Глава 5

Аля

К нам в плацкарт больше никто так и не подсел, только женщина с сыном лет четырех устроилась на боковушке. За окном мелькали панельки, мы проехали здание моего факультета, где каждый день, сидя на парах, мы слышали, как мимо грохочут поезда. Еще раз по вагону прошел проводник: «Документики к проверочке готовим». Когда с проверкой было покончено, я получила постельное белье и застелила свою полку, хотелось скорее лечь читать. Старушка тем временем накрывала свою половинку стола.

– Я сама с Суры-то, – заговорила она, очищая яйцо. – Слыхала?

– Нет, – ответила я. – Это тоже на Пинеге?

– А как же! Родина Иоанна Кронштадтского. А бабка твоя, напомни-ка, откуль?

– Из Лáвелы, – сказала я.

– Тоже из верхушек, кабыть. Бывала там ужо?

– Когда мне было два года, мы жили там какое-то время. Больше не была.

Старуха дочистила яйцо и откусила. Показался посеревший желток, запах быстро накрыл плацкарт и забился в нос. Свободной рукой она подцепила половинку помидора и надкусила свежий плод. Красный сок побежал по морщинистой руке.

– Ух, все запатрала, – сказала старуха, вытирая руку о салфетку. – В Лавеле бывала, как не бывать, все рядом. Как деревня-то появилась, слыхала?

– Нет.

– Жил там народ – чудь. Была у них девица, Ла звать. Ковды князь новгородский пришел чудь гнать, Ла собрала отряд и повела на князя с евонна воинами. Ударило войско князя по чуди и перебило всех. Уж после битвы идет Ла к крёжу у самой реки, смотрит вниз и видит, как по реке покойников несет, и крови столь, что воды не видать. Прибило покойников к самому крёжу, где стояла Ла. Там шибко крутой поворот река делат, а течение слабое-слабое, что покойников не унести дале, остались они у самого подножья. Ла смотрела на свой отряд мертвецов да кляла князя с евонна воинами. А князю по нраву пришлась своеносная чудская девица, пошто в честь Ла, что вела, и назвали местечко Лавела.

– Я думала, Лавела – это что-то с одного из финно-угорских языков, нет? Мы в универе учим финский. Там все ударения на первый слог, как у Лавелы.

Старушка молчала, снова набивая рот. Может, не расслышала, может, не поняла мой вопрос, а может, просто есть так хотела. Я раскрыла книгу Айрис Мердок и начала читать, но сосредоточиться не могла, смысл повествования ускользал от меня. Лавела, Лавела. Конечно, я ничего не помнила о нашей жизни в деревне. Мама почти о ней не говорила, только сказки какие-то рассказывала, я не понимала, что из этого правда, а что нет. В интернете о Лавеле информации тоже почти не было. Из Википедии я узнала, что Лавела – это умирающая деревня с населением всего сорок шесть человек. Кроме Википедии Лавелу описал Пришвин, который побывал в ней сто лет назад, – дом к дому у самой воды, на домах деревянные коньки, пахнет дымом, но звуков нет совсем, даже собаки не лают. Видимо, никогда там много народу и не жило.

За окном как в быстрой перемотке мелькали смазанные кадры лесов и деревень. Мы мчались все дальше от Белого моря, в глубь области, к самой границе с Коми.

– А что такое верхушки? – спросила я старушку. – Вы сказали, что моя бабушка из верхушек.

– С верховья Пинеги.

– Сура тоже в верховье?

– Да-а… – протянула она. – Река-то у нас длинная. Много ведь она повидала. Да мы много на ней повидали. Мужа моего его собственный батя водяному чертику посулил. Должен он был в жонки чертикову дочь взять, а он меня выбрал. Потом долго ишо долг отдавали.

Она пожевала, бросила на меня хитрый взгляд, будто проверяя мою реакцию, и продолжила:

– Пошла я купаться на реку. Не знала ишо тогда, что волосье надо лентой подвязывать, чтобы не волочились по воде. А были они у меня длинны, вон, как у тебя. Так этот чертик схватил меня за волосьё-то. Я еле выскочила, чуть не утащил. Другой раз ишо пошла на реку белье полоскать. Ужо последню тряпку полощу, как чертик тряпку-то потянул, я за ней – и в воду. Опеть еле выскочила, околела вся, чуть не утащил. Опасно мне на реке-то было. Но невдолге кончилось все.

Старуха, видимо насытившись, стала заворачивать оставшуюся еду. Я следила за тем, как она шелестела пакетами, как быстро и привычно работали ее пальцы.

– Вот с мужем ездили невод ставить, поможала я ему. На реке тихо было. Вдруг слышу всплеск за спиной. Муж говорит, что-то огромное, черное, все в тине выпрыгнуло, из самих из глубин поднялось, да обратно унырнуло. Мы сразу к берегу. Опосле идем домой, неспокойно на душе. Оказалось не зря. Подходим к избе и видим – свет горит. Помню точно, что тушили свечку-то, откуль свет-то. Припужались. Заглянули в окна. Все мерцат-мерцат, не видать ничего. Подошли к двери, она заперта, а изнутри звук будто прыгает хто, роняет что-то, колотит в стенку. Сели на крыльцо да перекрестились три раза. Воротца отворились, свет погас. Заходим в передызье, в избу – никого будто и не было. Через три дня муж слег, да и помер. Тепереча меня река не трогает. Увела, что нать ей.

Поезд плавно тормозил. Я посмотрела в окно: кругом лес – не видно, что за станция.

– Паленьга, – тихо сказала старушка, тоже глядя в окно. – К самой реке уж подъехали, девонька.

Пока мы были на станции, я решила выйти в тамбур и позвонить маме. Она сразу же взяла трубку.

– Ну как ты там? Два часа прошло, три осталось. Не скучаешь?

– Старуха в плацкарте скучать не дает.

– Все болтает?

– Да сказки какие-то рассказывает.

– Ну, привыкай, – засмеялась мама. – Таисья Степановна тоже любит вечером чаек заварить, свечи зажечь, сесть за стол и начать байки травить. Людям в селах делать нечего, особенно по вечерам. Выдумывают про домовых и русалок, пугают друг друга нечистью.

– А мне старуха про водяного чертика рассказала. Говорит, он чуть ее в реке не утопил.

Мама молчала, я решила, что пропал сигнал.

– Ало? Мам? Ты меня слышишь?

– Да-да, слышу. Ну да, говорю же, дорога длинная, как и сельские вечера.

– Ты права. Кстати, как там наша Иза?

– Сидит у себя, смотрит телевизор.

– Ничего не говорила?

– Нет, мы не обсуждали.

– Понятно. Ладно, мам. В тамбуре прохладно.

– Напиши, как встретишься с бабушкой Таей.

– Конечно.

– Хорошо. Тогда отключаюсь, – сказала она и положила трубку.

Я вернулась в плацкарт. Поезд набирал скорость, мы проехали мост через Пинегу. Моя соседка сидела и все так же смотрела в окно, но на столе перед ней уже стояли две кружки, из еды – только ириски. Я хотела снять обувь и забраться под одеяло, чтобы почитать, но старуха предложила мне чай:

– Хвалёнка, сядь да попей. Иван-чай у меня из наших сурских мест. Ты как, чай-то внакладку пьешь али вприглядку? С сахарком али без?

Отказываться было неудобно, поэтому я сказала, что пью чай без сахара, и, поблагодарив старуху, взяла протянутую кружку. Чай оказался холодным, с затхлым запахом, будто он несколько дней простоял в термосе.

– Как звать-то тебя? – спросила она.

– Аля.

– Алька? Как у Абрамова, что ль? Знашь писателя такого пинежского из Верколы?

– Знаю, его «Альку» в школе проходят.

– Хто имя-то тебе дал?

– Отец.

– Сам пинежский?

– Он – да. И бабушка. Мы с мамой из Архангельска.

Мы немного покивали друг другу и вернулись каждая к своей кружке. За окном стемнело, но не сильно, по-северному, над лесом зажглось розовое зарево, а внутри вагона – еле живая лампочка. Поезд прокладывал себе дорогу сквозь мощный лес. Пахло смрадными испарениями болотистой почвы, душок от чая смешивался с вонью из открытого в тамбуре окна. Я вдруг поняла, что не спросила, как зовут мою соседку.

– Простите. А как…

– Ну что, хвалёнка, ладно, посплю чутка. Некогды вылеживаться, пара часиков всего осталась. Душина кака, а? – сказала старуха и улеглась прямо на голую полку. Она отвернулась, почти сразу послышался храп.

Я тоже легла и закрыла глаза. Читать не хотелось. Я думала о внезапном мамином молчании посреди нашего разговора. Я поняла, что зря сказала ей про реку.

Вдруг резкий голос старухи царапнул слух.

– Знашь, хвалёнка. Недаль от Суры да Лавелы, рядом с Осаново, деревней мертвых, место есь одно. Туда люди не суются. Там таки пеньки, а на них – затесы, похожие на глаза, узки, что замочные скважины, и рты, широки, что печные устья. Там когда-то чудь своим богам жертву приносила. Место это народ нашел, только когда в наших краях деревья рубить стали. Около полувека назад. Слышь, что говорю тебе?

– Слышу.

– Смотрела я все на тебя, хвалёнка, а токма сейчас поняла – нос твой да глаза твои на чудские походют. А чудь – главные колдуны у нас. Бабка твоя, часом, не колдует? Икоту не садит?

– Заговоры читает. Про икоту не знаю.

Старушка недолго посмотрела на меня, хмыкнула и отвернулась. Снова раздался храп.

Глава 6

Аля

Я проснулась от толчка – поезд остановился. Плацкарт пустой, ни старухи, ни женщины с ребенком на боковушке. Во всем вагоне тихо, шум шел с улицы, значит, мы прибыли на конечную. Моя книга валялась на полу, толком не начатая. На столе остались чайные круги. Вся эта поездка и разговор со старухой на секунду показались привидевшимися.

Я быстро переоделась и потащила свои вещи к выходу из вагона. На узкой платформе стоял гул, люди смеялись, болтали, стараясь перекричать остывающий поезд и друг друга. Я поискала глазами белый с голубыми цветами платок своей соседки и, не найдя, начала перебирать взглядом лица встречающих. Я не знала, как выглядит бабушка Тая, у нас дома не было ее фотографий, но мама сказала, что отправляла ей несколько моих снимков, поэтому бабушка Тая найдет меня сама.

Станция Карпогоры-Пассажирская – небольшое одноэтажное здание из когда-то белого, но уже потемневшего от старости кирпича. Оно сливалось с ночным северным небом того же мышиного цвета. Ярко горели фонари, бросая нам на головы свой седой отблеск. Вокруг вились и гудели комары. Пахло древесиной от груженного бревнами поезда на соседних путях. Через дорогу от станции начинался поселок, света не видно ни в одном доме. На дороге растянулся ряд машин. На остановке стояло два автобуса.

Я увидела, как в мою сторону бойко зашагала аккуратная круглая женщина. Через секунду она уже крепко меня обнимала, сжимала, хватала за руки, за плечи, трогала мои волосы, заплетенные в косу.

– Какое счастье! Аля, приветствую тебя, дорогая, приветствую, моя милая!

Большими сухими ладошками она сжала мое лицо и сказала, что я очень похожа на отца.

Выглядела бабушка Тая моложе, чем я ожидала, макушкой она едва доставала мне до груди. Ее короткие русые волосы еще не поседели, лицо ее разрумянилось, и из-за северного загара кожа казалась золотистой, как тесто, которое смазали маслом и долго выпекали. Одета она была в штаны и клетчатую рубаху, за которую цеплялись древесные занозы и ежики репейника.

Бабушка Тая быстро потопала в сторону автобусной остановки. Я потащилась следом за ней с чемоданом, внезапно ставшим огромным и тяжелым. Бабушка так ловко лавировала между людьми, катилась по пыльной вытоптанной тропинке, что я еле за ней поспевала. Мое тело отяжелело, стало вторым чемоданом.

Бабушка Тая заплатила водителю, мы устроились в самом начале автобуса.

– Рада, что ты приехала, ягодинка моя. Спасибо, что вспомнила обо мне.

Глаза бабушки намокли, она стала вытирать слезы короткими пальчиками. Я сказала, что тоже рада, и отвернулась к окну. Мне стало неловко от ее слез.

Автобус постепенно заполнялся людьми, проход забивался пакетами и сумками. Бабушка Тая все с кем-то здоровалась, разговаривала. Многие спрашивали ее, что за гостья такая с ней. Бабушка объясняла, что я дочь ее «молодицы». Те, кто постарше, говорили, что я похожа на отца, что у меня такие же светло-серые глаза и нос уточкой. Они смотрели на меня, улыбались, качали головами, поражаясь нашему с ним сходству. А я не находила, что сказать, поэтому натягивала ответную улыбку и кивала.

А потом мы затряслись по грунтовой дороге вверх по Пинеге до Лавелы. Я написала маме, что бабушка Тая встретила меня и что мы уже едем в автобусе. Мама тут же ответила, что очень рада и что ложится спать. «Удачи завтра в редакции», – прислала она еще одно сообщение. А я и забыла, зачем приехала.

Бабушка спросила, как я добралась, я рассказала ей про свою соседку по плацкарту и ее историю про чертика в реке. Бабушка Тая слушала с интересом и подтвердила, что слышала нечто похожее. Спрашивать про колдовство показалось как-то глупо. Весь оставшийся путь я всматривалась в густой лес, а бабушка беседовала с женщиной, которая сидела сзади нее. Мне показалось, я видела сову.

Автобус высадил нас на широкой проселочной дороге рядом с сараем для дров у подножия холма, на котором рассыпалась деревня – несколько похожих домов из влажно-серых бревен. Отличался от них только дом бабушки Таи: он был меньше и бревна другие, не такие широкие и окрашенные светло-зеленой краской. Бабушка Тая стремительно взбиралась на вершину холма, я поднималась осторожно, боком, как рак, обеими руками тянула свой нелепый чемодан. Видимо, недавно здесь прошел дождь, трава была еще мокрая, и я намочила лодыжки.

Когда мы поднялись к избе, показалась река. Деревня тянулась вдоль обрыва, почти с него срываясь, внизу по песчаному пляжу, точно пауки, расползлись кусты, лоснилась и подрагивала, словно желе, застывшая гладь воды, а на противоположном берегу темнел густой смешанный лес. Некоторые деревья росли прямо из крутого склона, будто шли к реке, а некоторые уже почти занырнули – нависли тяжелыми кронами над поверхностью, касаясь ее листвой.

Дверь бабушка Тая не запирала, уходя, только приставляла палку: красть, как она сказала, тут нечего да и некому. Чемодан она отнесла в комнату, пока я снимала ветровку и кроссовки в прихожей. Когда я вошла на жилую половину избы, меня обнял запах вареной картошки. Я поняла, что дико голодна, поэтому сразу бросила взгляд на стол с клеенчатой скатертью, почему-то накрытый на троих. От печки в центре комнаты шел жар, видимо, бабушка натопила ее перед уходом, а может быть, тепло держится с самого утра. Изба ведь была совсем небольшая. Я помыла руки в пластмассовом умывальнике и присела на деревянную лавочку, покрытую пледом из лоскутков. Бабушка включила электрический чайник, рядом с которым стоял самовар из тусклой, заляпанной меди.

– Ну, вот такие встретины я тебе устроила, – сказала она, указывая на стол.

– Для кого третья чашка? – спросила я.

– Для хозяина избы. Надо его задобрить, раз гостья приехала.

– А хозяин – это кто? Я думала, ты одна живешь.

– Одна да не одна. Домовой тут хозяйничает. Поэтому тебе разделить хлеб с ним надо. Целый месяц тебе туcт жить.

Старые крепкие руки разливали чай по оранжевым в белый крупный горох чашкам, бабушка Тая сняла кухонное полотенце с блюда на столе. Показалась гора картофельных калиток и шанег, стало теплее и уютнее. Я выбрала самый загорелый пирожок и откусила. Бабушка Тая налила себе чай в блюдце.

– А до редакции далеко ездить? – спросила я с полным ртом.

– А так же, как сейчас ехали. Ух, оголодала-то как! – засмеялась бабушка. – Будет Алексей тебя возить. Я уже договорилась. Это сосед мой. Друг папы твоего. Помогаю я ему иногда, мать у него, Антонина, совсем плоха.

– А что с ней?

– Икота у нее насажена.

– Икота? – Я вспомнила старуху из поезда. – Как это?

Но бабушка стала рассказывать про Алексея.

– Раньше Алексей жил с Натальей и Иришкой… Пил страшно, они уехали в Архангельск. Сейчас-то он завязал. Но не вернутся они. Девочка в институт поступила, на медицинский. Мать тоже работу нашла. Я ее тогда устроила вместо себя. В детском интернате полы мыть. Сейчас не знаю где.

– Ты мыла полы в детском интернате в Архангельске? Я думала, ты все это время здесь жила.

– Нет, какое-то время в Архангельске жила. Да не понравилось мне.

– А что за интернат? Не тот, что рядом с нами был? Теперь там кадетское училище.

– Да, тот.

– Почему ты к нам не заходила?

– Так обстоятельства сложились, – бабушка Тая пожала плечами и отхлебнула из глубокого блюдца.

Я не стала уточнять, что за обстоятельства, я ее совсем не знала. Мы молча пили чай, я доела первую калитку и взяла еще одну. Домовой к еде не притронулся, бабушка Тая тоже. Когда я наелась, то спросила, где буду спать.

– Под пологом твоя кровать – располагайся. Я пока посуду помою. Сегодня так, а завтра баню тебе покажу. Ночью туда лучше ни ногой.

– Хорошо. Спасибо. За пирожки, да и вообще. За то, что разрешила пожить у тебя.

– Да что ты, девонька моя, тебе, тебе спасибо, что приехала, – бабушка Тая опять начала крепко меня сжимать. – Так на отца похожа, хоть посмотреть на себя дала, – я стала отстраняться, и бабушка неохотливо расцепила руки.