Отзывы на книги автора «Петр Вайль»

"Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так, чтобы не ошибиться в рецептах".
(Венедикт Ерофеев)
"Но в целом кулинарные традиции оказались куда крепче, чем все прочие нити, связывающие нас с родиной. Эмигрант еще может поменять «Капитанскую дочку» на книгу «Радости секса», но никакой хот-дог не заменит ему чесночную колбасу".

Пропал аппетит? Не знаете, что приготовить на ужин? Сомневаетесь, какой соус лучше подать к морепродуктам? Или у вас просто плохое настроение? Данная книга поможет разрешить перечисленные (и забытые) вопросы. А если выбрать аудиовариант в исполнении Алексея Брахмана, со смешливыми нотками в голосе чтеца и старыми песенными мотивами, то можно получить настоящее наслаждение. Признаюсь, что выбор упал на эту книгу благодаря Капитану Абру - когда хочу себя побаловать, то ищу книгу в его исполнении.
Авторам тоже стоит отдать должное. Книга получилась живой, с ностальгическими нотками, краткими экскурсами в историю, смешными шутками. Конечно, от кулинарной книги требуются ещё и рецепты. Желательно, простые в приготовлении и доступные в наборе продуктов, обязательно - вкусные на выходе готового блюда. Этим пунктам "Русская кухня в изгнании" тоже соответствует. Готовить хотелось практически всё перечисленное!
Книга удобно разбита по главам, в каждой из которых сделан акцент на определённых продуктах (яйца, рыба, телятина, курица) или способе приготовления (горшок, на пару, гриль). Не осталась обделена вниманием и национальная кухня других стран и регионов.
Особенно люблю в кулинарии приправы, они как песня в каждом блюде. Авторы порадовали подробным рассказом (с красивыми сравнениями) о пряностях, соусах, сочетаниях, разнообразиях...
Всё отлично с этой книгой, хотя имеется один минус: чуть ли не каждую шутку и рецепт хотелось добавлять в цитатник, а при прослушивании это очень неудобно.
Немного мистики: приготовленные под музыку и голос Капитана Абра блюда оказались вкуснее обычных.

Каждому ясно, что национальные кухни отличаются одна от другой. Но далеко не всегда можно легко и внятно определить — чем. Хорошо, если различия налицо: эскимос лакомится строганиной из сырого полярника, а бушмен смакует крылышко жирафа. Одни обедают с вином, другие — с друзьями, одни пользуются палочками, другие — случаем, одни едят за столом, другие задаром.

Приятного всем аппетита)

Сравнение кулинарии с жизнью напрашивается само собой. И в той, и в другой сфере справедлив афоризм: человек ест, чтобы жить, но не живёт, чтобы есть. Он живёт, чтобы есть вкусно.

Волну успеха кулинарной литературы и блогов сейчас будет отрицать разве что слепой. Под яркими обложками, с фотографиями каждого действия для самых недоверчивых, с таблицами калорий и полезных витаминов, с порциями, которые приличный человек проглотит и недоуменно посмотрит на пустую тарелку. Классический рецепт новомодной кухни выглядит так: возьмите авокадо, каперсы, кровь девственницы, желчь тёщи, сто грамм оленины, двести грамм золотых рыбок и всё это полить французским вином вековой выдержки. При этом на обратной стороне обложки будет красоваться фото писательницы с выпирающими ключицами и отчаянным, грустным, голодным взглядом.
Беря же в руки эту книгу забудьте все, что вы знаете о современной кулинарной литературе. В самом-то деле, не стоит даже относить эту книгу к поваренной. Это ни в коей мере не набор рецептов с четкими указаниями. Авторы и сами признаются, что первостепенной их задачей было желание привить русскому человеку фантазию на кулинарном поле, точно такую же, как на поле искусства. Да и сравнить отношение, которое проходит через всю книгу можно именно с отношением к искусству: здесь в равной мере и талант, и упорство, и вдохновение, и ритуал. А тему мужчины выбирают и вовсе необычную, даже немодную в наших широтах, что странно - русскую кухню. Скрупулёзно и любовно Пётр Вайль и Александр Генис описывают распространенные ошибки, связанные с представлениями о русской кухне, и как стоило бы поступать правильно, и что это даст. При том, что книга - это не пособие по готовке, но в каждой маленькой главе читатель найдет пару-тройку рецептов и хитростей, которые сделают его блюдо фурором на любом столе. Русская кухня многогранна и требует приличных усилий, она презирает лёгкость порубленного салата. Да и что это за еда - трава в тарелке. И тут уже под новым углом мы смотрим на наваристые щи, борщ, уху, дичь, котлеты, пельмени, шашлыки и сыры (которые тоже имели место в нашей истории!), рыбу заливную, рыбу тушенную, язык и холодец, и прочие, и прочие. При этом, учитывая, что писали книгу эмигранты, на что намекает название, можно найти и компромиссные варианты с западной кухней, а то и просто - лучшие рецепты "оттуда". С заправкой из великого множества афоризмов, исторических фактов и юмористическим взглядом на роль кулинарии в повседневной жизни, читатель на выходе получает настоящую книгу для гурмана, новый взгляд на такую знакомую, казалось бы, область и хорошее настроение. Единственное, что стоит добавить, не стоит читать эту книгу, находясь на диете или с пустым холодильником.

Сколько ещё людей, неспособных отличить любовь от дружбы, а майоран - от тмина.

...путешествовать и молчать об этом — не только противоестественно, но и глупо. Более того — невозможно.

Эта книга Вайля неплохо прокатила меня не только по всей Европе, но несколько раз забросила и в другие страны света, а кроме того - совсем неожиданно, отправила в небольшие путешествия по России, включая как те города, в которых я бывала многократно, так и те, в которые я только собираюсь когда-нибудь добраться. :)
Книга удивительно точно отвечает названию нашего МФМ "Городская прогулка", потому что Вайль, как и я , больше всего ценит именно города.

…По мне, самое интересное, что есть в мире, — города. Нервные узлы человечества.

Но не буду перегружать свой отзыв цитатами, хотя и надергала я их из текста, признаюсь, немало. Особенно мне понравилась мысль о том, что есть города эклектичные, и есть стильные. Эклектичные почти невозможно испортить, и тут я совершенно с ним согласна. Как говорит моя подруга Даша, "Москва съест всё". Кстати, при этом не испортив своего облика. Особенно, конечно, если не сносить бездумно красивое, а просто пытаться встроиться рядом. И в этом смысле московский дом-яйцо всегда вызывает моё восхищение. Мой Питер - город совсем другой. В нем даже неверно выкрашенная крыша выглядит "вставным зубом, и удивительно раздражает. Вайль тоже относит его к когорте стильных городов, облик которых необходимо беречь, и сохранять.
Наверное, именно поэтому и жителей своих город выбирает и воспитывает сам. Мало кто одинаково хорошо чувствует себя и в Москве, и в Петербурге, а я, хотя и нежно люблю Москву, все же ношу в себе мысль - куда бы я не поехала, Питер внутри меня. :)
Впрочем, в этой книге Вайля это всего одна из множества зацепивших меня мыслей.
Замечательно он пишет об Италии. Именно так, как я всегда это чувствовала. И все эти его поездки по всем маленьким городкам, и попытки увидеть известные шедевры, и это бесконечно мне близкое интеллигентное отсутствие дешевого снобизма в восприятии прекрасного. Да, он прав, проторенные дороги возникают неспроста, и шедеврами случайные вещи не становятся. По Питеру знаю. Сколько не смотрю я на Исаакиевский собор по дороге с работы и на работу, а восхищает он меня не меньше. И на Дворцовую приезжаю постоять "на открытке" с всегдашним восхищением. И никогда не надоедает эта кардиограмма Невы в форме Петропавловки. :)
Небольшой фрагмент книги посвящен национальным кухням. Для гурманов эти страницы - мммм... отдельное удовольствие! Знаю, что они вместе с Генисом даже отдельную написали про кулинарию, и понимаю, что читать её будет очень рискованно для фигуры. :)
И еще одно небольшое впечатление напоследок. Так получилось, что эту книгу я не только читала, но и в какой-то момент стала слушать. И вот тут, надо сказать, только усилила впечатление. Читал книгу Игорь Князев, с которым у меня пока не слишком складывались отношения, но на этот раз я была приятно удивлена. Князев наложил в нужных местах ту музыку, о которой рассказывает Вайль, и впечатление получилось еще более объемным. Так до сих пор помню, как во время рассказа о портвейне у камина (о Лиссабоне) зазвучала музыка фадо, и не просто любая, а именно Амалия Родригеш, о которой пишет автор. Вот тут аудиоверсия точно усилила восприятие, и дополнительно помогла передать атмосферу места...
В общем, еще одна "беседа с возвратившимся из похода другом" мне очень понравилось. :) Одна проблема. Эта книга, пожалуй как раз благодаря её звучанию, неумолимо потянула меня в путешествие по городам и странам... Правда, тут мне легче, чем многим другим её читателям. :))) Сейчас я выйду за порог, и окажусь в одном из самых стильных городов мира, который невозможно обойти за всю жизнь. И который - прав Вайль - каждый раз встречает тебя совсем другим, потому что вместе с ним меняешься ты сам.
Словом, я продолжу свою городскую прогулку уже в реальности. Чего и всем нам желаю. :)

Книга из серии «мы строили, строили, и построили». В смысле, искала я книгу Вайля, которая бы мне понравилась, искала, и нашла. Одно только но: «Слово в пути» настолько похоже на то, что пишет Генис, как будто и не Вайль писал. А к Генису я и без того хорошо отношусь. Так что эксперимент удался не до конца. Но не будем придирастыми: положительный результат по-любому приятен.
Что мне понравилось в поздних заметках Вайля, так это отсутствие рисовки. Он словно уже доказал всем и, в первую очередь, самому себе, как он велик и могуч, и сосредоточился на предмете (в данном случае – путевых заметках). Ещё мне нравится, что Вайль – европоцентричен. Я даже могу ему простить почти полное отсутствие моей любимой Германии на карте мира. В конце концов, у каждого свои любимые уголки, и слушать гораздо интереснее о том, что человеку нравится. Критики (часто бездумной и агрессивной) вокруг и так хватает.
Конечно, мне нравится способ познания мира через неспешное существование в нём, погружение в среду. Я сама люблю так путешествовать, а уж съесть что-нибудь этническое в раскрученном или наоборот никому не известном, но чем-то привлекшем месте – обязательное развлечение. Солидарна с автором: чем больше твой интерес к окружающему, чем более доброжелательно ты настроен, тем больше ты получаешь. Конечно, в путешествиях случаются накладки – куда без них, вопрос только в том, как к ним относится. Чувство юмора – ещё один серьёзный плюс Вайля. При таком подходе самая мрачная неожиданность оборачивается увлекательным приключением.
В общем, хвалю себя за настойчивость, а автора за лёгкость – на подъём и в написании. Мы хорошо с ним провели время.

Наши отношения с книгами Вайля прошли полный круг. После приведших в восторг "Уроков изящной словесности", спокойно понравившегося "Гения места", нейтральной "Русской кухни в изгнании" и разочаровавшей, огорчившей "Карты родины" - снова восторг. Символичная и окончательная закольцовка.

Рассказы о любимых стихах, книгах, фильмах, местах - всегда рассказы не столько о них, сколько о себе. Оттого и "почему Цветае­ва" больше скажет о человеке, чем "почему на филфак". То, что начиналось, как собрание любимых стихов, ожидаемо превратилось в биографию-исповедь, разрозненные воспоминания о Бродском, Довлатове, Гандлевском, но одновременно - в сборник тонких литературоведческих заметок, тесно связанных (а иначе и быть не может) с историей, культурой, с самой жизнью, какой она была, какая она есть. Даже и не скажешь по итогу, чего здесь больше - Вайля или России, Вайля или литературы?..

И вот здесь случилось удивительное. Петр Вайль совершенно не близок мне своими взглядами, своим характером, и любимые поэты у нас чаще не совпадают, а из совпавших (Пастернак, Бродский, Цветаева, Высоцкий) все равно любим разное. И вдруг - такое попадание. Открыла "от автора" - и пропала. Кинулась перечитывать любимых, знаковых, прошедших по касательной, случайных, незнакомых. Для меня это один из самых важных критериев - когда книга рождает цепочку, разбрасывает веером тонкие ниточки-связи. Другой - почти мистические, меткие и точные попадания в собственную жизнь, собственное Я. Каковы были шансы того, что мне попалось бы в руки именно это стихотворение (не самое известное) именно этого поэта (не самого известного)? Стремились к нулю, не иначе. А вот ведь как совпало - до дня, до часа. Вот и получается, что при всей нашей разнице, "Стихи про меня" - это и про меня тоже.

Я влюбилась в комбо "чтец Игорь Князев + Петр Вайль", когда прослушала книгу "Гений места", поэтому "Родную речь" пошла слушать без раздумий. А ещё потому что я как раз достигла того витка жизни, когда с особенной жадностью хочется перечитывать и переосмыслять классику.

...диалектика жизни ведет к тому, что твердо усвоенное в школе преклонение перед классикой мешает видеть в ней живую словесность. Книги, знакомые с детства, становятся знаками книг, эталонами для других книг. Их достают с полки так же редко, как парижский эталон метра.
Тот, кто решается на такой поступок -- перечитать классику без предубеждения -- сталкивается не только со старыми авторами, но и с самим собой. Читать главные книги русской литературы -- как пересматривать заново свою биографию. Жизненный опыт накапливался попутно с чтением и благодаря ему. Дата, когда впервые был раскрыт Достоевский, не менее важна, чем семейные годовщины. Мы растем вместе с книгами -- они растут в нас. И когда-то настает пора бунта против вложенного еще в детстве отношения к классике. 

Книга читается/слушается с чрезвычайной лёгкостью; мне понравилось не подглядывать в содержание и предвкушать: кто следующий? Малопонятный Белинский или любовь всей жизни Пушкин? Достоевский или Толстой?

Как будто с кучей любимых друзей повстречалась, наобнималась, по-новому на них взглянула. Единственная побочка от этой книги для меня — то, что хочется жадно перечитать все упомянутые произведения (а лишних часов в сутках по-прежнему не подвезли).

Очень хорошая литературоведческая книга для того, чтобы вспомнить позабытое и заново прикоснуться к любимому. Возможно, для кого-то более глубоко образованного (или имеющего личные эмоциональные сцепки с кем-то из авторов классики) некоторые утверждения покажутся категоричными и смелыми, но лично мне было в самый раз ("я по жизни так необразован, что всё время что-то узнаю", как говорится у Губермана): я люблю, когда мне что-то трактуют и объясняют.

Помимо всего прочего, книга завораживает динамикой, она НЕ СКУЧНАЯ (да, это важно подчеркнуть капслоком, когда идёт речь о классике), и сам по себе текст доставляет море удовольствия.

"Родную речь", журчащую, как ручей, сопровождает неназойливая,необременительная ученость. Она предполагает, что чтение -- это сотворчество. У всякого -- свое. В ней масса допусков. Свобода трактовок.

Книга в меру ироничная, очень глубокая, лиричная; книга, оставляющая после себя светло-грустное послевкусие.

Те, кто должны насадить завтрашний сад, вырубают сад сегодняшний.
На этой ноте, полной трагической иронии, Чехов завершил развитие классической русской литературы. Изобразив человека на краю обрыва в будущее, он ушел в сторону, оставив потомкам досматривать картины разрушения гармонии, о которой так страстно мечтали классики.
Чеховский сад еще появится у Маяковского ("Через четыре года здесь будет город-сад"), его призрак еще возникнет в "Темных аллеях" Бунина, его даже перенесут в космос ("И на Марсе будут яблони цвести"), о нем в ностальгической тоске еще вспомнят наши современники (фильм "Мой друг Иван Лапшин").
Но того -- чеховского -- вишневого сада больше не будет. Его вырубили в последней пьесе последнего русского классика.

Речь пойдёт о национальной кухне, о гастрономических традициях и кулинарных изысках, крайне редко требующих экзотических продуктов. Книга написана в 1987 году, и авторы в это время не так уж долго прожили в Америке, чтобы безусловно принять новые условия и абсолютно забыть те, от которых уехали. Поэтому периодически проскакивают едкие замечания по поводу кремлёвских старцев и сетования, что русскую кухню не очень любят в Америке, потому что не любят Советский Союз, что подкрепляется сравнениями наподобие этого:

Мао Цзэдун – тоже не Иисус Христос, но разве страдает репутация китайской кулинарии из-за культурной революции?

И вот эта некоторая политизированность - единственный минус книги. Взялась я её читать немедленно после прочтённой кулинарной части книги Александр Генис - Сладкая жизнь (сборник) , видимо, не хватило мне в многочисленных рассказах о национальных кухнях именно русской. Теперь - хватило, сполна)).

Здесь нет изысков в традиционном понимании этого слова, но при чтении очерёдности погружения приправ в кипящий бульон, слюнки текут. Так что предупреждаю: зожникам и сидящим на диете лучше не читать. Помимо реальных рецептов с подробнейшим описанием, но без точных граммов (это оттого, что авторы считают: "Домашней кухне свойственен произвол, волюнтаризм, случайность. Другими словами – вдохновение."), есть ещё множество рассказов и рассуждений о месте трапезы в культуре, о восприятии русской кухни за рубежом (умирала со смеху, читая выдержки из кулинарной книги о русских блюдах, написанной английским автором - глава называлась "Клуковый суп", потому что англичанин для большей достоверности давал названия блюд типа по-русски, и извратил всё, что можно и невозможно, а далее последовали рассуждения Вайля и Гениса, что следовало бы с ним за это сделать). Русскую кухню знают плохо, по многим причинам, но главная, по мнению авторов, такова:

В Штатах к нашему балету давно привыкли, а вот настоящие соленые огурцы здесь редкость. Это и понятно, огурец не Барышников, по телевизору не покажешь.

Запад идёт по пути максимального упрощения, а чего уж проще, чем питаться на ходу, в крайнем случае приготовить что-то очень простое и главное - быстрое. Русские же блюда в основном готовятся долго: поджарка, томление, дозревание...

Кулинария – уникальное искусство, в котором усердие стоит больше таланта.

Но если со всем усердием налепить пельменей, а не купить готовые китайские дамплинги, если сварить правильный борщ, а не то, что под этим названием подаётся в американских и европейских "русских" ресторанах (есть даже история о том, как в одном из таких заведений рекомендуют есть борщ холодным!), да запить обед правильным напитком - тут вам и будет счастье и гармония тела и духа))).

Пересказывать сюжет не получится, но порадовать цитатками могу:

Если спросить неравнодушного к еде человека о его кулинарных склонностях, то в ответ прозвучит меню дорогого ресторана. И только домашние этого неискреннего гурмана знают, что он убил брата за сковороду котлет с жареной картошкой.

Жизнь вообще вредная вещь, ведь она всегда ведет к смерти. А после шарлотки эта неизбежная перспектива уже не кажется такой пугающей.

Во рту язык никому не нужен, чаще всего опасно вреден и назойливо утомителен. Но на блюде!..

Или вот такими, абсолютно неполиткорректными:

Чем мы отличаемся от французов? Это ясно: наше несомненное преимущество в том, что они лягушатники. Русский человек – едок обстоятельный: он прыгающего не ест. А французишка, в пальтишке на рыбьем меху, с куриным своим умишком, все стрескает.

Почему Илья Муромец был такой геройский молодец? Да потому что просидел сиднем на печи тридцать лет и три года и привык лениться, и, когда с печи слез, ему было проще срубить незнакомому человеку голову, чем пускаться в непривычный труд взаимопонимания и дипломатических ухищрений.

Словом, эту книгу следует читать не наскоком, а вооружившись некоторым количеством сала и солёных огурцов в холодильнике и серьёзной решимостью повторить хоть что-то из описанного на собственной кухне. Как ни крути, а еда - важная часть жизни.

Если сравнить жизнь с остывшими макаронами, то легко убедиться, что тому и другому смысл придает острота, внезапная любовь, томатная паста, рискованные приключения, красный перец, лотерея, чеснок.

Написать патриотическую книгу очень легко. Написать хорошую патриотическую книгу - почти невозможно.

Вайль и Генис дарят радость встречи с хорошей литературой даже тогда, когда рассказывают о кулинарии или географии. А если речь идет о литературе, это двойное удовольствие. Тройное, потому что выбор предмета в рамках заявленной темы определяет отношение. Наградой за рассказ о неизвестных вещах будет вежливый интерес, разговор о знакомом с детства  - заденет за живое.

"Уроки изящной словесности" посвящены произведениям из школьного курса. с которыми давно случился импринтинг. Кому-то из героев мы сочувствовали, читая, кого-то осуждали, влюблялись, ненавидели (не за то, что надо читать клятую классику, но потому что барыня гадина и Герасим тряпка-как-он-мог!) Всякий наполнял эти сосуды своим содержанием, но были они для всех.

То, что предлагают соавторы - не просто свежий взгляд на программную классику, но глубокий серьезный литературоведческий анализ, поданный с мейнстримовым уровнем занимательности. Не то, чтобы поворот на 180 градусов от методичек РОНО, скорее взгляд на школьную классику чуть сбоку и по касательной.

Карамзин "Бедной Лизой" не только  доказал, что бедные тоже могут любить и открыл в русской литературе эру сентиментального романтизма, но сделал ее отличительной особенностью гладкопись. Положительные герои фонвизинского "Недоросля" блеклые и неинтересные, в то время как грубияны и невежи, над пороками которых надобно смеяться - живые и узнаваемые.

Кем был первый русский писатель-диссидент, о котором императрица Екатерина сказала: "Бунтарь хуже Пугачева" и в самом ли деле "Путешествие из Петербурга в Москву" задумывалось как гневное обличение крепостничества. Вы удивитесь, но с не меньшим пылом Радищев на страницах своего травелога осуждает привычку светских девиц чистить зубы (подумать только!) порошком.

В чем секрет немеркнущей популярности крыловских басен, которые входили в школьную программу при всех монархах, не были упразднены победившей революцией, советский режим почил в бозе и вновь возрождается на волне новой имперскости, а басни дедушки Крылова все так же востребованы, отчего?  Может потому, что воз и ныне там?

От чего горе в самой, пожалуй, разбираемой на цитаты пьесе в русской литературе? В самом ли деле от ума или от того, что Чацкий  демонстрирует не то качество ума, какое могут понять и оценить в отечестве.  В наших палестинах испокон веку для слова один смысл, а для дела другой и расходиться они могут по диаметру.  А он, вернувшись из своих Заграниц, пытался соединить то и другое.  Ну не сумасшедший ли?

Вольнолюбие лирики Пушкина давно стала общим местом, примерно как "лошади кушают овес" и "после осень бывает зима". Но мало кто задумывается какие этапы проходил пушкинский стих  по мере становления. "Евгений Онегин", о котором кто только из столпов отечественной словесности ни писал и образы как только ни препарировали, но объяснить, отчего так сладостен нам онегинский стих, никто не сумел.

Лермонтов открыл русской литературе прозу и подарил первый приключенческий роман, превзойдя рамки жанра. "Герой нашего времени", при всех чертах мейнстрима, на порядок превосходит авантюрный роман. Может оттого. что начало было так немыслимо хорошо, жанр, как таковой, в русской литературе не получил серьезного развития - трудно превзойти идеал. Александр Дюма, кстати, весьма ценил Печорина и даже перевел его на французский.

Неистовый Виссарион, который бестрепетно приступал к анализу произведений золотого века русской литературы и навек отравил отечественную литературную критику вирусом занимательности - сухой, академичной, безымоциональной критики у нас и читать не станут. Белинскому же мы обязаны традицией суда над персонажами, столь любимым школярским литературоведением.

Гоголь как русский Гомер и создатель нового эпоса. "Мертвые души" современники дружно окрестили русской Одиссеей, в пару нужна была Илиада, и НВ изрядно подправил написанного прежде "Тараса Бульбу", добавив русского патриотизма, отравленные плоды которого, парадоксальным образом, мир и нынче жует, морщась от горечи (PS. ненавижу "Тараса Бульбу", но Гоголя обожаю).

Страшно хочется рассказать обо всем: Овальное совершенство Обломова, "Гроза" Островского как антитеза "Госпожи Бовари". Красивые герои мужского мира Толстого, уничтожаемые войной и бедный Родя, обреченный  безжалостным Достоевским на жетвоприношение. Игрушечные люди Салтыкова-Щедрина и Чехов,  не написавший романа, но создавший жанр микроромана некоторыми из своих рассказов, как "Дама с собачкой" или "Ионыч". Хотела бы я, но и без того много всего понаписалось. Лучше почитайте об этом у авторов.

Умная, изящная, ироничная, в высшей степени компетентная и замечательно оригинальная интерпретация. А если вы уже научились слушать аудиокниги, то в исполнении Игоря Князева, известного как давний и горячий поклонник Петра Вайля, аудиовариант книги превосходен.

Мой любимый филолог М. Л. Гаспаров разделял научные подходы на два вида: критические и исследовательские. Исследователь скажет: «Радуга – это оптическое явление в атмосфере, имеющее вид разноцветной дуги на небесном своде». Критик скажет: «Радуга – это красиво» или, напротив: «Радуга – это попсово, желаю грозу с чёточными молниями». «Уроки изящной словесности» Петра Вайля и Александра Гениса ярко представляют критический подход. Мы просто решились поговорить о самых бурных и интимных событиях своей жизни - русских книгах – согласитесь, вступительная фраза звучит гордо. Соавторы поставили себе высокую планку: создать альтернативный учебник русской литературы, занимательный, непредсказуемый, поэтичный. Но всё же учебник.
Поймите правильно, я люблю эксперименты. В лабораторных условиях, читай, не над собой. Помню, в школе судорожно отплёвывалась от сцен допроса в «Разгроме» и «Молодой гвардии», параллельно зачитываясь набоковским переводом Alice in Wonderland. Прошли годы. Фадеева исключили из школьной программы, где почётное место заняла как раз-таки «Аня в Стране Чудес». Ученичков тошнит. Дщерь одной из наших коллег (с подачи мамы-умницы) в сочинении написала, что Wonderland - галлюцинации наркомана. Аня, прелестное созданье, чем-то удолбалась, дурак Кэрролл описал, а осёл Набоков перевёл. Ученичкам, бедненьким, навязывают, они, бедненькие, реагируют. Негативно.
А какая формальная разница между следующими утверждениями:
Лишь один образ Андрия резко обособлен в повести. Позорная его гибель, являющаяся необходимым нравственным возмездием за отступничество и измену общенародному делу… (С.И. Машинский, 1976 г.)
Вера в Россию, по Гоголю - это и есть вера в Бога... Янкель отвратителен автору именно не еврейством, а рационализмом, отрицающим стихийную - то есть единственно истинную - духовность. (Вайль и Генис, 2000 г.)
По смыслу цитаты противоположны, но каждая из них говорит не о Тарасе или Гоголе, а о времени создания статей. Раньше смысл козацких вытребенек приписывался радению за общенародное дело, теперь какой-то «стихийной духовности», ам сляв, над которой недурно и постебаться с позиции рационалиста-западника Янкеля. Учебничные, однозначные утверждения, только с позиций новой идеологии. Главное в поэзии Пушкина – вольность (ждёте уж рифмы «фривольность»? Дождётесь, тонкие эротические ножки уже топочут в прихожей). Главное в «Преступлении и наказании» - то, что Христос есть прообраз Раскольникова. С этими утверждениями даже не хочется спорить, соавторы так видят. Я так вижу – исчерпывающий пример критического подхода. И в какой-то момент начинает занимать уже не ход мыслей в эссе, а тот образ, которым пытаются зацепить, поддеть читателя. Отреагируй, лапушка! Хоть глазком, хоть правой ноженькой.
И ведь реагирую! Ага, Карамзин ответственен за чрезмерную целомудренность русской прозы. Интересно. Слишком силен был в Фонвизине Недоросль, чтобы он мог стать Стародумом. Неожиданно, хотя Фон Визен бы оскорбился. Но когда Крылова объявляют ни больше, ни меньше, как творцом нового Евангелия… Уважаемый редактор, может, лучше про реактор?
Впрочем, писаревщины у Вайля и Гениса нет… или почти нет. Александру Сергеевичу и Льву Николаевичу не делают а-та-та по попке. Влетает лишь тем, кого ругать можно и модно. Чернышевский... ну, с Чернышевским всё ясно, "Дар" уже написан. Некрасову попало за то, что он жалел мужика и лишил своих персонажей даже единственной свободы - свободы созидательного крестьянского труда. Первое утверждение спорно, второе абсурд а-ля Салтыков-Щедрин, сказка "Коняга". Коняга неуязвим потому, что он "настоящий труд" для себя нашел. Этот труд дает ему душевное равновесие, примиряет его и со своей личною совестью и с совестью масс, и наделяет его тою устойчивостью, которую даже века рабства не могли победить! Трудись, Коняга! упирайся! загребай! Вообще созидательный тяжёлый физический труд за спасибо Некрасов описывает куда как реалистично... А самого Щедрина как отщёлкали! Ему идут сокращённые издания; он обречен нести крест русских писателей -- принимать литературу чересчур всерьез. А лучшая глава "Истории одного города" - описание градоначальников. В ней, как в капсуле, заключен фантастический роман, который, будь он написан на таком же уровне, как этот перечень, мог бы на целый век опередить "Сто лет одиночества" Гарсиа Маркеса. Понятно, щедринская сатира может нравиться или не нравиться. Но предъявлять к ней требование опередить Маркеса, простите, дико. Всякому овощу своё время.

Я могу так ораторствовать часами, но время сказать о положительных сторонах "Родной речи". Соавторы ставили себе целью открыть возможность к прочтению того, что раньше всего-навсего изучали и, изучив, отбросили. У них получилось. Победа за Вайлем и Генисом, а я пошла сдувать пыль с Радищева и Гончарова. Книга, которая побуждает читать дальше, - это по определению нужная книга.
Спасибо Вам, Morra , за этот прекрасный опыт, а флэшмоб 2011 - это хорошо и славно.

Идею и структуру книги Вайль формулирует в самом начале: рассказ о 55 стихотворных произведениях XX века - расположенных в книге по хронологии написания - отобранных им по принципу "про меня"-"не про меня".

"По вторгавшимся в тебя стихам можно выстроить свою жизнь - нагляднее, чем по событиям биографии: пульсирующие в крови, тикающие в голове строчки задевают и подсознание, выводят его на твоё обозрение. "Почему Цветаева" больше скажет о человеке, чем "почему на филфак"; пронесённая до старости юношеская преданность Маяковскому психологически важнее, чем многолетняя супружеская верность."

К содержанию своих текстов Вайль подходит очень свободно - в них и автобиографические элементы (глава о "Свадьбе" Заболоцкого полностью из воспоминаний); и подробный рассказ о творчестве поэта в целом (главы о Заболоцком, ну, вот кроме "Свадьбы"); и глубокое погружение в конкретное стихотворение; и размышление о судьбах России (и других стран тоже) - и самые разные сочетания всех этих элементов в разнообразных пропорциях. Автобиографичность становится особенно интересной ближе к концу - когда Вайль рассказывает о своём опыте общения с тем или иным поэтом.

Это всё, конечно, приводит к тому, что книга очень субъективная - не только из-за всегда и у всех людей имеющей место субъективности восприятия стихотворений и поэтов, но и из-за выбранного подхода - исходная точка это всегда сам Вайль.

Кого-то потенциально некоторые главы (или вся книга) могут разочаровать этой субъективностью, и тем, что Вайль много пишет о себе. Для меня это минусом не стало - почитать автобиографические моменты было отдельным интересным моментом - кроме тех моментов, что немасштабны и, наверное, незначительны.

Так, интересно наблюдать за сквозными темами - одной из главных для Вайля становится эмиграция: среди рассматриваемых поэтов много эмигрантов как первой, так и третьей волны эмиграции - к последней принадлежал и он. Вайль пишет о своём опыте, сравнивает свой опыт с чужим; немного проводит параллели между разными волнами.

Какие-то небольшие мотивы тоже подмечаются - например, Вайль несколько раз говорит о том, что стремление к формулировкам типа "Но для женщины прошлого нет: / Разлюбила - и стал ей чужой" это нехорошо:

"Обобщения хороши в молодости, когда искренне рассчитываешь на то, что жизнь можно свести к формуле."

Один раз - ладно, но когда о формулах говорится в, кажется, трёх главах, то внимание к, в общем, незначительной детали жизни это немного забавно - но раскрывает автора.

То, что Вайль много путешествовал (его книга "Гений места" посвящена разным местам мира) находит небольшое отражение и в "Стихи про меня"; про некоторые города здесь сказано довольно много. Риге, где Вайль рос, уделяется особое внимание.

О литературе в книге, всё-таки, всё равно больше - размышления о ней преобладают; и у меня по итогу выписано про это достаточно много. В рецензии больше говорю про иные составляющие книги, не рассказывая много о литературной части - это то, что от книги и так ждёшь; то, вокруг чего она и строится.

___

"Болезненно трогают языковые проявления – фонетика, морфология, синтаксис, да и вообще всё то, что бессмысленно проходили в школе, не подозревая, что это и есть гамма жизни, сама жизнь. Непосредственно и ощутимее всего действует звучание улицы, но и литературный язык тоже: прозы, ещё приближеннее – стихов."