И кронштадтцы ответили вышеприведенным нами документом. Кронштадтский совет заседал целую ночь. Министры от имени Временного правительства остались довольны ответами, они ясно увидели, что о «самостийной Кронштадтской республике» не может быть и речи, но когда в столичной прессе был помещен этот ответ, то он был назван «резолюциями Кронштадтского совета», и Исполнительный комитет Кронштадтского совета тотчас не замедлил опубликовать следующее: «Принятые на заседании 24 мая ответы на вопросы, заданные министрами Церетели и Скобелевым Исполнительному комитету Совета рабочих и солдатских депутатов, являются не резолюциями, не разъяснениями, а только ответами на вопросы и ничем больше. Мы остаемся на точке зрения резолюции от 16 мая сего года и разъяснении от 27 мая 1917 года, признавая что „единственной властью" в Кронштадте является Совет рабочих и солдатских депутатов».

Такой уверенный ответ заставил Временное правительство нажать все пружины, пустить в ход все средства, и Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов принял оскорбительную для кронштадтцев резолюцию, на которую Кронштадтский совет и ответил вышеприведенным воззванием.

Фактически, конечно, победил Кронштадт. Приняв резолюцию, Петербургский совет не смог заставить Кронштадт подчиниться этой резолюции – власть осталась за Советом, но шум, поднятый против Кронштадта, весьма естественно привлек к нему внимание всей России. Из самых отдаленных мест России, от советов, полковых комитетов и других организаций посылались депутации посмотреть, что делается в Кронштадте. Наконец и сам Кронштадт, чтоб рассеять ту клевету, которая распространялась против него, рассылал в разные города делегации, которые делали доклады, выясняли истинное положение дел. И пропаганда «Вся власть советам» достигала до самых отдаленных уголков России.

Атмосфера сгущалась. Напряжение масс росло. Политика Временного правительства все более и более отклонялась вправо. И вот, 3 июля, днем, в Кронштадт приезжают делегаты от 1-го пулеметного полка и заявляют, что в 5 часов дня их полк собирается выступать. Исполнительный комитет предложил пулеметчикам, до проверки сообщаемых ими данных, до сношения Исполнительного комитета с Питером, не выступать на митингах и вообще не возбуждать толпу. Но вечером в Сухопутном манеже, на лекции анархиста Ярчука, пулеметчики выступили, и в результате их выступлений состоялся громадный митинг на Якорной площади. В митинге принимали видное участие тов. Рошаль, Раскольников, Веник и др. Причем так как в Кронштадте не было никаких определенных сведений, то было постановлено отложить решение до утра. В 6 часов утра загудел гудок электрической станции и громадная Якорная площадь заполнилась матросами и рабочими. Собралось тысяч 10–12. Около 7 часов утра была произведена посадка, и кронштадтцы двинулись на Петербург.

Надо подчеркнуть, что это движение было стихийное, что ни Исполнительный комитет, ни Совет депутатов формально не давали своего соглашения на выступление. Но масса не нуждалась в этих санкциях, массе казалось, что настало время действовать.

Всего было отправлено 6 судов, в том числе и «Зарница», на них было 6300 матросов, кроме того и рабочие. Ехали все организации, все партии.

Высадились на Васильевском острове и направились ко дворцу Кшесинской, где в то время находился Центральный комитет большевиков. Здесь произошла первая размолвка среди руководителей; ни эсеры, ни меньшевики, ни анархисты не хотели, чтоб большевики устроили митинг у своего партийного комитета. Митинга не было. Но товарищ Ленин и еще ряд ораторов-большевиков приветствовали демонстрацию. Через Троицкий мост, площадь Жертв революции, Невский проспект, Литейный проспект, к Таврическому дворцу, т. е. через город, демонстрация прошла в стройном порядке. И когда голова демонстрации была у Пантелеймонской улицы, раздались выстрелы. Но предоставим слово участнику и организатору тов. Раскольникову, как он докладывал Кронштадтскому совету в заседании 7 июля того же года:

«Раздались предательские выстрелы, наши товарищи подверглись панике, и сколько я ни старался удержать, нас никто не слушал, началась беспорядочная стрельба, наши товарищи начали стрелять преимущественно в воздух, раздался возглас: „лечь“ и все легли, затем постепенно отошли. Когда мы подошли к Таврическому дворцу, там стоял пулеметный полк под командою прапорщика Семашко».

В это время произошел инцидент с арестом Чернова, впрочем, он был сейчас же освобожден. Демонстрация не достигла своей цели. По возвращении демонстрантов ко дворцу Кшесинской часть кронштадтцев заняла Петропавловскую крепость. Защитники Временного правительства предполагали начать правильную осаду: должны были быть новые жертвы. Но вскоре же начались переговоры о возвращении кронштадтцев в Кронштадт. И здесь, в этих переговорах, рельефно выявилась физиономия военной комиссии: то она соглашалась на условия кронштадтцев, то меняла их, то соглашалась ждать до определенного часа, то представляла ультиматумы. В конце концов, кронштадтцы прибыли в Кронштадт, переписанные и без оружия; кроме того, кронштадтцы должны были согласиться на арест Раскольникова и Ремнева, на обыск в редакции газеты «Голос Правды». Таким образом, выступление кронштадтцев кончилось поражением. Совет должен был уступить. Но в Кронштадте большевики не испытывали того, что приходилось испытывать их товарищам в Петербурге. Например, в воскресенье 16 июля товарищ Веник мог свободно читать в бывшем Летнем морском собрании лекцию на тему «Социализм и классовая борьба»; затем этот же товарищ, принимавший участие еще в подпольной работе, выступал в ряде лекций ярко большевистского направления; кроме того, состоялись лекции товарища Стель и некоторых других партийных работников.

30 октября 1917 года в Совете рабочих депутатов обсуждалась фраза Керенского: «Кронштадт потерял всякую боеспособность, довольно играть вольно и невольно в руку немцев, средства обороны в Кронштадте уже не все на месте».

На это обвинение Кронштадтский исполнительный комитет ответил опять-таки обращением ко всей России, обращением сильным, могущественным, интересным еще и потому, что в этом обращении был подведен итог тому, что произошло.

«Товарищи и граждане, – так начиналось воззвание, – в газетах от 1 октября была опубликована телеграмма министра председателя Временного правительства Керенского главнокомандующему армиями Северного фронта (телеграмма эта приведена выше). Товарищи и граждане! – продолжало воззвание кронштадтцев, – в грозный час испытаний министр председатель осмелился перед лицом всей революционной России и всего мира бросить темный и тяжкий навет на революционный Кронштадт.

Мы говорим – темный навет, ибо министр Керенский никаких доказательств, никаких объяснений в подтверждение этого навета не приводит.

Мы говорим – тяжкий навет, ибо министр Керенский утверждает, что кронштадтцы „вольно или невольно играли в руку врагу". Разве может быть сильнее обвинение, чем обвинение в вольной или невольной измене стране и революции, в вольном или невольном предательстве? Ибо играть в руку врагу, значит предать революцию врагу. Нельзя придумать более тяжкого обвинения, чем обвинение в измене и предательств.

Не только в грозный час испытаний, но и при всяких условиях клеймо предательства и измены является тягчайшим позором тому, на кого оно наложено.

Но вместе с тем велика и ответственность того, кто берет на себя смелость наложить позорящее клеймо.

Товарищи! Революционный Кронштадт не первый раз встречает попытку оклеветать его перед лицом трудящихся. Вы помните, как с легкой руки бывшего министра Церетели вся буржуазная ленивая пресса травила кронштадтцев, как контрреволюционное гнездо, отложившееся от России. И тогда Кронштадт обвинялся в измене революции. Мы с негодованием отвергли эту клевету. Нам поверили рабочие, солдаты и крестьяне. А те, у кого были сомнения, приезжали к нам, знакомились с революционными порядками Кронштадта и от их сомнений не оставалось и следа.

Мы не знаем, зачем нужно было сейчас, в этот грозный час испытаний, министру Керенскому пустить новую лживую легенду о Кронштадте. Об этом мы спрашиваем министра и требуем от него прямого, ясного и категорического ответа. Пока мы не знаем побуждений гнусной клеветы министра на Кронштадтский гарнизон.

Но мы твердо знаем и никогда не забудем, как генералы министра Керенского, совершая предательство на фронте, клеветали на солдат, умиравших в окопах. Вы помните, министр Керенский, как генерал Корнилов, которого вы называли „первым солдатом русской армии", снял полки с фронта и повел их на революционный мозг страны, на Петроград?

Вы, может быть, вспомните, министр Керенский, что ваши ближайшие помощники Савинков и Филоненко явились ближайшими помощниками в походе на Петроград „первого солдата русской армии"?

Вы, может быть, вспомните, министр Керенский, как ваш главнокомандующий генерал Корнилов еще 8 августа проектировал разрушить это гнездо революции?

Может быть, кронштадтские матросы и солдаты повинны в том, что приняли все меры, чтобы не допустить этого разоружения?.. Да, в этом повинны наши моряки и солдаты! Да, мы, поскольку это было в наших силах, не допустили и не допустим разоружить оплот российской революции, даже если бы вы этого потребовали вслед за вашим „первым" солдатом.

Долой предателей страны и революции! Долой клеветников на отряды русской революции!»

В этом ответе уже чувствуется приближение октября. И действительно, октябрь наступил, и участие кронштадтцев в этом октябре было велико. Передадим ход событий словами кронштадтских очевидцев.

В ночь с 23 на 24 октября было созвано экстренное заседание Исполкома Кронштадтского совета, окончившееся только в 6 часов утра. На этом заседании товарищи Новиков, Калисс и Гримм были назначены руководить действиями сводно-боевых отрядов Кронштадта.

В 11 часов утра 24 октября 9300 кронштадтских моряков на заградителе «Амур» и на 4 других судах отплыли в Петербург, чтобы оказать вооруженную поддержку питерским товарищам.

«При осмотре команд всех судов, – вспоминает военмор Новиков, – было установлено, что из командного состава никто, кроме поручика Петухова из учебно-минного отряда, не примкнул к движению – весь офицерский состав поэтому был арестован в Кронштадте. Путь из Кронштадта в Петроград прошел благополучно. При входе в устье Невы у Франко-Русского завода два наших моряка дали условные сигналы о том, что в Петербурге все спокойно, засад нет никаких и, по-видимому, нашего прихода никто не ожидает. В первом часу моряки высадились, и уже в 8 часов вечера отряд товарища Зайцева занял Новое Адмиралтейство, второй отряд товарища Сладкова – Петроградский порт, а третий – Главное Адмиралтейство, он же арестовал и весь штаб флота. Тем временем гарнизон Петропавловской крепости известил, что он всецело переходит на сторону восставших. Затем началось передвижение к площади Зимнего дворца, и отряды матросов расположились следующим образом: отряд под начальством товарища Никитина у арки Главного штаба, второй, во главе с товарищем Зайцевым, у Невского проспекта, третий, под начальством товарища Петухова, у Адмиралтейства. Товарищ Калис занял в это время телеграфно-телефонную станцию. Напротив Зимнего дворца на Неве стоял крейсер „Аврора". Дворец защищали юнкера и женские „батальоны смерти".

Стремление наступающих было избежать лишнего кровопролития, и в 12 часов 45 минут ночи „Аврора" дала холостой залп по Зимнему дворцу из тяжелых орудий. Залп был дан с целью произвести панику среди защитников и, действительно, последние поняли после залпа, что перевес на стороне наступающих, что защитить Зимний дворец невозможно, и в час ночи с 24 на 25 октября Зимний дворец сдался, и тотчас на флагштоке Петропавловской крепости был поднят красный фонарь, что означало победу красного февраля».

Не успели кронштадтцы, как говорится, даже передохнуть, им пришлось выполнять новую задачу. В заседании Исполнительного комитета от 28 октября было заслушано заявление товарища Раскольникова, уполномоченного от военно-революционного комитета, чтобы была выставлена от кронштадтского гарнизона поддержка петроградским войскам, бывшим у Гатчино. И кронштадтцы деятельно поработали на этом новом фронте, на фронте против Керенского.

Через неделю – новое требование. Оно формулировалось следующим образом. «Революционная власть поручила Кронштадту новую работу. Нет сомнения в том, что голод является прямой опасностью для революции. Петрограду грозит голодная смерть. Запаса хлеба нет, а подвоз саботируется всеми способами. Чтобы подогнать подвоз хлеба к столице, исполнительная власть предложила Кронштадту послать 500 человек во все концы России».

И кронштадтцы стали работать на новом фронте – хлебном. Конечно, во время этой работы было сделано немало ошибок, понятно, что к истинным революционным деятелям примазывались и нежелательные элементы – но все же работа кипела и Петербург получил нужный ему запас хлеба.

В то же время были свои внутренние важные дела: ведь Кронштадт первый выставил лозунг «Вся власть Советам» и теперь, когда этот лозунг воплотился в жизнь, нужно было доказать его реальность. И в этом отношении Кронштадт рубил с плеча.

7 декабря 1917 года – через месяц с небольшим после октябрьской победы – Кронштадтским советом принимается большинством против одного воздержавшегося следующая резолюция:

«Частная собственность на недвижимое имущество, на дома и землю в районе кронштадтской крепости отменяется. Домами и землями впредь будет заведывать Кронштадтский совет через центральную квартирную комиссию и домовые комитеты».

Затем, менее чем через 12 дней, 19 декабря 1917 года был представлен проект об управлении национализированными зданиями – все это проводилось в жизнь Кронштадтским советом раньше, чем где-либо в России.

Первое объединенное заседание Совета рабочих и солдатских депутатов было 21 марта 1917 года, и первый Совет не имел ни фракционных делений, ни определенного политического лица. От прежних существовавших отдельно советов – военного и рабочего – он унаследовал деление на матросов, солдат, рабочих, сидевших раньше не вперемешку друг с другом, не по группам одинаково политически настроенных, а распределявшихся по цвету шинелей, покрою тужурок. Лишь через некоторое время можно было устранить это подразделение. И целым событием было предложение перетасовать моряков, солдат и рабочих по всем стульям, чтоб подчеркнуть отсутствие неприязненности и полноту единения.

Резолюции, выносимые Советом первого состава, носили на себе печать Петроградского совета, к которому вначале было безграничное доверие, нарушившееся лишь тогда, когда политика соглашательства, положенная в основу петроградской платформы, вылилась во враждебное отношение к Кронштадту. Наступил кризис, и произошли перевыборы, которые дали уже много партийно определившихся товарищей. Так, состав Совета второго созыва включал в себя 93 большевика, 91 эсера, 46 меньшевиков и 68 беспартийных. Принятие 16 мая резолюции о полном переходе власти в руки Советов, создавшее вокруг Кронштадта крайне враждебную атмосферу, показало, что новый Совет сходит с прежней тропы слепого подражания питерскому, соглашательскому в то время, Совету и начинает прокладывать дорогу советской власти и не в кронштадтских рамках.

Настал период наступления, против которого 182 голосами против 65 воздержавшихся была принята Советом резкая резолюция протеста – наступили июльские дни, закончившиеся вооруженным походом против Кронштадта и происшедшего после сложного процесса в политическом сознании масс, Совет вновь был переизбран (11 августа) и заключал в себе 96 большевиков, 73 левых эсера, 96 беспартийных, 13 меньшевиков и 7 анархистов.

Этот состав Совета оставался на своем посту до января, выполняя в октябрьские дни боевую работу по посылке отрядов и закреплению завоеванной власти пролетарской республики.

Но чем дальше, тем сильнее и сильнее давало себя знать несоответствие принятой формы организации Совета, не имевшего возможности провести целиком полную децентрализацию управления у себя на месте. Административный и хозяйственный аппараты хромали, городская дума отвлекла лучших работников и разбивала – как подчеркивалось – стройность хозяйственной организации.

4 января был переизбран Совет (четвертый по счету) на новых основаниях. Городская дума была распущена (29 января), весь хозяйственный и политический механизм взял в свои руки Совет, создавший постоянные отделы и тем избавивший себя от бесконечного ряда комиссий, создаваемых ранее без всякой системы. Про эту последнюю организацию своего Совета, выработанную Кронштадтом вполне самостоятельно, Кронштадт мог отметить следующее: инструкция по организации Советов, выработанная центральной властью, Советом народных комиссаров, была очень сходна с такой же, выработанной кронштадтским Советом.

Совет 4-го созыва пробыл недолго. Совету пришлось назначить перевыборы, так как среди населения велась вполне определенная агитация против Совета. Одним из главных оснований этой агитации было то обстоятельство, что Совет не соглашался на выдачу так называемых эвакуационных денег тем рабочим, которые предполагались к эвакуации, но не были эвакуированы вследствие прекращения эвакуации. Также довольно сильную агитацию против Совета вели и защитники Учредительного собрания. Но и вновь выбранный Совет 5 выбора оказался таким же по составу, как четвертый.

Одной из особенностей кронштадтского Совета была следующая: как только в среде населения Кронштадта начиналось какое-нибудь брожение, как только выносилась та или иная резолюция, не согласная с направлением Совета, – последний апеллировал к массам, назначая перевыборы. И этими перевыборами Совет, безусловно, укреплял свое положение.

Совету приходилось работать, как мы видели и как увидим ниже, в очень тяжелой обстановке. 25 апреля 1918 года финляндская белая гвардия хотела захватить форт Ино, предъявив гарнизону ультиматум сдать форт без боя, рассчитывая на бессилье гарнизона. Форт Ино принадлежал по договору с Финляндией России как входящий в передовые оборонительные позиции Кронштадта. Но умысел белогвардейцев потерпел фиаско, гарнизон не испугался ультиматума. Но если первая попытка белогвардейцев не удалась, то они не оставили своих намерений, и Кронштадтский совет рабочих и солдатских депутатов должен был 15 мая 1918 года вынести следующую резолюцию: