Лада

«Когда-то жила я

В зловещем краю.

Покинуть мечтая

Деревню свою,

Помчалась я, помню,

Сквозь вымерший лес,

Отправил погоню

Обманутый бес.

Спаслась я тропою

От алчущих стай,

А вместе со мною

Сбежал и мой край».

– Расскажите нам про сокровища хана Кучума! – раздался требовательный голос с последней парты. Как всегда, Неупокоев пытался сорвать урок. Лада вздохнула, подумав в очередной раз, что некоторые фамилии появились неспроста, хотя его отец, директор этой школы, носил ту же фамилию и являл собой образец отлично воспитанного и уравновешенного человека. Но ему уже было под сорок. Возможно, в возрасте своего сына он тоже срывал уроки.

– Я еще не закончила с новой темой, – ответила она, пытаясь прибавить голосу строгости, но на самом деле не сердилась. Неупокоев удивлял ее своей любознательностью. В этом возрасте подростки обычно теряют интерес к знаниям, переключая внимание на противоположный пол. А еще они начинают курить, хамить и прогуливать уроки. Некоторые уже пробуют алкоголь. Тринадцать лет – непростой возраст. Еще год-два назад это были озорные наивные дети, а теперь они пытаются отстаивать свою независимость и самоутверждаются перед взрослыми и друг перед другом.

Боря Неупокоев был другим: учиться любил, новые темы впитывал с жадностью, вгрызался в учебу, как короед в древесину. Но интересно, с чего это он заинтересовался сокровищами Кучума именно сейчас, в мае, когда близились итоговые контрольные, а эту тему они прошли еще в прошлом году и изучать ее не требовалось.

– Ну, расскажите! Вы наверняка знаете об этом больше, чем написано в учебниках и в Интернете. Вы же преподаете историю! – Парень не унимался. – И сами говорили, что жили в детстве в той самой деревне, где зарыт клад!

– А ты что, собрался на его поиски? Разбогатеть хочешь? – насмешливо спросила Лада. Класс разразился дружным хохотом, но звонкий голос Леры Красавиной перекрыл его:

– Ты опоздал, Неупокоев! Сокровища давно найдены, а тот, кто их выкопал, никогда никому об этом не расскажет. По крайней мере, я бы точно не стала трепаться о таком.

– Красавина, знаешь ли ты, что нашедший клад обязан передать его государству? Это же историческая ценность, которая значит намного больше, чем материальная, – возразила Лада и постучала указкой по столу, призывая всех к порядку.

– Ну, расскажите еще раз ту историю, пожалуйста! – взвыл Неупокоев. – Про омут и поисковую экспедицию!

– Вот видишь, ты и сам все знаешь, зачем рассказывать? – ответила Лада.

– Да я уже забыл все!

– Да, расскажите, я вообще ничего такого не знаю, – добавил Саша Разгуляев, сосед Неупокоева по парте. Вот парочка! Неупокоев и Разгуляев, друг другу под стать.

– Ладно, вы же не отстанете, – сдалась Лада и погрузилась в воспоминания. – Я тогда была вашего возраста или чуть младше. Жила я с родителями в деревне Камышовка Седельниковского района. И главной достопримечательностью там был омут. С виду небольшой, но очень коварный и опасный водоем. Говорили, что в нем мощные водовороты, которые могут утянуть человека на дно. Или в бездонные пропасти, которых там во множестве.

– В которых прячется водяной, да? – выкрикнул Неупокоев. – Расскажите, как вы его увидели!

– Так тебе про водяного или про клад? – В голосе Лады слышалось раздражение.

– Ну, простите, Лада Николаевна. Молчу.

– Водяного я и в самом деле видела, но до сих пор не уверена, что это мне не показалось. Шла я однажды с другими деревенскими детьми в соседнее село, в школу. Как раз был май, как сейчас. Жара стояла невозможная. Учиться совсем не хотелось. Решили мы искупаться в том омуте, хотя родители нам это строго-настрого запрещали. Но мы сразу договорились, что только у берега поплещемся, чтобы на глубину никто не заплывал. Залезли в воду прямо в сарафанах. Порезвились с полчаса да стали выбираться. И тут одна девочка как закричит дурным голосом: «Меня кто-то за ногу схватил! Помогите! На дно тянет!» Подумали вначале, что шутит она или из мальчишек кто-то нырнул, напугать решил. Но нет, все наши были рядом. Стали за руки ее вытаскивать, но ничего у нас не выходило. Девочку тянуло на дно, и она уже начала захлебываться. Тогда я решила нырнуть, посмотреть, что ж там такое. Может, зацепилась за что-то платьем? Вода в озере была совсем мутная. Смотрю на ее ноги, еле различаю, как в тумане. А рядом что-то большое, корявое, разлапистое, будто растопыренные корни поваленного дерева. И край сарафана ее вокруг одного из корней обвился, запутался. Я ткань дернула, а тот корень, как щупальце, вдруг извиваться стал, и остальные корни ко мне потянулись. А за ними что-то огромное в темноте двигалось. И будто два глаза смотрели на меня оттуда, на рыбьи похожие. Я еще сильнее дернула край платья, и удалось его высвободить. Всплыли мы с той девочкой на поверхность и как ошпаренные из воды выскочили. Остальные на берегу уже стояли. Решили, что мы обе утонули. Когда я рассказала, какое страшилище на дне увидела, никто мне не поверил. Только у той девочки синяк с ноги месяц не сходил. Выходит, держало ее за ногу что-то… или кто-то. Но, может, не водяной это был, а коряга просто, и синяк на ноге был от того, что ударилась она об нее. А то, что корни шевелились, мне почудилось просто от страха, и глаза на самом деле были просто сучками.

– Прикольная страшилка, но не пойму, при чем тут сокровища? – высказалась Красавина.

– Не все могут похвастаться хорошим логическим мышлением, – съязвил Неупокоев. – А сокровища при том, и потому их не нашли до сих пор, что их водяной охраняет. В славянской мифологии о водяном сказано, что это настоящий черт, бес, нечистая сила и что существо это способно любой облик принимать.

– Ты это сам только что придумал? – фыркнула Красавина, плавным жестом откидывая за спину длинные волосы.

– Нет. В Интернете написано.

– На заборе тоже написано.

– А, может быть, вы помолчите, если хотите услышать продолжение? – Ладе снова пришлось стучать по столу указкой, которая уже и так вся была в трещинах. Стало тихо, и она продолжила:

– Водяной там был или нет, а только в деревне все говорили, что в омуте нельзя купаться. Мы однажды нарушили запрет и чуть жизнью не поплатились. С тех пор в воду лезть больше нас не тянуло. Если и шли вдоль омута, старались на воду даже не смотреть. Но однажды приехали какие-то ученые из города и привезли с собой оборудование. Принялись омут наш исследовать, искали что-то. Штуковины круглые на тросах в воду окунали. Тогда и пошел по деревне слух о сокровищах кучумовских. Говорили, что, возможно, в омуте они спрятаны, на дне. Наверное, кто-то из приезжих исследователей проболтался местным, потому что в каждой избе об этом только и судачили. Однако экспедиция на озере недолго простояла. Через неделю случилась беда: двое участников пропали. Самое странное, что остальные их даже искать не стали. Вмиг собрались да уехали, половину оборудования своего бросили, будто бежали от чего-то или от кого-то. Больше не приезжали.

– А что за сокровища и кто такой Кучум? – раздался писклявый голос Вити Сомова. Его тут же осмеяли.

– Вечно считаешь ворон на уроках, – вздохнула Лада. – И зачем ты в школу ходишь, если все равно ничего не слушаешь?

– Хан Кучум правил в Сибири, а потом пришел Ермак и стал воевать с ним, – объяснил Неупокоев. – Ермак был убит в бою, но его воины гоняли хана по степям и лесам еще долгие годы, и тот, чтоб не таскать за собой сокровища и не растерять их по дороге, запрятал их в сибирских землях неизвестно где.

– И что, богатые у него были сокровища? – спросил Витя, удивив Ладу не свойственным ему любопытством к историческим фактам.

– Точной оценки его казны нет, но есть сведения о таких драгоценных изделиях, как трон на львиных лапах, отлитый из золота, алмазы чистейшей воды величиной с голову новорожденного ребенка, а уж золотых и серебряных блюд, перстней с изумрудами и рубинами у него было несметное количество, – сообщила Лада.

– Это круто, – кивнул Витя, явно впечатленный.

– Жаль, что убили Кучума, не узнав, где сокровища! – добавил Неупокоев, и тут прозвенел звонок. Все мгновенно сорвались с места, устроили, как обычно, в дверях давку, и через минуту класс опустел. Тотчас голоса учеников донеслись с улицы, врываясь в открытое окно. Урок истории был последним, и все двадцать пять подростков вихрем вырвались на волю, оглашая школьный двор радостными криками, девичьим визгом и нарочито грубым мальчишеским хохотом, больше похожим на лошадиное ржание. И топали они так же звучно. Подростки – такие юные – полные задора и радости. Лада вспомнила свое детство. Тогда у нее не было ни единого повода для веселья. Сдавленная тисками непрерывного страха, она не смела даже громко разговаривать, боясь, что ЭТО обратит вдруг на нее свой губительный взор. ЭТО было повсюду в той деревне, где прошло ее детство. Все знали об ЭТОМ и боялись. Умирали от ужаса в ожидании своей очереди, которая неумолимо приближалась с очередным исчезнувшим жителем. Кто мог, уехали в город или в соседние села, но большинство было не в состоянии купить себе другое жилье, а продать свой дом в таком захолустье было невозможно даже за копейки. Деревня вымирала.

В сельской местности населенные пункты пустели повсюду. Это было тенденцией времени. Города росли с каждым годом, а деревни исчезали одна за другой, и хотя это было грустно, но не было в том ничего ужасного. Люди просто уезжали в поисках лучшей жизни. С Камышовкой все было не так. Она вымирала в прямом смысле слова. Гибла, сжираемая ЭТИМ медленно, но неумолимо, по три-пять жителей за год. И хотя никто никогда не видел трупов или костей исчезнувших, все знали, что те мертвы. ЭТО заглянуло в каждый деревенский дом, оставив после визита горечь утраты и обжигающий пуще лютого мороза страх, лишающий разума. Об ЭТОМ Лада не рассказывала своим ученикам, лишь позабавила их страшилкой о водяном. На самом деле все было гораздо хуже, чем водяной, сидящий в омуте. Покинув деревню в тринадцатилетнем возрасте, она никогда и никому не рассказывала о своих настоящих страхах. Кто бы поверил ей? В то время сочли бы, что у нее богатая фантазия, как у многих бывает в юности, а если заявить о таком сейчас, когда исполнилось двадцать восемь, решат, что ей необходимо лечение у психиатра, и, скорее всего, отстранят от работы учителем. Поэтому даже ее родная тетя, которая увезла ее после того, как Лада осталась сиротой, ничего не знала о том, что творилось в деревне.

Тетя и мать Лады были сестрами и родились в городе, но мать, повзрослев, вышла замуж за деревенского. Познакомилась во время выездов на полевые работы. Тогда студентов посылали в помощь колхозникам, убирать урожай, и, встретив свою судьбу на картофельном поле, мать вышла замуж и осталась в Камышовке, несмотря на уговоры родителей вернуться в город вместе с мужем. Муж, отец Лады, хотел быть хозяином в своем доме. В то время Камышовка была еще многолюдной и зажиточной, а исчезновения людей считались несчастными случаями. И если поговаривали о нечистой силе, то отец Лады тогда над такими слухами лишь посмеивался, считая досужим вымыслом суеверных стариков. Сам не верил ни в Бога, ни в черта, как и положено было настоящему советскому человеку. Он был молод и мечтал о крепкой деревенской многодетной семье. Детей у них с матерью родилось пятеро. Лада была последней и – единственной, оставшейся в живых. Старшего брата Тимофея она не помнила: он исчез, когда ей было три года. Образ второго брата, Елисея, был смутным, еле уловимым. Зато Лада запомнила душераздирающие рыдания мамы. Тогда она не поняла, что случилось. Но с тех пор Елисей дома больше не появлялся.

Несколько лет прошло, Лада пошла в школу. В соседнее село через лес шли гурьбой. Она и две старшие сестры старались не отставать от остальных, помня строгий наказ родителей. Иногда это было непросто: лес манил то ягодной полянкой, то семейкой крепких подберезовиков, то пестрыми цветами, выглядывавшими из травы неподалеку. Ладе хотелось добраться до лесных даров, но она не смела и на шаг отойти в сторону. «Не вздумайте отойти, не то лесные буки вас сразу заберут!» – пугала мать. Кто такие эти буки, она объяснять не хотела. И каждый раз всю дорогу Ладе чудились ужасные страшилища, выглядывающие из переплетения ветвей, нависающих сверху, из кустов шиповника, густо разросшихся между сосен, из-за черных, будто сажей испачканных, стволов. Иногда ей казалось, что в темных дуплах светятся чьи-то злые глаза, следящие за ними.

Однажды после ночного ливня дорога превратилась в жидкое месиво, идти по ней было невозможно. Вдоль нее росли колючие кусты, и детям пришлось углубиться в лес, темный и густой, с торчащими острыми пнями и поваленными бурей деревьями. Было ветрено, и сосны скрипели, покачиваясь, отчего казалось, что пространство вокруг наполнено жалобными стонами. В то утро исчезла одна из сестер Лады, Ксения. Как это случилось, никто сказать не мог. Она все время была где-то рядом, но когда пришли к опушке, за которой начиналось зеленое поле, ее уже с ними не было. Она будто растаяла. Ни испуганных криков, ни звуков борьбы – ничего. «Ее унесли буки, – решила Лада. – Наверное, забрали в дупло или затащили в нору, вырытую под старым пнем, и съели там». Все потому, что шли они не по дороге, а лесом, что было категорически запрещено.

Когда Лада и другая сестра, Маша, вернулись домой без Ксении, они даже сказать ничего не успели. По их растерянным, испуганным лицам родители все поняли сразу. Отец рухнул на пол, как бревно, и побелел. Он умер мгновенно – как выяснилось, от сердечного приступа. Его похоронили на местном кладбище за старой заброшенной церковью. Могил там было мало: своей смертью в Камышовке умирали редко. Мать, выплакав все слезы и охрипнув от рыданий, слегла. Перестала есть, все время смотрела в стену и бормотала что-то невнятное. Хозяйство легло на плечи девочек. Ладе тогда уже исполнилось одиннадцать, Маша была старше на два года. Ох, и тяжко им пришлось! Поначалу соседи приходили помочь, но потом перестали: у всех свои дела и заботы, на чужое хозяйство нет ни сил, ни времени. Маша взяла на себя самое трудное: – хлев, курятник и огород. А Лада хлопотала по дому и присматривала за больной матерью, беспрестанно бормочущей жуткую несусветицу, от которой волосы вставали дыбом. «Старый упырь, жрет и жрет, утробу набивает, насытиться не может. Кровь пьет человечью, кости грызет, мясо жует. Сожрал всех моих деток, ручки-ножки объел, – и не подавился. Чтоб скрючило его, чтоб язвами продырявило, чтоб брюхо его бездонное разорвало, чтоб внутренности его сгнили, чтоб мучился он веки вечные и покоя не знал». Лада как-то рассказала об услышанном Маше, но та лишь отмахнулась: «Из ума она выжила, не видишь разве?» Но Ладе казалось, что мать говорит о каком-то человеке, которого знает. Спрашивать было бесполезно, та ее будто не слышала, лишь твердила одно и то же: «Кровь пьет, мясо жует, кости глодает… Изыди, лютый, изыди!» Лада старалась не слушать ее бред, но с каждым днем поведение матери ужасало ее все больше. Тихий ропот сменился криками: «Прочь, изверг! Не трожь мя! Пшел вон из дома, кровопивец!» При этом она исступленно махала руками в воздухе, будто хотела ударить кого-то. Теперь и подходить-то к матери было страшно. Однажды, дождавшись затишья, Лада приблизилась к кровати с тарелкой щей, чтобы накормить ее, и та вдруг ударила по миске кулаком, да так, что брызги по всей спальне разлетелись. Лада отпрянула и залилась слезами, не зная, что делать. Лучше б уж навоз в коровнике чистила да огород вскапывала, чем видеть, что с матерью творится. Та лишь к ночи затихала, когда Маша, уработавшись, возвращалась в дом. Лада жаловалась ей, но сестра отмахивалась: «Перестань. Делай, что должна. Мать о тебе заботилась, а ты, что же, отлынивать вздумала? Мне и так трудно, без твоего нытья. Вот, глянь, какие мозоли надулись. Дрова колола, землю копала, воду таскала. А ты сидишь в доме, не утруждаешься, еще и недовольна». «Но мне страшно, Маша», – сквозь слезы шептала Лада, зная, что та уже не слушает ее. И все продолжалось по-прежнему, но внезапно закончилось одной из летних ночей, пугающих тягостной мертвой тишиной.

Лада проснулась от скрипа отворяемой входной двери. Сон улетучился мгновенно, сменившись ужасом. Кто? Вошел или вышел? Прислушалась – шорох какой-то в сенях. Потом вторая дверь хлопнула – та, что на улицу ведет. Она вскочила с постели и к окну метнулась. Как раз мимо него проплыла сутулая фигура матери в ночной рубахе и с вилами наперевес. Куда это среди ночи идти вздумала? Зачем вилы ей понадобились? И вообще, не сон ли это? Мать уж год не вставала и подавно никуда не ходила после смерти отца. Не веря своим глазам, Лада побежала в материнскую спальню. Пусто. Смятое одеяло валялось на полу. «Маша!» – закричала она, бросилась в комнату сестры, попыталась растормошить ее, но та спала крепко. Тогда, боясь, что мать сотворит что-нибудь страшное, Лада выбежала на улицу. Белое пятно ночнушки маячило уже далеко, в конце улицы. Быстро же она идет! Лада припустила следом, но, как ни старалась, не могла ее не то что догнать, но даже хоть немного приблизиться. «Мама! Постой! Куда ты?» – кричала Лада, но отвечали ей лишь потревоженные собаки, мечущиеся за глухими заборами. Недоумевая, как матери удавалось так быстро передвигаться, она бежала что есть мочи, но расстояние между ними только увеличивалось, а белое пятно вдали уменьшалось. Вскоре оно совсем растаяло, исчезнув в ночи.

– Эй! Чего домой не идешь? – От тягостных воспоминаний ее отвлек знакомый голос. В класс ворвалась Лариса – именно ворвалась, а не вошла. Она всегда так перемещалась, словно на пожар спешила, создавая вихри в воздухе. Определение «темпераментная» подходило к ней во всех отношениях: шумная, резкая и всегда как будто на взводе. И хотя класс был пуст, в нем сразу стало тесно от ее громоздкого, пышущего здоровым жаром тела, от громкого низкого голоса, от облака тяжелых сладких духов, от взмахов полных рук, которыми она сопровождала свою бронебойную речь, способную оглушить даже тугоухого. Лариса всегда говорила много, умудряясь при этом не сказать ничего существенного. Выслушать ее до конца было невозможно. Поначалу Лада вежливо терпела ее бессмысленные тирады, произносимые с таким апломбом, будто ничего важнее в этот момент быть не могло, но потом поняла, что хоть перебивать и некрасиво, однако это единственный способ превратить монолог в диалог. Удивительно, но Лариса сразу замолкала, уступив право слова собеседнику. Потом Лада поняла, что та просто не любила паузы в разговоре и считала своим долгом заполнять их.