Цитаты из книги «Биография Кришнамурти»

В ходе дискуссий Кришнаджи отказывался признавать себя учителем, а слушателей – учениками. Он говорил об «изучении» как о состоянии, где взаимоотношения между учителем и учеником претерпевают радикальное изменение. Изучение требует энергии и сильнейшей любознательности и свободы исследования. Все это приходит с наблюдением – состоянием, в котором заканчиваются любой авторитет и любая иерархия в духовном смысле. Он описывал себя как зеркало, в котором видит себя слушатель, обладающий неискаженным и необусловленным зрением.

В клетках мозга присутствует свобода от известного. Когда колеи исчезают, мозг оживает. Это состояние дает возможность физического преобразования

Ринпоче Самдхонг сказал: «Если вы ощутите сострадание, которое проистекает из Кришнаджи, то поймете, что для него не существует никаких границ. У большинства учителей подход ограничен, а подход Кришнаджи безграничен». Энергия Кришнаджи и его слова произвели на него колоссальное впечатление. «Чем глубже ты понимаешь Кришнаджи, пытаясь дотянуться до него, тем дальше он уходит – к еще более глубоким озарениям. Тебе никогда не удается прикоснуться к нему, никогда не удается к нему приблизиться. Ибо он бесконечен – у него нет предела».

Кришнаджи утверждал, что национализм разделяет человека. Но Иллич возражал ему не менее страстно. Он снова подчеркнул, как важно иметь корни – и это означает нечто намного большее, чем национализм. Кришнаджи сказал, что и у него тоже есть корни, поскольку он родился в Индии в варне брахманов. Эти корни – возможно, они насчитывают тысячи лет – были его обусловленностью, но до тех пор, пока его ум обусловлен, он не свободен. Людей разделяет прошлое в качестве мыслей. Мысли – это знание. – Если я хочу жить с вами в мире, мысль должна завершиться. То, во что я ухожу корнями, не дает мне установить отношения с вами.С точки зрения Кришнаджи, наблюдение без использования мысли было совершенно необходимо – лишь это означает целостное действие. Иллич сказал, что он начинает понимать. Проблема – в языке. Но, с его точки зрения, опасность состояла в том, что младшее поколение утратило способность распознавать и отвергать ложное.Подводя итоги дискуссии и реагируя на то внимание к корням, которое проявлял Иллич, Кришнаджи сказал:– Когда я выхожу из этого потока, я нефрагментирован… непротиворечив… я целостен… а у целого нет корня.Однако же Иллич испытывал сильнейшую потребность в корнях, он не был готов отделиться от них.Кришнаджи ощущал, что без решения этой центральной проблемы человек не сможет расцвести. А цветение необходимо. Иллич полагал, что у нас мало надежды решить центральную проблему. Он был готов принять недостижимость совершенства, жить и умереть с этим. Тут пути Кришнаджи и Иллича разошлись.С точки зрения Кришнаджи, позиция Иллича представлялась неудовлетворительной. Внезапно он начал говорить о прекращении страдания как о важнейшей задаче. Он не мог представить, что жизнь задумана как вечное страдание.Иллич же полагал, что страдания надлежит принять.– Почему, – спросил Кришнаджи, – люди должны страдать психологически?– Потому что Бог это приемлет, – сказал Иллич.Кришнаджи неумолимо продолжал вопрошать:– Почему человек страдает? Если человек принимает душевные страдания, это высшая степень невежества. Почему человек страдает? Потому что он невежествен? Потому что он пребывает в состоянии конфликта? Потому что ему свойственны внутренние противоречия?Иллич был настроен столь же страстно. Он верил в то, что страдание является нормальным состоянием человека.– Ах, вот оно как, – сказал Кришнаджи.Иллич ощущал потребность ясно, четко и тонко видеть свою обусловленность и позволять этой обусловленности формировать нас. А Кришнаджи отказывался признать, что печаль является необходимой составляющей состояния человека.Два ума стояли лицом к лицу. Иллич спросил:– И что же тогда есть сочувствие?Ответ пришел, как волна накатила:– Сочувствие означает интенсивность чувства ко всему; любовь, сэр, не страдает. Пришло время прощаться. Когда мы в тишине шли к его комнате, Иллич сорвал цветок жасмина и протянул мне. Очень красноречивый жест. На следующий день они снова виделись с Кришнаджи, но я на той встрече не присутствовала.

Ум должен высвободить себя. Он должен обрести свободу смотреть, и эта свобода равна действию. Само по себе видение и есть действие.

Свобода и сострадание суть одно и то же. «Мы в течение последних пятидесяти лет пытались увидеть, могут ли немногие выйти из потока, выйти из него, не имея мотива». Он также говорил о том, что изучение является важнейшим фактором, который способствует освобождению ума, – изучение, порождающее свой собственный импульс.

Позднее, во время прогулки по Бомбею, он сказал, что сам акт вглядывания и вслушивания активизирует чувства. «Видение, в которое не вмешивается слово в виде мыслей, порождает энергию». И еще он говорил о том, насколько важно познать себя, как мы есть, а не грезить о том, чем мы хотели бы себя видеть, ибо это есть иллюзия, идеал и фикция

Спокойный, но очень бдительный и внимательный ум – благословение. Он словно земля, таящая в себе неисчерпаемую сокровищницу возможностей. Когда есть такой ум – не сравнивающий, не осуждающий, – лишь тогда возможны неисчислимые богатства. Спо

Достоинство невозможно сымитировать, невозможно его развить; сознавать, что ты наделен достоинством, – значит сознавать себя чем-то, а это жалко и мелочно. Быть ничем – значит быть свободным от самой этой идеи. Истинное достоинство в том, чтобы просто быть, не принадлежа никакому конкретному состоянию. Это невозможно отнять у человека, это всегда с ним. Жизн

Как же мало внимания мы уделяем всем тем вещам, что нас окружают, наблюдению за ними, их анализу. Мы так сосредоточены на себе, так заняты своими заботами, своей выгодой, что у нас нет времени, чтобы наблюдать и понимать. От такого применения наш ум делается скучен и вял, разочарован и печален, и от этой печали мы стремимся сбежать. До тех пор пока активно наше «я», неизбежно сохраняется тоскливая утомленность и разочарование. Люди охвачены безумной гонкой, болезненной эгоцентрической печалью. Эта печаль сопровождается глубоким бездумием. Кто вдумчив и бдителен, тот свободен от печали.