удивлен, узнав, что у меня нет гладилки (маленькой тонкой костяной дощечки), которая у настоящего переплетчика всегда в кармане. Он понял, с кем имеет дело, улыбнулся и подарил мне гладилку. Когда наступил обеденный перерыв, он сказал мне: Дорогой мой, я возьму тебя на работу и буду платить 66 пфеннигов в час. Согласен?

Я знал, что столько получает начинающий (вспомогательный) рабочий (Hilfsarbeiter), и сказал – «нет, я хочу 99 пфеннигов», а это было ставкой для специалистов.

– Я не говорю, что ты не специалист и, в принципе, не возражаю против 99 пфеннигов, но ты работаешь хуже моего помощника, которому я плачу 66 пфеннигов, и если я дам тебе 99 пфеннигов, то и он потребует такую же плату для себя, а платить вам обоим по 99 пфеннигов мне будет слишком дорого.

За проработанные мною 4 часа он дал мне серебряную монету в 5 марок, и когда я вынул кошелек, чтобы дать ему сдачу, он отказался и, пожелав удачи, попрощался. Это был остроумный и добрый человек.

Отмечу, что хотя правительство незаметно изымало не только серебряные монеты, но и медную мелочь в 5 и 10 пфеннигов, заменяя их черными монетами из свинцового сплава, и серебряные, и медные монеты в начале 1942 г. все еще были в обращении.

На следующий день я снова отправился искать работу. Сперва мне отказали в нескольких местах, но потом нашелся один мастер, которому нужен был временный рабочий для переплета 3000 книг, издательницей которых была одна дама, жившая в том же доме, где была и переплетная. Хозяин спросил меня, согласен ли я на временную работу, и когда я согласился, спросил меня, сколько я хочу получать в час. Я назвал 99 пфеннигов, и он согласился взять меня на пробу, предложив сразу же надеть фартук. Я ему объяснил, что, нанимаясь в Хорватии на работу, мне обещали, что халат я получу там, где буду работать. Он извинился и стал объяснять, что у него маленькая мастерская, что он работает без помощников и не имеет лишнего халата.

В этот раз я не ударил лицом в грязь. Получив пачку портретов, я их сложил как надо и одним мазком смазал их клеем и быстро приклеил. Вчерашний урок мне пришелся на пользу. Гладилка тоже торчала у меня из кармана и свидетельствовала о моей принадлежности к переплетной профессии.

Переплетчик выполнял заказ по частям. Сотня книг была почти готова, а все прочее было еще не сброшюровано. Хозяин хотел посмотреть, как я буду брошюровать, и тут я тоже, пользуясь вчерашним опытом, сделал все как надо. Хозяин был доволен, но, прощаясь со мной, просил принести ему на следующий день немецкую рабочую книжку, так как моя из Югославии в Германии не действительна. Я сказал, что ее у меня нет.

– Разве тебе ее не дали на бирже труда?

Когда я сказал, что кроме рабочего паспорта, в котором было сказано по-немецки, что я переплетчик, у меня ничего больше нет, ему стало ясно, что я нанимаюсь к нему нелегально. Он знал, что через биржу труда он никого на временную работу не получит, и принял меня на работу. Я для него был находкой, так же как и он для меня. Платил он мне 99 пфеннигов в час без вычетов, а работал я у него с 8 утра до 5 вечера, а по субботам до двух. Как только сто книг было готово, я их в двух чемоданах тащил к издательнице на третий этаж (лифта в доме не было) и получал на чай 10 пфеннигов. Первый раз, с непривычки, я чуть было не отказался от чаевых, но быстро понял, что, назвавшись рабочим, должен себя вести по-пролетарски.

С работы домой, то есть в НОРМ, я приходил первым, минут через 20 после конца работы. Хоть мы и имели такие же продовольственные карточки, как и немцы, и в начале 1942 г. по ним давали еще вполне прилично, мы все и всегда чувствовали себя голодными. Приходя с работы, я съедал свою вечернюю порцию хлеба с мармеладом, а когда приходил Олег и другие жители НОРМ, то у меня, в самом буквальном смысле слова, начинали течь слюнки. Я не выдерживал и съедал утреннюю порцию хлеба. Но через два-три дня я нашел выход из положения и предложил всем не начинать есть, пока все не вернутся с работы.

Дело в том, что все мы были холостяками и питались в ресторанах, а там, вырезая у нас карточки, давали, конечно, меньше, чем было положено. Не раз нам было стыдно, что мы, идейная молодежь, собравшись вместе, частенько переходили, как мы говорили, на «кулинарные темы». Сперва мы говорили о том, где и что можно было достать без карточек, например, измятку (Buttermilch), картошку и еще что-то, затем, в каких ресторанах за те же карточки дают больше и, наконец, какой вкусный хлеб, сосиски или пирожные были в Югославии. Конечно, кто-нибудь из нас переводил разговор на более идейные темы, но ведь и идейные люди не обходятся без еды.

В НОРМ приходила разная молодежь из разных стран. Члены НТС приезжали в Геманию якобы на работу, чтобы двигаться дальше в Россию, а были среди молодежи и такие, которые приезжали именно работать и приходили в НОРМ, чтобы отвлечься и развлечься. Помню, как один, узнав, что я работаю до 5 часов, предложил устроить меня на вторую работу. Я, конечно, отказался. Не для того я приехал в Германию.

По тому, кто как говорил, легко было узнать, кто откуда приехал. Только члены НТС, готовясь к встрече с молодежью на родине, следили за своим русским языком и не употребляли в разговоре иностранных слов. Впрочем, и у них это бывало. Так я, однажды, решив пристыдить ребят за употребление иностранных слов, услышал от них, что и я этим грешу: я киоск называю «трафикой», а это не по-русски. Я был потрясен. За 22 года жизни в Югославии я ни разу ни от кого не слышал слова «киоск» и думал, что «трафика» русское слово.

Зато члены НТС страдали другим. Все мы употребляли такие советские словечки, как «ребята», «отобразить», или выражения вроде «в разрез и по линии» или зощенковское «что за шум, а драки нет». От членов НТС члены НОРМ научились петь многие советские песни, зачастую не зная об их советском происхождении. Это были и «Крутыми тропинками в горы», и «Веселый ветер», и «Я на подвиг тебя провожала» и многие другие.

Русская молодежь из Франции, даже знающая русский язык, между собой говорила, как правило, по-французски. На вопрос «как дела?» отвечали по-французски – «са ва». Вначале это было забавно слышать, но потом перестало казаться смешным. «Старые» берлинцы чепуху называли по-немецки – «квач» и в виде восклицания говорили «Mensch!» (человече!). Курс для вожаков – КДВ русские из Польши называли КаДеВу и подмешивали польские словечки, чем, впрочем, страдали и эмигранты из Югославии.

Вообще, русская молодежь из разных стран представляла собой довольно пеструю картину. Началось деление на «старых» берлинцев и «новых» берлинцев, т. е. новоприезжих. Это были два разных мира. «Старые» берлинцы либо учились в русско-немецкой гимназии, либо имели интеллигентную работу, питались дома, имели связи с местным населением. «Новые» берлинцы были простыми низкооплачиваемыми рабочими и питались в ресторанах. Во главе НОРМ стояли «старые» берлинцы – Ваня и Ира Мелких, а на всех остальных руководящих местах оказались «новые» берлинцы. Некоторые «старые» берлинцы были этим недовольны, но не хотели понять, что они в этом сами виноваты. Им никто не мешал занять ту или иную руководительскую должность, но они предпочитали не руководить, а быть руководимыми.

Рождественский, работая в редакции «Нового слова», устраивал там после конца работы доклады для членов НТС и их друзей. Первое время «Новое слово» можно было купить и на оккупированной территории СССР, куда спецкором ездил Февр, писавший о своих впечатлениях под заголовком «Солнце всходит на Западе», но потом немцы ограничили распространение «Нового слова» на Германию и Генерал-губернаторство. Редакция получала газеты, печатавшиеся на оккупированных территориях, и делала из них выдержки. На собраниях в редакции Рождественский читал те сообщения, которые почему-либо не попадали в «Новое слово», снабжая их комментариями, где между строк говорилось о том, о чем нельзя было написать. Помню одно такое сообщение об открытии маслобойного завода. Из комментариев становилось ясно, что раньше крестьяне могли использовать молоко для себя, а после открытия завода все молоко шло на масло для немецкой армии.

Когда заказ в переплетной, где я работал, был выполнен и хозяин попрощался со мной, мне надо было снова искать работу. Я ее нашел без особого труда, но хозяин послал меня на биржу труда за рабочей книжкой. Книжку я получил, но одновременно и назначение в другую переплетную, туда, где надо было в спешном порядке переплести новые телефонные книги. Долго я там не проработал, так как в апреле НТС решил послать меня в Варшаву на работу в Дом молодежи, чтобы заменить Мартино, который в мае должен был бы двинуться в Смоленск.

После моего отъезда в Варшаву начальником Отделения одиночек был назначен атаман (так в НОРМ назывались руководители) Павел Синкевич, а его помощником Володя (Владимир Исаакиевич) Быкадоров. Отделение выпускало в Берлине «Костер одиночек». Третий и, кажется, последний, номер вышел перед лагерем, который должен был бы состояться с 15 августа по 1 сентября 1944 г.

До войны издание местных журналов в Югославии было одной из форм воспитательной и образовательной работы с разведчиками. В 1941–1945 гг. в Германии, в ее границах того времени, выходили, кроме берлинского «Костра одиночек», с 1 марта 1944 г. еще «Рук-Вож» – журнал для руководителей и вожаков, в Катовицах-Сосновицах – «К родным полям», в Лицманштадте «Наш труд» и в Альгрингене сборник «Вперед» (кажется, только один номер). О журнале псковских одиночек «Перезвоны» и венском сборнике «Вперед» будет сказано далее.