Хрипловатый голос Невского выбивает почву из-под ног, стоит только мне распахнуть дверь. Давид стоит за прямо за ней, босой, в одних спортивных штанах. Руки сложены на груди, а на губах – улыбка, полная понимания. Он идеально сложен – подтянутое тело скорее худощавое, чем мускулистое. Но мне отчётливо виден каждый рельеф, выступающий под кожей.

– Так будет лучше.

Он просто мотает головой и делает шаг в мою сторону, понуждая меня инстинктивно отступить. Закрывает за нами дверь, когда мы оба оказываемся во мраке спальни. Забирает туфли из моих рук и осторожно кладёт их на пол. Во рту мгновенно пересыхает – миллион вопросов, уже готовых сорваться с губ, исчезают. По-моему, всё яснее ясного, и то, что я приняла за свою симпатию, теперь поделено между нами двоими.

– Так не будет лучше ни для кого.

Невский просто прижимает меня к себе, почти как тогда, когда танцевали в клубе, только теперь в этом жесте столько неприкрытой властности. Он делает то, что решил, – за нас обоих. Сначала проводит губами по поим губам, словно пробует их на вкус. Меня будто пронзает разрядом в триста восемьдесят. Машинально хватаюсь за его плечи, пытаюсь отстраниться, но ничего не выходит – Давид держит крепко, позволяя делать только то, чего хочет он.

– Аль… я хочу тебя, безумно.

Хриплый шёпот не может принадлежать Даву… Это не тот Невский, которого я знала все эти годы. К нему у меня просто не может быть таких чувств. И он не может говорить мне таких слов.

– Давид, не надо, прошу…

Он не внимает жалким мольбам, просто накрывает мои губы своими, врывается языком в рот и шагает в сторону постели, понуждая сделать шаг и меня. Это безумие, настоящее, с контрастом таких ощущений, от которых окончательно схожу с ума. Наслаждение от того, что меня целует Невский, и что он хочет меня, перемежается инстинктивными желаниями оттолкнуть, сбежать, спрятаться и больше никогда его не видеть.

Что мы творим? Сейчас ещё можно остановиться и сделать вид, что ничего не произошло, но потом будет слишком поздно. Потом уже ничего нельзя будет изменить.

– Дав, хватит! – громко шепчу, успевая только охнуть, когда Невский укладывает меня спиной на кровать и нависает сверху на вытянутых руках.

Он – везде, от него не спрятаться. Не даёт мне приподняться, прижимая своим весом к постели.

– Аль, ты себе-то врать перестань. Ты же хочешь меня не меньше.

– Это не так. Ты всё неправильно понял.

Снова голос звучит жалко, да и Невскому плевать – он берёт то, что хочет. Закрывает мне рот новым поцелуем, задирает подол платья, устраиваясь между моих ног. Я хочу его, он прав, но всё это неправильно. Так не должно быть.

Давид двигает бёдрами, будто занимается со мной любовью. Мы с ним оба в одежде – моё платье задралось едва не до груди, но бельё с меня он так и не снял. И этого так мало – по ощущениям, и чрезмерно много того, что уже себе позволили.

Всё это время целуемся, жадно, глубоко, словно оба – кислород друг для друга.

– Если ты мне не позволишь большего, я встану и уйду, – шепчет Невский, разрывая поцелуй.

В моих ушах стучит кровь. Она проносится по телу со скоростью горной реки. Сердце заходится в бешеном темпе, и голос Дава слышу словно бы издалека. Не хватает возможности сделать полноценный вдох.

Я же этого желала, об этом думала, когда сидела напротив Давида в кухне. А сейчас он говорит, что выбирать именно мне.

– Нам ничего нельзя вообще.

В этих словах уверенности ни на грамм. Всматриваюсь в глаза Невского, пытаясь прочесть по ним каждый оттенок мелькнувших эмоций. Он тяжело дышит и возбуждён до сих пор – отчётливо чувствую это. И всё… это то, на чём всё и завершится. Мы оба перешли границу, но вернуться назад ещё можно, пока не натворили глупостей.

– Хорошо, – выдыхает наконец. Опускает голову и упирается лбом в матрас возле моего плеча.

Чувствую себя отвратительно, прежде всего потому, что до сих пор хочется удержать. Прижать к себе, умолять поцеловать снова. Знаю, что совсем скоро перестану чувствовать на себе тяжесть его тела, и от этого снова возникает ощущение, что мне перекрывают кислород.

– Аль, ещё кое-что, – приглушённо произносит Давид. – Если ты сегодня сбежишь, клянусь, я сделаю всё, чтобы мы больше с тобой не встречались.

– Дав…

– Ты меня услышала.

Поднимается одним рваным движением и выходит из комнаты, оставив меня одну. Хочется реветь. Сесть, обхватить колени руками и реветь. Слышу, как Невский выходит на улицу чтобы покурить. Наверное, мне нужно выйти следом за ним, попытаться поговорить, но я просто остаюсь лежать и смотреть в потолок. Никак не могу привести мысли в порядок – они кружатся в голове беспрерывным хаотичным калейдоскопом. Да и незачем опять впадать в бесконечные размышления о том, что может быть, а чего быть не может.

Всё уже свершилось. Теперь нам просто нужно продолжать жить дальше и делать вид, что ничего не произошло. И вот это сделать будет очень сложно, если не невозможно.

Давид и Оксана ещё спят, когда я всё же решаюсь встать, выпить кофе и предупредить их, что уезжаю. Эту ночь я не спала – не удалось даже сомкнуть глаз. Слёз не было, я просто лежала, повернув голову к окну, и смотрела на светлеющее небо.

Мыслей не было тоже, кроме одной – хотелось высказать Невскому всё, что я о нём думала. Чёртов шантажист… Знал ведь, что они с Окс для меня значат.

Что он значит.

Наскоро делаю кофе и залпом выпиваю, не чувствуя вкуса. Войти сейчас в их спальню, увидеть, как спят в обнимку… встретиться взглядом с Давидом – невыносимо. Но мне придётся это сделать, потому что я уже решила – всё, что случилось ночью, нужно оставить позади и забыть.

– Ребят… можно? – осторожно приоткрываю дверь после тихого стука.

Тут же натыкаюсь глазами на стройную ногу Оксаны, которую она закинула на Невского. Он не спит – лежит и смотрит в потолок, закинув руки за голову. Переводит взгляд на меня – медленно, словно не знает, не показалось ли ему, что я стою в дверях.

– Окс спит ещё. Заходи.

– Нет. Я уезжаю. У меня… дела образовались.

Нагло вру, и Давид это знает. Прищуривается и молчит. Опять по телу дрожь, но сейчас я упрямо поджимаю губы и уговариваю себя не обращать на неё внимания. Пока смотрим друг на друга, просыпается Оксана, рывком садится на постели и растирает лицо ладонями. Она спит обнажённой, простыня соскальзывает, открывая моему взгляду небольшую грудь идеальной формы. Окс не стесняется – этого чувства между нами нет уже давно.

– О. Аль, а ты чего при параде?

– Я уезжаю, мама позвонила, нужно домой.

– Да?

Она падает обратно на подушки, раскинув руки, закрывает глаза, и я сосредотачиваю всё своё внимание на ней. Потому что нутром чувствую пристальный взгляд Невского, который буквально испепеляет меня на месте.

– Слушай, если мы с Давом не поедем, ты же не против?

О, я только за. Целиком и полностью. Мне бы вообще пока лучше с Невским не встречаться, но не скажешь же об этом подруге прямо?

Вижу, что Давид как раз совсем не рад этой перспективе. Откидывает простыню и поднимается с постели. Слава богу, хоть одетый, уже хорошо.

– Я провожу, – бросает короткое Оксане, и та кивает сквозь сон.

Мы молча выходим из дома, я – на низком старте, чтобы наконец уже избавиться от общества Невского, он – закуривая на ходу. Бросаю на него взгляд искоса, потому что прямо смотреть не могу. Только не после того, что между нами произошло.

– Всё же убегаешь, Аля, – качает он головой, и тут меня накрывает волной такой ярости, что сдержать её внутри невозможно.

– Чёрт бы тебя побрал, Дав! – шиплю ему в лицо, подлетев к Невскому. – Ты всё испортил. И сейчас снова начнёшь меня шантажировать? Знаешь, кто ты? Эгоистичный с…

– Сукин сын, – кивает он, выбрасывая сигарету. Молниеносно обхватывает меня за затылок и наклоняется так, что мы соприкасаемся лбами.

Я вцепляюсь ногтями в его запястье, знаю, что останутся следы, но сейчас плевать. Я зла, обижена и имею на это полное право, а он… Он прекрасно понимает, что именно чувствую, и согласен с эпитетами, которые были готовы сорваться с моих губ.

– Я хочу тебя. Дико хочу. Всегда хотел, а сейчас всё, пи*дец. Сдерживаться больше не могу.

Кусает мои губы до боли, проталкивает в рот язык. Резко отстраняется и делает глубокий вдох.

– А сейчас беги, Аленькая, пока я тебя не оттрахал прямо здесь.

И мне ничего другого не остаётся. Всхлипнув и проклиная этого засранца и высокие каблуки, я сбегаю по ступеням крыльца и устремляюсь прочь от дома. Перед глазами пелена – от ярости, от слёз, от того, что всё переменилось на сто восемьдесят градусов.

Как будто тот мир, что являлся для меня привычным, поломался, рухнул, а я сама была в этом виновата.

– Чёрт бы всё побрал… – выдыхаю, вызывая такси и сажусь на скамейку остановки. – Чёрт бы всё побрал…

В моей жизни было только две лучших подруги – Оксана и мама. И если первую я сегодня, кажется, потеряла, то с мамой, слава богу, делить одного мужчину на двоих мне не приходилось и, как я смела надеяться, не придётся.

Она понимает, что со мной что-то не так сразу, стоит мне выйти из душа и пройти в небольшую кухню, где мама готовит оладьи.

– Как погуляли? – уточняет, переворачивая на сковороде очередную порцию. – Выглядишь ты как-то не так.

И мне совсем не хочется скрывать от неё то, что гложет изнутри. Я теперь напрочь не знаю, что именно стану делать после. Раньше и не задумывалась, как часто мы с Окс созванивались в течение дня. Три раза? Пять? Десять? Ведь она обязательно позвонит мне уже через пару часов, когда они с Невским неспешно позавтракают вдвоём и соберутся уезжать с дачи. И что мне ей сказать? Сделать вид, что всё по-старому? Для неё – да, а вот для меня – далеко нет.

– Не так, – киваю, когда мама ставит передо мной чашку зелёного чая. – Погуляли мы хорошо, а потом поехали к Давиду на дачу.

– Ну понятно, – вздыхает она, и я отчётливо осознаю, что упускала всё это время что-то очень важное.

– Мам?

– Что?

Она выключает плиту и садится напротив. Улыбается, как улыбаются матери своим несмышлёнышам-детям, и с моих губ срывается горестный всхлип, который даже не пытаюсь сдерживать.

– Это же Давид всё, да?

– Да…

– Ну, рано или поздно это должно было случиться.

Мама пожимает плечами, пододвигает ко мне чашку ближе и командует:

– Пей.

И я послушно делаю глоток.

Наверное, она права. Это действительно должно было рано или поздно случиться. «Я всегда тебя хотел». Мы были знакомы шесть лет. Шесть чертовски долгих лет! Мы были лучшими друзьями – я, Давид и Оксана. Они – всегда рядом, вместе. Такие счастливые и влюблённые. А я – с ними. И ни разу за это время у меня не возникло ощущения, что я третья лишняя.

Я влюблялась, рыдала то на плече Оксаны, то Давида, когда у меня чего-то не получалось в отношениях. Я делилась с ними тем, чем не готова была поделиться ни с кем. Они были моими друзьями, а всё это время Невский меня хотел. Трахал Окс, а хотел ещё и меня. И похоже, это было заметно со стороны, раз мама так уверенно заявляет сейчас, что рано или поздно всё должно было случиться.

– Ну? Расскажешь, что стряслось? Или мне на кофейной гуще погадать? – продолжает улыбаться мама, отпивая капучино. И меня прорывает. Я начинаю делиться тем, что меня пожирает изнутри. Сначала неспешно, а после – всё больше распаляясь. О том, как вчера вдруг посмотрела на Давида другими глазами, как всё завертелось со скоростью света. И как позволила себе – и ему – то, что сейчас неподъёмным грузом лежит на душе.

– В то, что ты именно вчера на него посмотрела другими глазами, я никогда не поверю, – качает головой мама, когда я замолкаю. – Можешь протестовать и сказать мне, что я ошибаюсь, но… мне кажется, между вами всегда было нечто большее, чем бывает, когда девочка и мальчик дружат. Ты могла этого и не осознавать, а вот Давид…

– Что – Давид? – подгоняю маму, когда на её лице появляется странно-мечтательное выражение.

– А Давид всегда на тебя смотрел совсем не дружески.

– Глупости! – протестую я мгновенно.

– Ну, тебе виднее, – снова пожимает плечами мама, но по её виду ясно: она не согласна с моим суждением от слова «совсем».

– Мам, я так запуталась… Уже ничего не понимаю.

– А что тут понимать? Важно, что ты сама к нему чувствуешь. Если ничего нет, то и путаться не в чем.

– Ты говоришь так, будто я должна забыть про нашу дружбу, если вдруг окажется, что у меня есть чувства к Давиду.

– Нет, избави боже! Я совсем о другом.

– О чём?

– Если ты любишь Дава, тебе нужно будет очень крепко подумать о том, что станешь делать дальше. Сама посуди, что выйдет, если ты продолжишь с ними дружить? Что у тебя на душе будет?

Будет погано, и я это понимаю. Так погано, что даже сейчас, когда представляю то, чему не раз становилась свидетельницей раньше, меня выворачивает наизнанку от ревности. Но и потерять их обоих я не готова. Уж лучше наступить на горло собственной песне.

– Я не смогу без них, понимаешь? – шепчу едва слышно, уткнувшись в чашку с чаем. – Это как отрезать половину себя.

– Понимаю. Но и с ними рядом будешь страдать. Ну и стоит подумать ещё и о том, как в глаза Оксане смотреть теперь.

Она озвучивает мои мысли. Сделать вид, что ничего не случилось, не получится. Я знаю себя – просто не выдержу однажды и выдам всю неприглядную правду. Вопрос только в том, как её воспримет сама Окс. Не решит ли, что я так пытаюсь разругать её с Невским? Нет, я определённо чертовски запуталась.

– Всё это я знаю, только не легче мне совсем.

– Понимаю, милая, всё понимаю.

Мама поднимается и подходит ко мне. Прижимает мою голову к себе, и я обхватываю её в ответ руками. Почти как в детстве, когда приходила со своими бедами и бедками. Только тогда они не были настолько всеобъемлющими и фатальными.

– Всё хорошо будет, – шепчет мама, когда я начинаю всхлипывать и уже не сдерживаю слёз. – Всё будет хорошо.

Вот только мне в это совсем не верится. Напротив, внутри ощущение, будто стою перед внезапно разверзшейся под ногами пропастью, и мне некуда делать новый шаг. Решусь на что-то и стану падать вниз, пока не разобьюсь об острые камни.

Наверное, это называется неизбежностью.

Оксана набирает мой номер только ближе к вечеру. Когда вижу на экране сотового имя подруги, мне становится нехорошо. Если Невский за это время успел поведать ей обо всём в подробностях, нас сейчас ждёт не самый приятный разговор.

С опаской отвечаю «алло», и тут же слышу довольный голос по ту сторону, от чего хочется рвано выдохнуть с таким облегчением, что даже начинает подташнивать. От самой себя – в первую очередь.

– У тебя всё в порядке? – уточняет Оксана, когда я слишком долго молчу в ответ на её излияния по поводу предстоящей вечеринки.

– Д-да… да, просто тут небольшие трудности бытовые.

– Давай Давида пришлю?

– Нет!

Чёрт, если так и дальше пойдёт, Окс по одной моей реакции на Невского догадается обо всём и ещё получит основания пририсовать мысленно то, чего не было и быть не могло.

– Ну, как знаешь. Так что ты думаешь о Славике?

А что я могу думать о Славике? Я о нём не думаю вообще, если уж быть откровенной.

– Да, конечно, приглашай.

– Он тебе хоть немного нравится?

– Конечно. Окс, слушай, мне вправду сейчас пока не до этого. Если чем помочь нужно, говори.

– Да нет. Мы сами справимся. А ты готовь свой лучший наряд!

Она отключает связь без лишних слов, и я опускаюсь в кресло, с которого вскочила парой минут раньше, услышав звонок подруги.

Пытаюсь мыслить относительно трезво, но ничего не выходит. Нужно было отказаться от вечеринки. Чтобы только не видеть снова Невского, их объятий, поцелуев и того, от чего нервы будут сворачиваться в жгуты. Но как раз это и могло навести Оксану на подозрения. Не стану же я просто так без объяснений избегать их компании.

А может, стоит встретиться с ней до запланированного мероприятия? Рассказать всё, и пусть горит оно синим пламенем? И дружба наша, вероятнее всего, тоже, потому что на месте Оксаны я бы себя отправила куда подальше трижды. И заклеймила позором на веки вечные.

Эти мысли не дают мне покоя. Хожу по квартире, делая какие-то монотонные дела, а сама вся погружена в себя, и чувствую, будто всё глубже погружаюсь в вязкую трясину. Ещё немного и окажусь в ней с головой.

Ближе к вечеру приходит смс от Невского. Всего два слова:

«Ты как?»

Нет, он определённо издевается. Или знает наперёд, что у меня от одного имени абонента на экране мобильника сердце заходится в бешеном темпе.

«Отлично».

Вот и всё, что могу ответить. Лаконично, дёшево и сердито. И в ответ молчание, на что я рассчитывала мысленно, а вот сердцем… сердце уже подговаривает написать Невскому что-нибудь ещё. Похоже, оно в этом вопросе у меня совершенно немудрое.

«Ты на вечеринке точно будешь?»

Нельзя испытывать такую неуёмную уродливо-неправильную радость от того, что Давид написал мне снова. Это всего лишь переписка – одна из тех, что у нас уже были миллион раз. Болтовня, шутки, невинный флирт, который таковым был раньше. А сейчас уже смотрю на него совсем другими глазами.

«Буду. Я Оксане же сказала».

«Ты на меня злишься?»

«На себя злюсь».

«Зря. Давай встретимся вдвоём и поговорим? Обещаю не распускать руки :)»

«Нет! Это отвратительная идея, Невский».

«А мне кажется, самая верная из всех возможных».

«Я сказала – нет. И мне пора идти. У меня дела».

«Трусиха».

На это мне совершенно нечего ответить. По крайней мере, печатных слов не имеется. Он действительно считает, что я трушу, и именно это чувство становится причиной для отказа встретиться? И больше оснований для милых свиданий с парнем подруги у меня нет?

Пф…

– Аль, ты так дырку в полке протрёшь, – улыбается мама, которая застала меня за тем, что я по сотому разу провожу тряпкой по книжной полке. А сама думаю о том, что моё желание встретиться не с Невским, а с Оксаной и всё ей рассказать – самое верное в сложившейся ситуации.

– Я чего-то погрузилась в себя.

– Вижу. Поговорить не хочешь?

– Нет. В смысле, о Давиде точно нет. А так давай поболтаем.

Мы идём в гостиную, где садимся перед телевизором и обсуждаем какую-то несущественную ерунду, а я ловлю себя на том, что не могу усидеть на диване ровно. Хочется вскочить и бежать к телефону. Позвонить Оксане и договориться о встрече.

– Мам… я хочу рассказать всё Окс, – выдаю я в ответ на комментарий о наряде Киркорова, пляшущего на экране.

– Ну, я честно говоря, удивлена, что ты так долго держалась. Это же не в твоём стиле – умалчивать о том, что для вас всех важно.

– Думаешь, поступлю правильно?

– А сама ты как считаешь?