Глава 11

Аля

В Суру мы ехали вдвоем с Алексеем. До нее около двадцати минут езды от Лавелы сначала вверх по Пинеге, затем через реку. В противоположную сторону от Карпогор, но в разы ближе. Бабушка Тая сказала, что мосты в этой части реки не строят – все равно сорвет половодьем. Поэтому летом здесь работает переправа.

Катерок тащил привязанный к нему паром по реке. Волны ладошками неровно толкали нас вперед. Завтрак – пшеничная каша с творогом – болтался в желудке. Я старалась отвлечься от неприятных ощущений качки и разглядывала берег Суры, сравнивая его с Лавелой. Лес упрямо прятал Суру, обнимал ее мохнатыми лапами, скрывал от посторонних глаз, будто хотел уберечь от чего-то. Лавела же была вся на виду – возвышалась над рекой, ничем не прикрытая, уязвимая. Бабушкина деревня начиналась с заброшенных амбаров, Сура – с заправки. Резервуары с бензином, втиснутые за дырявый забор, как толстый язык в рот с гнилыми зубами, упирались в лес. Надпись «Огнеопасно» пугала – лес стоял так близко.

До храма мы добирались по главной улице Суры – Иоанна Кронштадтского. У спуска к лохматому лугу, исполосованному тропами, которые делали его похожим на теннисный мячик, улица заканчивалась тем самым храмом. За лугом снова плотно поджимали деревья. Хотя Алексей сказал, что где-то там изгибается приток Пинеги и торчат крыши деревни Засурье, но я видела только холстину леса.

Алексей высадил меня у главного входа в храм. Пообещал забрать через два часа и уехал. Я осталась одна, вокруг не было никого. Только колокола стояли на досках – как матрешки в ряд от большого к самому маленькому. Я запнулась об одну из досок, из входной арки рассыпалась горстка птиц. С другой стороны храма что-то мычали мужские голоса. Я направилась на шум. Трое рабочих курили, сидя на траве.

– Добрый день. Я из газеты. Среди вас есть Матвей? – спросила я. – Студент из Питера.

Мужчины переглянулись, заулыбались – тридцать два зуба на троих. Тот, что с желтыми и на вид жесткими, как солома, усами, кивнул куда-то вправо, сказал, Матвей в кафе пошел. Это на улице Иоанна Кронштадтского. Найти его будет просто.

И все-таки кафе я чуть не пропустила: вывеску загородил распушивший свой хвост куст черемухи. Внутри пахло квашеной капустой. Я остановилась у барной стойки и пробежалась глазами по витрине: пиво, водка и коньяк. В меню только пара супов, вторых блюд и чай с кофе. Я заказала черный кофе и вошла в зал. Занят был только один столик. Значит, Матвей.

– Здравствуйте. Я так понимаю, вы Матвей. Меня Аля зовут. Я из местной газеты, мне дали задание взять у вас интервью, – начала я. – Можно к вам присесть?

– М-м, да, конечно. – Он вытер руки об джинсы и поднял голову. – Только можно на «ты»?

Глаза у Матвея были болотные, но ближе к зрачку карие. Я села напротив. Матвей продолжил доедать свой обед, глядя в тарелку. Подошла официантка, поставила между нами мою чашку. Я сделала глоток. В кофе добавили сахар.

– Включу запись разговора? Ты же не против? – уточнила я и нажала на красную кнопку в приложении. Побежали секунды.

– Не против, – сказал он. – Ты правда работаешь в местной газете?

– Я практику прохожу. Перешла на третий курс в университете.

– Ты отсюда?

– Нет. Из Архангельска.

– О, я через него сюда добирался. Я сам из Питера. Тоже практику здесь прохожу.

– Знаю, поэтому и беру у тебя интервью.

– Думаешь, я могу рассказать что-то интересное?

– Мой редактор так считает. Ты впервые занимаешься реставрацией храма?

– Да, но это самая обычная работа, как на стройке. Таскаю кирпичи, шпаклюю. Ничего особенного.

– Мне сказали, ты художник. Будешь что-то рисовать?

– Нет. Вообще фасад хотят украсить иконами Николая и Иоанна Кронштадтского. Но ими занимаются в Москве, по-моему. А я сюда напросился.

– Почему?

– Я уже бывал в мастерских. С бригадой нашего преподавателя мы делали мозаику, копии картин в музеях. Сейчас захотел немного поработать в полях. А ты почему сюда приехала?

– Тоже захотела поработать в полях.

Мы улыбнулись друг другу. Я сжимала кусочек сахара, приложенный к и без того сладкому кофе. Песчинки таяли, липли к горячим пальцам. Я волновалась, но уже не из-за того, что это мое первое интервью как журналистки, а из-за самого Матвея.

– Ладно. Давай по порядку. Почему ты вообще решил стать художником?

– Мой отец был ментом, а потом в девяностых заработал кучу денег. Я не хотел стать как он, вот и выбрал самую безденежную профессию. Да еще и не просто художник, а монументалист. Мало кто вообще знает, что это такое.

– Шутишь?

– Нет, – сказал он. – А твой отец тебя не разочаровал?

– Я его не помню. Он умер, когда мне было два.

– Сочувствую. Хотя, честно признаться, не знаю, что лучше.

Мы замолчали. Официантка протирала пустые столы. Я следила за тем, как плавно двигается ее рука, рисуя влажные разводы на пластиковой поверхности.

– Слушай, не хочешь сходить в пятницу на танцы? Тут есть один клуб, правда, на другом берегу. Но мне дали лодку, я смогу нас отвезти, – сказал Матвей.

Первой реакцией было, конечно же, отказаться. Я его совсем не знаю, еще и в клуб какой-то деревенский идти не пойми куда. Там наверняка пьянь и драки. Иза бы меня не отпустила, и думать нечего. Но когда я вспомнила Изу и то, от чего бегу, я согласилась.

– Давай. Я как раз живу на том берегу. В Лавеле.

– Отлично. – Он улыбнулся. – Значит, встретимся в пятницу вечером на том берегу. В Лавеле.

– Так что насчет того, почему ты стал художником?

– Я правду сказал. Или для газеты не пойдет?

– Думаю, не пойдет.

– Тогда напиши, что в соборе Святого Петра в Ватикане меня накрыл синдром Стендаля. Я обалдел, мне стало плохо, я вышел на улицу и уже больше не смог туда вернуться. Очереди были сумасшедшие, не уверен, что меня пустили бы так просто. Но глядя на очередь, которая выходила за границу этого крошечного государства внутри Италии, я решил заняться монументальной живописью. Это было летом после десятого класса. Я тогда окончил художку и вполне неплохо рисовал, вообще я рисовал с детства, но этого было недостаточно. Год я работал, чтобы собрать портфолио и поступить в Штиглица. Но на экзамене получил низкий балл. Прошел еще год, я ходил к ним на курсы. Подтянул свои слабые стороны и поступил.

– А сейчас слишком пафосно. Давай придумаем что-то между.

– Но это все тоже правда!

– И про Ватикан?

– Да, я был под впечатлением.

– Думаешь, читатели газеты знают, что такое синдром Стендаля?

Он засмеялся, я покраснела.

А потом пролетело чуть больше двух часов. Если кому-то кажется, что время на Пинеге замерло, то я поспорю – оно бежит здесь с космической скоростью. Ну или только в этом кафе. Матвей рассказал, как копировал известные картины в Русском музее, как накалывал мозаику по тем же сюжетам, что в храме Спаса на Крови, как сложно работать с эмалью, которая подчиняется не художнику, а температуре в печи.

Прервал наш разговор разъяренный Алексей, он вошел, весь звеня от злости. Он прождал меня у храма двадцать минут, а потом ему сказали, что я в кафе с приезжим парнем. Стулья не разлетались, не бились тарелки и чашки, не кидались в стенку бутылки с коньяком. Но ярость Алексея была такой явной и мощной, что я вжалась в стул, будто перед ударом. Если сейчас же не сядешь в «Ниву», будешь добираться вплавь. Мы вылетели на улицу, жаркий сухой воздух огрел по лицу. Простите, простите, забыла про время. Зарычала «Нива», трогаясь с места. И опять я была в дороге, и опять я молчала, боясь пошевелиться, боясь, что удушающий дым от сигарет заставит меня закашляться, и тогда сосед разразится руганью, матом, будет орать на меня так же, как вчера орал на свою больную мать. Поэтому я тихо сидела и прислушивалась к каждому движению Алексея, сосредоточившись на ощущениях в собственном теле, не подпуская к себе ни одной мысли, замерев, сохраняя хрупкую немоту.

* * *

Бабушки Таи дома не было. Я лежала под пологом и не могла отдышаться. Быстро взбираясь по холму, я ждала, что Алексей погонится за мной, схватит за ноги, повалит, поволочет вниз… А что дальше? Зачем ему это? Да ни за чем, поэтому он даже не вышел из машины вслед за мной. По крайней мере, я не слышала, чтобы хлопала его дверца.

Почему же тогда я это представила? Я знала почему. Это от Изы. Поступив в университет, я стала понимать, как много ее во мне. На любую ситуацию я смотрела ее глазами. В школе я никуда не ходила, почти ни с кем не дружила. Однажды я сказала Изе, что меня позвали на день рождения к богатой девочке, она жила в двухэтажной квартире, собирался почти весь класс, обещали караоке. Я помню, что Иза тогда сказала: ей что-то от тебя нужно, может быть, она плохо учится и хочет, чтобы ты делала ее домашнее задание. А я и правда уже пообещала дать ей списать контрольную по математике – она сидела сзади меня. На день рождения я не пошла, и та девочка больше со мной не заговаривала. Весь год я просидела за партой, боясь повернуться к ней, даже в портфель не могла залезть во время урока.

А потом в седьмом классе я зашла в лифт с тем мужчиной. На мне был пуховик, шапка с белым пушистым помпоном, как хвостик кролика, и короткая школьная юбка. Я нажала свой этаж и почувствовала, как мужская рука ползет по ноге, словно жирный австралийский паук, заползает прямо под юбку, сжимает меня своими ворсистыми лапами так, что теплые колготки хрустят, вот-вот порвутся. Какие девочки у нас в доме, оказывается, живут.

Когда я рассказала об этом Изе, она отругала меня за то, что я зашла в лифт с незнакомым мужчиной:

– Скорее всего, это даже не наш сосед! Ты когда-нибудь до этого его видела? Тогда зачем села с ним в лифт? Никогда не приближайся к парням и мужчинам старше тебя, а если они сами к тебе приближаются, пропускай их вперед или ускоряйся. На них я повлиять не могу, но я должна научить тебя защищатьcя.

Больше я не доверяла никому и ничему. Каждое мое решение сопровождалось тысячей вопросов. Что будет, если я буду поздно возвращаться домой? Что будет, если на ночь не закрыть дверь в квартиру? Что от меня хочет эта девочка, почему она ко мне так добра? Что хочет этот мальчик, залезть ко мне под юбку своими паучьими пальцами? Я всего боялась и всегда ожидала только самого плохого.

Теперь я собиралась стать другой, более свободной и спокойной, не такой тревожной и подозрительной. Доверять мужчинам из лифта я, конечно, не буду, но хоть с кем-то сблизиться, хоть с кем-то поговорить, кроме мамы и Изы, мне было нужно. Поэтому когда Матвей позвал меня в клуб, я согласилась. Мы были похожи. Назло отцу он стал художником, я назло Изе собиралась стать журналисткой. И это нас обоих привело на Пинегу.

Я отрубилась на несколько часов прямо в кроссовках. Меня разбудила бабушка Тая. Я слышала, как она поставила чайник, переоделась, включила телевизор. Видимо, она не знала, что я здесь, не увидела меня за пологом. Я еще немного полежала, прислушиваясь к обычным домашним звукам, шел сериал: кто-то не мог забеременеть, кого-то обманул женатый любовник, чашка стукалась о блюдце, шуршали фантики от конфет.