– Конечно. Но, надеюсь, вы еще не покидаете нас?

– Нет, друзья, я тороплюсь, – ответил Пероль и уже сделал шаг к двери.

– Как! – удивился гасконец. – Вы уходите, не сказав нам имени того, кого мы должны будем… окружить?

– А зачем вам его имя?

Плюмаж мигнул, и тотчас наемные убийцы недовольно зароптали. А Галунье даже выказал обиду.

– И вы даже не скажете нам, кто тот почтенный господин, на которого мы будем работать? – не унимался Плюмаж.

Пероль пристально взглянул на него. На лице его появилось беспокойство.

– А вам не все ли равно? – бросил он, пытаясь принять высокомерный вид.

– Очень даже не все равно, добрейший господин де Пероль.

– Но ведь вам так хорошо заплатили!

– А может мы не считаем, что нам хорошо заплатили, милейший господин де Пероль.

– Друг мой, что ты этим хочешь сказать?

Плюмаж встал, и все остальные последовали его примеру.

– Черт возьми, приятель! – бросил он, резко изменив тон. – Давайте поговорим в открытую. Мы все тут учителя фехтования, а следовательно, дворяне. А я к тому же гасконец, то есть дворянин самых голубых кровей. И наши рапиры, – тут он хлопнул по своей, которую не снял, – желают знать, что им предстоит сделать.

– Присядьте, пожалуйста, – любезно предложил брат Галунье, придвинув табурет доверенному лицу Филиппа Гонзаго.

Остальные выражали шумное одобрение Плюмажу. Пероль было растерялся.

– Друзья мои, – произнес наконец он, – ну, уж если вам так хочется это знать, то вы сами могли бы догадаться. Кому принадлежит замок?

– Маркизу де Келюсу, черт подери! Добрейшему сеньору, у которого жены не доживают до старости, Келюсу-на-засове.

И что дальше?

– Дальше? А вы не догадались? – с простодушным видом удивился Пероль. – Вы работаете на маркиза де Келюса.

И вы верите этому? – с наглым видом обратился Плюмаж к сотоварищам.

– Нет, – ответил брат Галунье.

– Нет, – дружно зашумели остальные. Впалые щеки Пероля слегка покраснели.

– Что это значит, прохвосты! – вскричал он.

– Потише! – остановил его гасконец. – Мои благородные друзья ропщут, так что поберегитесь. Лучше потолкуем мирно, как порядочные люди. Если я правильно вас понял, дело обстоит следующим образом: маркиз де Келюс узнал, что некий дворянин время от времени проникает в его замок через нижнее окно. Так?

– Да, – кивнул Пероль.

– Ему также известно, что мадемуазель Аврора де Келюс любит этого дворянина?

– Совершенно верно, – подтвердил Пероль.

– Это вы так утверждаете, господин де Пероль. Таково, по-вашему, объяснение нашего съезда в харчевне «Адамово яблоко». Кое-кто мог бы счесть это объяснение правдоподобным, но у меня есть основания считать его лживым. Вы, господин де Пероль, сказали нам неправду.

– Черт меня побери! – воскликнул тот. – Это уже наглость!

Но его голос утонул в криках наемных убийц:

– Давай, Плюмаж, говори! Выложи ему все! Гасконец не заставил себя упрашивать.

– Во-первых, мои друзья так же, как я, знают, что ночной посетитель, предназначенный для наших шпаг, не кто иной как принц…

– Принц! – хмыкнул, пожав плечами, Пероль. Плюмаж продолжал:

– Да, принц Лотарингский, герцог де Невер.

– Ну, в таком случае вы знаете гораздо больше меня, – заметил Пероль.

– Ризы Господни! Это ведь не все. Есть еще кое-что, чего мои благородные друзья, возможно, и не знают. Аврора де Келюс не является любовницей господина де Невера.

– Даже так? – бросил Пероль.

– Она – его жена! – отрубил Плюмаж. Пероль побледнел и пролепетал:

– Откуда ты это знаешь?

– Знаю, и это главное. Откуда – это вас не касается. А сейчас я вам докажу, что знаю и еще кое-что. Они тайно обвенчались четыре года назад в Келюсской церкви, и, если сведения мои верны, вы и ваш благородный патрон…

Плюмаж с издевательским видом снял с головы шляпу и закончил:

– Были, господин де Пероль, свидетелями этого обряда. Пероль не стал отрицать.

– Ну, и к чему вы клоните, повторяя эти сплетни? – только и спросил он.

– К тому, чтобы открыть имя светлейшего сеньора, которому мы будем служить сегодня ночью, – отвечал гасконец.

– Невер женился на мадемуазель Авроре вопреки воле ее отца, – объявил Пероль. – Господин де Келюс жаждет отомстить. Чего проще.

– Да, ничего не было бы проще, если бы бедняга На-засове знал про этот брак. Но господину де Келюсу ничего не известно. Ризы Господни! Старый хитрюга не стал бы отправлять на тот свет самого богатого жениха Франции. Все давным-давно уладилось бы, если бы господин де Невер сказал старикану: «Король Людовик желает женить меня на своей племяннице принцессе Савойской, но я этого не хочу. Я тайно обвенчался с вашей дочерью». Но бедняжку принца пугает репутация Келюса-на-засове. Он обожает свою жену и боится за нее.

– И каков вывод? – прервал его Пероль.

– А таков, что мы работаем не на господина де Келюса.

– Это же ясно, – подтвердил Галунье.

– Как день, – зашумел хор голосов.

– Ну, и на кого же вы, по-вашему, работаете?

– На кого? Хм… Кровь Христова! На кого? Вы знаете историю трех Филиппов? Нет? Ну, тогда я вам расскажу ее в двух словах. Это три высокороднейших дворянина, чтоб мне пропасть! Один – Филипп Мантуанский, принц Гонзаго, между прочим, ваш господин, разорившееся и севшее в лужу высочество, готовый задешево продать душу первому встречному дьяволу; второй – Филипп де Невер, которого мы тут поджидаем, а третий – Филипп Французский, герцог Шартрский. Все трое, прах меня побери, красивы, молоды и блистательны. Даже если вы попытаетесь себе вообразить самую крепкую, высокую, небывалую дружбу, вы будете иметь разве что слабое представление о той любви, какую питали друг к другу три Филиппа. Так говорили о них в Париже. Королевского племянника, если позволите, мы оставим в стороне, он к нашему рассказу отношения не имеет. Мы будем заниматься только де Невером и Гонзаго, этими Пифием и Дамоном¹³.

– Черт возьми! – воскликну Пероль. – Уж не собираетесь ли вы обвинить Дамона в том, что он желает смерти Пифию?

– А что, – отвечал Плюмаж, – подлинный Дамон, живший во времена сиракузского тирана Дионисия, был богат, а у подлинного Пифия не было ежегодного дохода в шестьсот тысяч экю.

– Каковой доход, – вставил Галунье, – имеется у нашего Пифия и единственным наследником какового является наш Дамон.

– Вы чувствуете, милейший господин де Пероль, насколько это все меняет? – продолжал Плюмаж. – Я добавлю, что у подлинного Пифия не было столь прекрасной возлюбленной, как Аврора де Келюс, а подлинный Дамон не был влюблен в красавицу или, верней сказать, в ее приданое.

– Совершенно верно, – вторично вставил Галунье. Плюмаж наполнил свой кубок.

– Господа, – сказал он, – я пью за здоровье Дамона… я хотел сказать, Гонзаго, который завтра получит шестьсот тысяч дохода и мадемуазель де Келюс, если Пифий… я хотел сказать, Невер сегодня ночью уйдет из жизни.

– Здоровье принца Дамона Гонзаго! – закричали наемные убийцы, предводительствуемые братом Галунье.

– И что вы на это скажете, господин де Пероль? – торжествующе заключил Плюмаж.

– Чушь! – буркнул тот. – Клевета!

– Вы позволили себе грубость. Пусть мои доблестные друзья рассудят нас. Я беру их в свидетели.

– Ты сказал правду, Плюмаж! – зашумели доблестные друзья.

– Принц Филипп Гонзаго, – пытаясь сохранить достоинство, объявил Пероль, – выше подобных оскорблений, и ему нет нужды оправдываться.

Плюмаж остановил его:

– Вот что, милейший господин де Пероль, присядьте-ка. Пероль отказался, и тогда гасконец силой усадил его на табурет, после чего обратился к своему помощнику:

– Ну как, Галунье, перейдем к более тяжким оскорблениям?

– Плюмаж! – произнес нормандец.

– Раз господин де Пероль не сдается, настал, дорогуша, твой черед взять слово.

Нормандец залился краской до ушей и опустил глаза.

– Но я не умею выступать публично, – пролепетал он.

– Попробуй! – предложил Плюмаж, закручивая усы. – Битый туз! Наши друзья простят тебе твою неопытность и молодость.

– Рассчитываю на их снисходительность, – промямлил робкий Галунье.

Голосом маленькой девочки, отвечающей на вопросы из катехизиса, Галунье начал речь:

– Господин де Пероль имеет все основания считать своего господина безукоризненным дворянином. Вот одна подробность, которую мне удалось случайно узнать. Я ничего дурного в ней не вижу, хотя иные злонамеренные души могут расценить ее по-другому. Когда три Филиппа вели в Париже веселую жизнь, настолько веселую, что король Людовик пригрозил сослать племянника в его владения… да, а происходило это года три назад, и я тогда служил у одного итальянского врача по имени Пьер Гарба, ученика небезызвестного Экзили¹⁴…

– Пьетро Гарба-э-Гаэта! – прервал его Фаэнца. – Я знавал его. Большой был мерзавец.

Брат Галунье мягко улыбнулся.

– Это был человек степенный, – поправился он, – мирного нрава, истово верующий, ученый, как не знаю кто, а занимался он составлением благотворных микстур, которые сам он называл бальзамом долголетия.

При этих словах все виртуозы шпаги разразились хохотом.

– Битый туз! – бросил Плюмаж. – Да ты великолепный рассказчик. Продолжай!

Господин де Пероль вытер со лба выступивший пот.

– Принц Филипп Гонзаго, – продолжал Галунье, – частенько навещал добрейшего Пьера Гарба.

– Тише! – невольно вскрикнул Пероль.

– Громче! – закричали храбрецы.

Они от души веселились, тем паче что знали: цель этого спектакля – увеличение платы.

– Продолжай, Галунье, продолжай! – кричали они, тесней окружив нормандца и Пероля.

А Плюмаж, ласково погладив своего помощника по затылку, произнес прямо-таки отеческим тоном:

– Ризы Господни! Малыш имеет успех.

– Мне очень жаль, – промолвил Галунье, – что я вынужден повторить слова, которые, похоже, не по нраву господину де Перолю, но истина состоит в том, что принц Гонзаго весьма часто навещал Гарба, вне всяких сомнений, чтобы набираться у него знаний. И как раз в это время юный герцог де Невер стал чахнуть.

– Клевета! – крикнул Пероль. – Гнусная клевета! Галунье с невинным видом поинтересовался:

– Мэтр, а разве я кого-нибудь обвинял? Подручный принца Гонзаго до крови прикусил губу, а Плюмаж бросил:

– Милейший господин де Пероль больше не будет таким невоздержанным.

Тот вскочил.

– Надеюсь, вы мне позволите уйти отсюда? – со сдержанной яростью осведомился он.

– Ну, конечно! – смеясь от всей души, отвечал гасконец. – Мы даже проводим вас до замка. Добряк Келюс, наверно, уже проснулся, так что мы объяснимся с ним.

Пероль рухнул на табурет. Лицо его позеленело. Безжалостный Плюмаж протянул ему стакан.

– Выпейте, подкрепитесь, – предложил он. – А то у вас такой вид, будто вам худо. Всего глоточек… Не хотите? Тогда просто посидите, придите в себя и позвольте говорить этому плуту-нормандцу. Он красноречивей, чем адвокат в парламенте.

Брат Галунье благодарно поклонился Плюмажу и продолжал:

– Начались толки: «Ах, бедный молодой герцог де Невер умирает». Забеспокоились и двор, и город. Еще бы, Лотаринг-ский дом – один из самых знатных домов во Франции! Король осведомлялся о его здоровье. Филипп, герцог Шартрский, был безутешен…

– Но еще безутешней, – прервал его Пероль, сумевший придать своему тону проникновенность и убежденность, – был Филипп, принц Гонзаго!

– Боже меня упаси противоречить вам! – воскликнул Галунье, чья неизменная любезность должна бы послужить примером всем спорящим. – я даже уверен, что принц Филипп Гонзаго был крайне огорчен, и вот доказательство тому: каждый вечер, облачившись в ливрею лакея, он приходил к мэтру Гарба и всякий раз с унылым видом повторял: «Это слишком затягивается, доктор, слишком затягивается!»

В низеньком зальце кабачка «Адамово яблоко» сидели сплошь убийцы, и тем не менее все они содрогнулись. Холодок пробежал по спине у каждого. Плюмаж грохнул кулаком по столу. Пероль, не промолвив ни слова, опустил голову.

– Как-то вечером, – продолжал брат Галунье, непроизвольно понизив голос, – Филипп Гонзаго пришел раньше, чем обычно. Гарба пощупал ему пульс, тот был лихорадочно частый. «Вы сегодня много выиграли в карты», – сказал Гарба, хорошо знавший принца. Гонзаго рассмеялся и ответил: «Напротив, я проиграл две тысячи пистолей», – но тут же добавил: «Невер хотел сегодня пофехтовать в академии, но у него нет даже сил держать шпагу». «Значит, это конец, – пробормотал доктор Гарба. – Возможно, завтра…» Но, – поспешил добавить почти ликующим голосом Галунье, – каждый день приносит свои сюрпризы. Назавтра Филипп, герцог Шартрский, посадил Невера к себе в карету и – гони, кучер, в Турень! Короче, его высочество увез Невера в свои владения. А оттуда молодой герцог в поисках солнца, тепла, жизни переплыл Средиземное море и прибыл в Неаполитанское королевство. Филипп Гонзаго пришел к моему хозяину и приказал ему отправляться туда же. Я уже стал собирать вещи, но, к несчастью, ночью у моего хозяина разбился перегонный куб. Бедный доктор Гарба скончался на месте, вдохнув испарения своего эликсира долголетия.

– Ах, достойный итальянец! – раздался чей-то голос.

– Да, я тоже очень горевал по нему, – простодушно сообщил Галунье. – Но вот чем кончилась эта история. Полтора года Невер провел вне Франции. Когда он вернулся ко двору, все были поражены: Невер помолодел на десяток лет! Невер был силен, зорок, неутомим. Короче, вы сами знаете: сейчас он первая шпага в целом свете после красавчика Лагардера.

Скромно потупив глаза, брат Галунье умолк, а Плюмаж заключил:

– Вот почему господин Гонзаго, чтобы одолеть его, счел необходимым нанять восемь учителей фехтования… Битый туз!

Воцарилось молчание. Пероль прервал его.

– И какова же цель этого словоблудия? – поинтересовался он. – Увеличение платы?

– И притом значительное, – подтвердил гасконец. – Честно говоря, нельзя брать ту же плату от отца, жаждущего отомстить за честь дочери, и от Дамона, желающего до срока наследовать Пифию.

– И чего вы требуете?

– Утроить сумму.

– Согласен, – не раздумывая, бросил Пероль.

– Во-вторых, после исполнения мы все должны стать слугами дома Гонзаго.

– Согласен, – повторил доверенный принца.

– В-третьих…

– Вы слишком много требуете… – начал Пероль.

– Разрази меня гром! – вскричал Плюмаж, обращаясь к Галунье. – Он считает, что мы слишком много требуем!

– Ну будьте же справедливы! – примирительно заговорил нормандец. – А ежели королевский племянник захочет отомстить за друга?

– В этом случае, – ответил Пероль, – мы пересечем границу, Гонзаго выкупит свои владения в Италии, и там все мы будем в безопасности.

Плюмаж вопросительно взглянул сперва на Галунье, потом на остальных своих единомышленников.

– Уговорились, – объявил он. Пероль протянул ему руку.