– А думаю я то, что кто-то попытался скрыть от меня нечто очень и очень важное, я бы даже не побоялся сказать: судьбоносное! – Игривость Вени была явно натянутой, и Нора заметила, как у него начал подрагивать уголок рта, как бывало с ним всегда при сильном волнении. «Смотри-ка, напрягся!», – подумала она про себя, но вслух произнесла:
– Неверно ты все думаешь, Вениамин Юлианович. Никто и ничего не пытался от тебя скрывать, просто я сама еще до конца не верю в то, что действительно беременна. Все кажется, что здесь какая-то ошибка.
– И каков же срок у ошибки? И, если уместно, имеет ли ваш покорный слуга какое-либо, пусть даже самое опосредованное, отношение к этой самой ошибке? – продолжал упражняться в остроумии Венечка, а уголок рта его уже прыгал вовсю. Нора опустила глаза на чашку с кофе. Ей был неприятен этот разговор, она едва ли была склонна к мелодрамам. На свою беременность она смотрела не как на проблему, или вопрос, который требует решения, но как на заслуженный и долгожданный подарок.
– Срок серьезнее некуда, обратный отсчет пошел, – попыталась отшутиться Нора, заговорщически склонившись над столом и прикрыв ладонью рот.
– А все же? Месяцев сколько? – не отставал Веня.
– Послушай, Веня. – Нора попыталась говорить как можно мягче, стараясь при этом не смотреть ему в лицо, чтобы не видеть, как скачет уголок рта. – Давай сразу внесем ясность и больше не будем возвращаться к этому разговору. Мы ведь никогда не обсуждали с тобой даже возможность совместных детей, так? И делать это сейчас поздно и не совсем уместно. Я смотрю на это, как на собственный… – Нора замялась, подбирая нужное слово, и, не найдя его, не очень уверенно закончила, – собственный проект.
– Проект? – Веня попытался изобразить заинтересованность и даже придвинулся и навис над столом. – Проект, значит. Сольный, как я понимаю, проект? Без партнеров?
– Без советников и… без спонсоров, Веня. – Нора подняла на него глаза и, взяв себя в руки, не отвела взгляда до тех пор, пока тот сам не выдержал и не уставился в чашку с остывающим кофе. Он замолчал, а Нора с неожиданной новизной принялась разглядывать его. Она поймала себя на том, что рассматривает Веню с точки зрения антропологии, чего никогда не делала раньше. То есть Нора не раз смотрела и даже оценивающе смотрела на него, но это была другая оценка, скорее социальная. Как женщина, она находила его, пожалуй, не слишком стильным, недостаточно ухоженным, немного немодным. Но она никогда не смотрела на него с точки зрения биологии. И здесь, в кофейне Нора вдруг поняла, что отец ее будущего ребенка довольно красив. С удовлетворением отметила гладкие и ровные кисти рук с длинными пальцами и безупречной формы ногтями. «Откуда у него такие ногти? Он что, маникюр делает?» – подумала про себя Нора. Густые волнистые волосы с легкой сединой живописно падали на плечи, придавая Вене несколько романтичный вид мыслителя или художника. Нос его, когда-то казавшийся ей крупноватым, вдруг предстал совсем в другом ракурсе и оказался изящным и даже трепетным. Высокий лоб, прямые брови, яркие глаза, хоть и спрятанные за близорукими линзами, но все еще живые и глубоко карие. И Нора с незнакомым ей ранее удовлетворением пришла к выводу, что биологический отец ее будущего ребенка вполне соответствует ее собственным стандартам красоты. В нем было внешнее благородство, в нем был аристократизм, в нем была порода.
Они так и не сказали в тот день друг другу ничего важного, чего-то, что определило бы их будущую жизнь как жизнь двух родителей одного ребенка. Наверное, в глубине души Нора хотела, чтобы Веня стал настаивать на своих отцовских правах, чтобы он предъявлял, требовал, наконец, ставил ультиматумы. Увы, Вениамин Юлианович принял новое положение вещей послушно и в целом адекватно. Он поступил именно так, как попросила его Нора – не стал вмешиваться. Был ли он черствым? Наверное, но тайны женской психики никогда особенно не интересовали эмоционально ленивого Веню. Он всегда следовал однажды выученным правилам: никогда не спорить с женщинами, никогда не стараться их понять и никогда не стараться быть понятым ими. Это работало.
***
Беременность в целом не причиняла Норе особых хлопот, вот только внешне она заметно подурнела. Лицо ее, и раньше не слишком изящно очерченное, расплылось так, что по утрам она с ужасом не находила линии губ, которые плавно перетекали в лицо. Зато под обоими глазами отчетливо проявились пигментные кляксы, словно два острова с замысловатой и четко очерченной береговой линией. По вечерам Нора усердно выжигала их всевозможными кислотами – лимоном и отбеливающими кремами – но каждое утро острова снова были на своих местах. Живот, тем не менее, был довольно аккуратным, и только к концу восьмого месяца Нора разглядела на обоих боках перламутровые проблески растяжек. По вечерам, после работы она с удовольствием вытягивала слегка отекшие ноги на диване и с блаженной благодарностью позволяла матушке сделать себе массаж.
В положенный срок она подписала в заводоуправлении все необходимые для декретного отпуска бумаги и под разноголосый шепот коллег с облегчением и радостью освободила свой рабочий стол от личных вещей. Оставшееся до родов время Нора посвятила убранству новой детской. Кабинет отца, который так и остался нетронутым, было единогласно решено переделать в детскую. Решение, которое было принято матерью и дочкой жарко и быстро, сильно поколебалось, когда пришло время собственно уборки кабинета. Комната будто застыла во времени и выглядела так, словно отец просто вышел и вот-вот вернется, нацепит на нос любимые очки и снова углубится в чтение. Когда в назначенный день Инесса Иосифовна и Нора решительно зашли в кабинет с твердым намерением крушить и строить, они тут же оробели, решимость испарилась моментально, и обе тихо присели на кожаный диван. Куда девать все эти папины вещи? Как быть с книгами, с бумагами, со всеми предметами, которые все вместе и каждый в отдельности являлись не только памятью, но неким образом Георгия Ильича? Первой опомнилась Инесса Иосифовна.
– Жить нужно не для мертвых, – тихо, но твердо сказала она не то дочери, не то самой себе. – Жить нужно для живых.
И с этими словами мягко, но категорично начала собирать бумаги, живописно разбросанные по столу, в стопку. К вечеру они увязали и разложили по коробкам не поместившиеся в стенку в гостиной книги. Коробку с личными вещами, которую увенчали три пары дальнозорких очков, задвинули на антресоли. Громоздкий письменный стол переехал в комнату Норы, а ее стол, легкий и современный, уже приготовился отправиться во вновь открытую детскую. А вот с диваном и старомодным книжным шкафом пришлось расстаться, места им не нашлось нигде, и на следующее утро три молчаливых грузчика из комиссионного магазина увезли их на новеньком японском грузовичке. Через пару недель Нора с матерью, уставшие, но довольные, придирчиво осмотрели плод своих трудов. После ремонта комната получилась немного строгой, но просторной и светлой. Матери и дочери, было стыдно, что они так старательно стерли из этого полутемного прежде кабинета какие бы то ни было следы его прежнего хозяина, но ни та, ни другая не произнесли этого вслух. Обеих очень скоро, уже совсем скоро ждала новая жизнь, и Нора с Инессой Иосифовной готовились к ней с нетерпением.
Свидания с Вениамином поначалу было расстроились, однако спустя несколько недель он, словно ни в чем не бывало, позвонил Норе, и она, слегка удивленная, все же сумела подыграть ему и сделать вид, что тоже не заметила разлуки. В кофейне он старательно неразборчиво буркнул про внезапную командировку, она так же невнятно кивнула. После обязательного кофе с пирожными они, как и раньше, отправились к Норе, и это снова была пятница, и Инесса Иосифовна снова пила долгий чай у своей подруги. Близость, которой совсем не опасалась Нора, в отличие от едва не дрожавшего Вени, оказалась такой же, как и раньше. Позже, уже на кухне, Нора подумала про себя, с чего это отец пятерых детей вдруг начинает трястись от страха при виде беременного живота. Вслух она этого, разумеется, не сказала.
Еженедельные походы в женскую консультацию вскоре прекратились, беременность подошла к своей финальной стадии, и Нора со всеми необходимыми медицинскими бумагами на руках отправилась домой, ждать. Это были длинные дни, целиком посвященные самосозерцанию, точнее, внутреннему созерцанию. Она ловила каждый толчок маленького тела внутри себя, каждые полчаса становилась боком перед зеркалом, чтобы не прокараулить момент, когда «живот опустится». Увы, упрямый, тугой и очень круглый, тот все не желал опускаться и оставался даже слишком высоким, как казалось Норе. Она одергивала себя, пытаясь вести себя не как неразумная девчонка, но как вполне зрелая матрона, однако нетерпение и ожидание уже переваливали через край. Матушка старалась не слишком загружать дочь собой, предоставляя той самой выбирать время и продолжительность общения. За приоткрытой дверью своей спальни, под тихий бубнеж канала «Культура» Инесса Иосифовна старательно вывязывала крючком ажурные детские пинетки, забавные, без пальчиков маленькие варежки и такие же крошечные, словно для кукол, шапочки. Связанное она благоговейно раскладывала по прозрачным пакетам, и все не могла налюбоваться на растущую гору нарядных упаковок на специально освобожденной полке в своем шкафу. Впрочем, официально ничего детского в дом не приносили – несмотря на то, что ни Нора, ни матушка не страдали суевериями, они безо всяких дискуссий приняли это единогласно. Так, было условлено, что все будет куплено, пока Нора лежит в роддоме. Это все включало в себя и детскую коляску, и даже кроватку, а потому комната, получившая название детской, больше походила на некий полуфабрикат. Зато уборка в детской стала теперь ежедневной и обязательной процедурой, святым долгом Инессы Иосифовны, которым она не пренебрегла ни единого разу.
О проекте
О подписке