Я визжу и, заливаясь смехом, пытаюсь вырваться.

Но куда там, из-под такой-то груды мышц?

Мы бесимся, пока нам не начинают долбить по батареи.

– *б вашу мать! Когда же вы угомонитесь, сукины дети, всю ночь спать не даёте! – кричит какая-то бабка снизу.

Переглянувшись с Серёжей, мы утыкаемся в подушку и начинаем ржать.

– Сукины дети, – заикаясь, повторяю я, утирая слезы.

– Молчи, иначе бабка Клава начнет мне названивать, – в притворном ужасе шикает на меня Долгов.

Пока принимаем душ, продолжаем смеяться. И это немного скрашивает неловкость, и неприятные ощущения между ног. Там все так щипет и саднит, что я едва сдерживаю слезы, осторожно смывая следы нашей близости.

– Может, давай в аптеку съезжу? – предлагает Серёжа, глядя на то, как я корчусь.

Смутившись, качаю головой, стараясь не смотреть на него. Мне все ещё неловко стоять перед ним полностью обнажённой, не говоря уже о том, чтобы на его глазах заниматься интимной гигиеной.

– Настюш, ты стесняешься что ли? – повязав полотенце на бёдрах, подходит он ко мне.

– Немного, – покраснев ещё сильнее, признаюсь едва слышно. Серёжа с улыбкой качает головой и забирает душевую лейку из моих ослабевших рук. Настраивает напор воды и, осторожно направив его на меня, другой рукой аккуратно касается меня между ног. Поначалу мне страшно от невозможности контролировать его движения. Я застываю в ожидании боли, готовая в любую секунду перехватить настойчивую руку. Но он моет меня так нежно, так аккуратно, что я постепенно расслабляюсь. А вскоре и вовсе забываю о боли, задыхаясь от нахлынувшего острой волной желания. Серёжа тоже возбуждается, лаская меня. Под полотенцем отчётливо прорисовывается абрис его эрекции.

– Серёжа, – выдыхаю со стоном, когда он заставляет меня поставить ногу на бортик и опускается передо мной на колени.

Смотрю на него сверху и голову теряю. Он же, глядя мне в глаза, начинает вылизывать меня.

– Моя вкусная девочка, – мурчит, словно сытый кот, играя языком с клитором. Всхлипываю от прошивающего насквозь удовольствия. Кусаю губы, чтобы не за стонать в голос, но Долгов тут же сводит на нет мои старания. – Покричи для меня. Покажи, как тебе хорошо.

Мне хочется пошутить насчет бабы Клавы, но слишком хорошо, не могу сопротивляться его чувственному шепоту и, несмотря на смущение, начинаю тихонечко постанывать. С каждым движением его языка все громче и протяжней, пока не содрогаюсь в сладких спазмах оргазма.

У меня подкашиваются ноги от разлившейся по телу истомы, но Серёжа не позволяет мне осесть. Удерживает крепко на месте и со вкусом слизывает мой оргазм, а после поднимает лейку и снова продолжает мыть, как ни в чем не бывало.

– Тебе полотенце не жмёт? – подкалываю его, кивнув на внушительный бугор под полотенцем.

– А что, не терпится помочь? – выключив воду, помогает он мне вылезти из душа.

– При всем желании вряд ли чем-то сейчас смогу.

– Ты себя недооцениваешь, Настюш. У тебя еще есть очень горячий ротик и не менее горячая попка, так что при желании сможешь, – подмигнув, снова вгоняет он меня в краску. Но прежде, чем успеваю подыскать остроумный ответ, Сережа коротко целует меня и шепчет. – Прекращай загоняться, Настюш, в сексе никакого стыда и стеснения быть не может. Он сам по себе стыдный, некрасивый, потный. Картинная херь, которую показывают в порнухе и близко не стоит с тем, что нормальные люди без загонов в башке делают друг с другом в постели. Не надо думать, что я что-то не то подумаю, если ты вдруг сделаешь то, что тебе хочется. Единственная моя мысль, когда я трахаю тебя, чтобы тебе было хорошо и ты кончила. Поэтому никаких больше киношных «это было потрясающе», страхов и стесняшек. Твоя главная задача во время секса – от души кайфануть подо мной и, если для этого тебе надо превратиться в похотливую сучку, требующую, чтобы её вы*бали. Ради бога – никаких проблем.

Я киваю и все равно стыдливо опускаю взгляд. Мне вновь становится до ужаса неловко за ту пошлость, и я ничего не могу с собой поделать, сколько не твержу себе, что Серёжа прав.

Видимо, с нормальностью по меркам Долгова у меня полный аут.

– Ладно, пойдём уже поедим, – к счастью, меняет он тему и, надев халат, выходит из ванной.

Вспомнив, каких вкусняшек мы накупили, у меня начинает урчать в животе. Со всеми этими переживаниями я уже забыла, когда последний раз ела, поэтому, как только, заканчиваю с сервировкой стола, набрасываюсь на еду, как оголодавшая. Серёжа по части аппетита от меня не отстаёт.

Наевшись, мне становиться очень – очень хорошо, сажусь Долгову на колени и, обняв, просто сижу, наслаждаясь его крепкими объятиями, глядя на мигающий за окном фонарь. Чуть позже, попивая вино, мы болтаем обо всякой ерунде, смеёмся, дурачимся и постоянно целуемся, не в силах оторваться друг от друга.

– Кстати, что у тебя за фигня тут нарисована? – скользнув ладонью вниз по животу, спрашивает Сережа.

– Ой, тебе ли о фигне говорить? Ты свое убожество на плече видел?

– Я её по пьяни на спор вообще-то сделал.

– А ты думаешь, я в трезвом уме себе что-то на лобке набила?

– Ну, кто тебя знает? Ты натура творческая, мало ли чего тебе в голову взбредет.

– А у тебя, похоже, головы вовсе не было. Что это вообще такое? Ящерица? – стянув халат с его плеча, рассматриваю выцветшее чудо-юдо.

– Сама ты ящерица, Дунька! Самурай это в доспехах, – возмущается он и похоже, вполне себе искренне. Кажется, мальчику Серёже очень нравилась его нелепая татушка.

Вот умора – то! Но какой же он милый, когда отстаивает свои детские глупости.

– Если это самурай, то я тогда точно «Дунька», – продолжаю дразнить его, уж больно мне нравится этот импульсивный и немного ранимый мальчишка.

– Так тебя в телефоне и подпишу.

– Смотри, а то жена решит, что ты на доярок перекинулся, – это слетает прежде, чем я успеваю подумать. Атмосфера беззаботности и смеха моментально улетучивается.

– Ну, а твоя эта сакура с иероглифами хоть что-то означает или так – для красоты? – пытается Серёжа сделать вид, что все окей. Но я понимаю, что больше отмахиваться от реальности с её проблемами и вопросами не получится, поэтому, соскользнув с его колен, втягиваю с шумом воздух, и отвечаю тихо, зная, что он все поймёт:

– Она означает «Будь верна себе».

Мы встречаемся взглядами, Серёжа недовольно поджимает губы и откидывается на спинку дивана, видимо, настраиваясь на нелегкий разговор.

– Может, все-таки обсудим, как мы будем дальше? – предлагаю я. Долгов тяжело вздыхает и, скрестив руки на груди, соглашается:

– Ну, давай обсудим. Только предупреждаю сразу: никаких психов и истерик! Иначе разговаривать будешь сама с собой.

После таких предупреждений мне, естественно, хочется послать Серёженьку, куда подальше. Но вовремя торможу себя, напоминая, что это ни к чему не приведет.

– Окей. Только это не «психи», Серёжа.

Долгов вполне себе красноречиво хмыкает и, взяв пачку сигарет, подходит к окну напротив стола.

– И что же тогда? – закурив, устремляет на меня насмешливый взгляд сквозь пелену дыма.

То, как он стоит, прислонившись к подоконнику, скрестив ноги в этом немного маловатом ему, махровом халате с леопардовым принтом, выглядит настолько горячо, что я начинаю чувствовать себя нимфоманкой.

Вспоминаю, как он двигался во мне; как стонал от удовольствия, кончая в меня, и хочу ещё. Меня бросает в жар, а между ног вновь становится влажно, но, к счастью, тут же отрезвляюще щипет.

Блин, это вообще нормально, настолько сходить с ума по мужику? Или внутри каждой однажды просыпается одержимая больнушечка?

Делаю глоток вина, чтобы приглушить смешок, и возвращаюсь к нашему разговору.

– Это меры предосторожности, – признаюсь нехотя.

Сережа недоуменно приподнимает бровь. Втягиваю с шумом воздух и поясняю:

– Папа Гриша – человек советской закалки и живёт с оглядкой на то, кто и что о нём подумает. Если мы будем встречаться раз в две недели, то проблем нет. Я смогу придумать, почему не ночевала дома, и это не будет выглядеть, как загулы, бл*дство и так далее. В противном случае нужна причина, которая не будет вызывать у него вопросов и…

– И поэтому использовать влюблённого мальчонку кажется тебе отличной идеей, – сделав затяжку, с ухмылкой бросает он и смотрит таким взглядом, что я чувствую себя какой-то сукой. Щеки, будто хлесткой пощечиной, опаляет стыдом.

– Я не собираюсь его использовать. Просто приведу на ужин, покажу раз и… Не надо так на меня смотреть! – взрываюсь, понимая, что мои объяснения не выдерживают никакой критики. Долгов начинает смеяться, чем окончательно выводит из себя. – Нет, а что ты смеешься? Как я, по-твоему, должна каждый раз объяснять Можайскому, что не ночевала дома?

– А почему ты вообще должна ему что-то объяснять? – вводит он меня в ступор. Довольно странный вопрос. Особенно, от мужчины, у которого есть взрослая дочь.

– Может, хотя бы потому, что я живу в его доме?

– Так не живи и не придется выдумывать всякую херь. Тебе восемнадцать лет. Вольна уйти и строить свою жизнь так, как тебе хочется, тем более, что материальных проблем у тебя не будет. Дом, машину я тебе куплю, учебу оплачу, счет на твое имя открою, ну, и всякая мелочевка – это само собой, – все это он говорит таким тоном, словно я какая-то недалекая дурочка. Что меня естественно, задевает. Но я проглатываю обиду и, как можно спокойней, произношу:

– Деньги, Сережа, меня волнует в последнюю очередь. Я тебе уже говорила, у меня есть кое-какие накопления. Я работала в тату-салоне плюс папины алименты, так что если бы дело было только в этом, то ушла бы и без твоих щедрых предложений о содержании.

– Настюш, я знаю, что тебе не нужны мои деньги, – снисходительно улыбнувшись, заверяет он. – Ты же понимаешь, что я имею в виду…

– Понимаю, – смутившись, спешу свернуть эту тему.

– Тогда в чем проблема?

– В том, что папа Гриша не позволит мне так просто уйти и жить самостоятельно. Я уже пыталась, и он тогда высказался предельно ясно.

– И что же предельно-ясного этот мудак сказал? – уточняет Сережа вкрадчиво. Он вроде бы стоит все в той же расслабленной позе, но я чувствую исходящие от него волны гнева. Пусть они направлены не на меня, но мне все равно не по себе. Никогда не забуду, с какой жестокостью он избивал ударившего меня мужика. Я тогда отчётливо поняла, что он вполне способен убить, а может и убивал… Поэтому любая его агрессия пугает меня.

– Настя, – окликает он, отчего я вздрагиваю, все ещё находясь во власти своих жутких размышлений. Он же продолжает. – Если этот старый хрен угрожает тебе чем-то…

– Ничем конкретным он мне не угрожает, просто я знаю, если уйду, двери моей семьи закроются для меня.

– Семьи? – вырывается у Сережи смешок, а я вся внутренне подбираюсь, догадываясь, что он сейчас скажет. – Это, Настюш, той «семьи», из-за которой тебе, как бездомной, приходится перекантовываться в отеле и искать защиту у мимо проходящих мужиков?

– Не надо так, Серёж, –  прошу тихо, отводя взгляд. Я знаю, что он прав, и мне очень стыдно за пофигизм родных, но у меня больше никакого нет. – Как бы там ни было, они – моя семья…

– Я тебя умоляю, Насть, не неси эту клишированную муть. Какая это, нахрен, семья?! – скривившись, как от зубной боли, тушит он сигарету. Я же, втянув с шумом воздух, чтобы не сорваться и не наговорить лишнего, прошу:

– Серёжа, пожалуйста, давай ты не будешь в это лезть, иначе мы поругаемся. У меня есть сестра, я к ней очень сильно привязана и хочу участвовать в её жизни. Я и так уже потеряла подругу, выбрав тебя, не ставь меня ещё и перед таким выбором.

– Насть… – собирается он что-то возразить, но встретившись со мной взглядом, лишь поджимает с досадой губы и, тяжело вздохнув, берет свой бокал. Несколько долгих минут он, молча, потягивает вино, глядя, будто сквозь меня, а потом все же устало сообщает. – Выбирать рано или поздно придётся. Решить конфликт полюбовно у нас с твоим папкой Гришкой не получится.

От его слов по коже пробегает озноб, а в груди поселяется тяжесть. Сглатываю тяжело и тихо отзываюсь:

– Пусть лучше поздно. Мне тоже, Серёжа, как и тебе, нужно время.

– Тогда о чем мы здесь говорим?

– О том, что ты не будешь вмешиваться в то, как я решаю вопросы со своей семьей! – произношу твердо, хоть и боюсь в очередной раз нарваться на вспышку гнева, но Серёжу, похоже, веселит мой ответ.

– Ну, решай, Настюш, – с ухмылкой дает он добро, и закинув в рот горсть кешью, добавляет. – Только учти, если мне что-то не понравится, не плачь и не проси за своего додика.

Хочу возмутиться, но тут у Сережи начинает звонить телефон. Смотрю на него с беспокойством. В такой час вряд ли могут быть хорошие новости, и чутье меня не подводит. Сережа, взглянув на дисплей, рывком поднимается с места и уходит в спальню. Через несколько минут раздается его мат.

– Что? Какая еще свадьба? – цедит он на повышенных тонах. От угрозы и бешенства в его голосе у меня внутри все обмирает. На автомате убираю со стола, а сама не могу не вслушиваться в довольно странный разговор.

– А ты куда смотрел? – орет Долгов.

Естественно, бабка Клава вновь начинает стучать по батарее, но Сереже хоть бы хны, продолжает в том же духе.

– Слушай сюда, если этот олух женится, я лично приеду и оторву башку и ему, и его певичке, и тебе заодно! Вы че там, ох*ели совсем?! У него все четко прописано, пусть два года сидит на жопе ровно, иначе его из Лас Вегаса вперед ногами вывезут. Мне вот щас только с вами возиться не хватало…

Дальше он говорит тише, и не разобрать, но того, что я услышала, хватает, чтобы загрузиться. Пока мою посуду, пытаюсь понять, в чью жизнь можно столь беспардонно вмешиваться, и выводы приходят сумасшедшие. Господи, неужели у Долгова есть сын на стороне?

Эта мысль ошарашивает, хотя удивляться в общем -то нечему, но для меня все равно, как обухом по голове.

Не знаю, сколько я сижу на кухне, переваривая свои домыслы. По полу тянет от приоткрытого окна, и у меня замерзают ноги. Иду в спальню, чтобы взять носки. Серёжа, повернувшись лицом к окну, все еще говорит по телефону, поэтому на цыпочках пробираюсь к своей цели.

– Выйди отсюда! – останавливает меня раздраженный голос.

Замираю и не мигающим взглядом смотрю в искаженное злостью лицо.

– Я.. носки хотела…

– Выйди, сказал! – нетерпеливым взмахом руки снова указывает Долгов на дверь. А мне так обидно становится. До слез.

Выскакиваю в коридор.

Первым делом хочется собраться и уйти, показать характер. Но тут же одергиваю себя.

Куда я, во- первых, ночью пойду? А, во-вторых, чего своей выходкой добьюсь?

Однозначно, ничего хорошего. Только в очередной раз докажу, что вздорная, малолетняя дура, с которой можно не считаться и обращаться, как вздумается.

Оно мне надо?

В конце концов на скандалах отношения не построишь. Да и не время сейчас: у Долгова, судя по всему, какие – то серьёзные проблемы, раз срывается. С другой стороны – почему я должна думать, что ему тяжело, а он может позволить себе любые выходки? Не позиция ли это той же Ларисы, об которую он без зазрения совести вытирает ноги?

 Блин, как же сложно…

Всё-таки зря я пропускала мимо ушей мамины лекции. Может, если бы слушала, было бы проще понять, что правильно, а что-ошибка?

В итоге, так и не придя ни к чему, иду варить себе кофе. Несмотря на то, что окно давно закрыто, мне холодно.

Забравшись с ногами на угловой диван, натягиваю толстовку по самые щиколотки и, обхватив обеими руками кружку с кофе, пытаюсь согреться.

Такой озябшей и задумчивой меня, и застает Долгов. Ничего не говоря, он проходит на кухню и, присев на корточки у моих ног, надевает на них те злосчастные носки, а после касается губами моих колен, глядя мне в глаза. Несколько долгих секунд мы смотрим друг на друга.

– Обидел тебя, маленькая? – не столько спрашивает он, сколько извиняется на свой лад.

Качаю головой, а сама сглатываю подступившие слезы. Не знаю, почему я такая нюня. Вроде и обиды уже никакой нет, а все равно не могу сдержаться. Смотрю на него такого уставшего с этой виноватой улыбкой, и внутри что-то сжимается. Особенно, когда он прижимает меня к себе и целует в щеку, шепча:

– Прости, что сорвался, Настюш. Я когда на нервах, лучше мне под горячую руку не лезть. Стараюсь, конечно, контролировать себя, но ты все равно в следующий раз подожди, пока я угомонюсь.

– Я -то подожду, но ты старайся, а то брошу, – погладив его по щеке, обещаю с улыбкой. Серёжа усмехается. – Что-то серьезное случилось?

– Да так… –  тяжело вздохнув, отмахивается он и, поднявшись, делает жадный глоток из моей кружки. Наверное, сейчас не самое лучшее время, чтобы спрашивать про свои догадки, но, если не спрошу, с ума потом сойду.

– У тебя еще есть дети помимо Оли и Дениса?

– С чего вдруг такой вопрос? – удивлённо смотрит на меня Долгов. Я прикусываю губу, не зная, стоит ли говорить, что слышала обрывки его разговора. Не зря же он меня из комнаты выпроваживал.

– Показалось из того, что услышала, – все же решаю сказать и тут же добавляю, заметив, как он нахмурился. – Ты очень громко кричал.

– Понятно, – заключает Сережа и делает очередной глоток кофе. – Нет, Насть, у меня больше нет детей. Но чтобы эта тема больше не поднималась, скажу сразу: был сын. Он умер.

– Как…умер? – ошарашенно выдыхаю, сама даже не понимая, что спрашиваю. Такого поворота событий я уж точно не ожидала.

– Ну, вот так, Насть. Когда трахаешься по "большой любви" без резинки с таким же малолетним дурачком, как ты – когда вы не то, что ребенка содержать, а от мамки с папкой уйти не в состоянии, – потом случаются разные, страшные вещи. Иногда даже маленькие дети умирают. Подумай об этом в следующий раз, когда будешь предлагать мужику кончить в тебя.

После такой отповеди задавать вопросы, хоть их и крутиться в голове тысяча, как-то страшно. Сережа тоже не торопится что-то рассказывать. Понятно, что о таком говорить нелегко, да и, наверное, нет никакого смысла, но меня все равно коробит, что он не посчитал меня достаточно близкой, чтобы поделиться своими переживаниями. А то, что там, где -то глубоко внутри все еще болит, я почему -то уверена. Пусть внешне это никак не проявляется. Долгов все так же спокойненько попивает мой кофе, устремив задумчивый взгляд в окно, но именно в этой затуманенной синеве я чувствую что-то очень горькое.

– Пойдем спать, – взяв его за руку, предлагаю тихо. Сережа кивает и, обняв меня, ведет в спальню.

Естественно, сна ни в одном глазу. Слишком много впечатлений, мыслей и слишком горячие объятия. Прижавшись сильнее, чувствую, что и Серже совсем «не спится». В итоге мы долго целуемся и ласкаем друг друга, но поскольку у меня по-прежнему саднит между ног, дальше ласк наше «не спится» не заходит.

Утро начинается очень рано и суматошно. Никаких предрассветных любований любимым, нежностей, приготовления завтрака и прочей романтики – ничего из того, что представляет каждая вторая девчонка в свое первое утро с мужчиной.

У Долгова разрывается то один телефон, то второй, поэтому, когда просыпаюсь, он уже весь в делах.  Закутавшись с головой в одеяло, выползаю на кухню и, прислонившись к дверному откосу, с улыбкой наблюдаю, как, зажав между зубами сигарету, он пытается спасти убегающий кофе, попутно слушая кого-то по телефону. Это выглядит комично и вместе с тем очень мило.

– Разбудил тебя, Настюш? – закончив разговор, замечает он меня.

Качаю сонно головой и, зевая, сажусь на диван.

– Иди поспи, рано ещё, – перелив кофе из турки в стакан, садится Сережа рядом. Перебираюсь к нему на колени и, уткнувшись носом во вкусно пахнущую лосьоном после бритья шею, снова качаю головой.

– С тобой хочу, – шепчу хрипло.

– Мне надо ехать, котёнок, дел очень много. Ты отсыпайся, я часов в семь приеду, сходим куда-нибудь.

– М-м… вместе поедем, а то родители будут орать.

– Тогда давай, быстро пьем кофе и выдвигаемся.

– Угу, –  взяв кружку из его рук, делаю обжигающий глоток.