Первые дни на фронте

Едва мы успели привести себя в порядок, как у дома остановился вездеход. Прибывший офицер доложил, что командарм ждет меня на командном пункте в деревне Павловские Концы. Я обрадовался и приказал подготовить необходимые документы для доклада командарму. Ехать было недалеко, и вскоре мы с А.З. Тумановым входили в просторную горницу, где располагался командующий.

Я не был знаком с генералом армии К.А. Мерецковым, но слышал о нем немало.

Он закончил Военную академию в 1920 году. Уже тогда молодой краском состоял в Коммунистической партии. С тех пор Кирилл Афанасьевич прошел длинную лестницу военных постов. В период военного конфликта с Финляндией командовал 7-й армией на Карельском перешейке и успешно справился со сложными боевыми задачами. С августа 1940 года по 1 февраля 1941 года генерал армии К.А. Мерецков занимал высокий пост начальника Генерального штаба, а затем работал заместителем наркома обороны по боевой подготовке.

…Командарм встал из-за стола и вышел мне навстречу. Я представился и начал было доклад по всей форме о состоянии дивизии. Неожиданно зазвонил телефон, и Мерецков, извинившись, взял трубку.

– Мерецков слушает, – сказал он. – Здравствуйте, Борис Михайлович. Находимся на рубеже, захваченном два дня назад. – Зажав ладонью микрофон, командующий коротко сказал вполголоса: – Шапошников, – и продолжил разговор. – Сдвиги в обстановке, как мне кажется, есть, – докладывал командарм. – Первое: острота угрозы соединения немецких войск с финскими, пожалуй, ликвидирована. Враг потерял много танков и мотопехоты, откатился к Тихвину и строит там укрепления. Это я наблюдал лично. Полагаю, что он помышляет теперь больше об обороне, чем о наступлении. Второе: мы значительно улучшили свое оперативное положение. Наши войска на северо-западе, а также на юго-западе от Тихвина нависают над тыловыми коммуникациями немцев и держат их под угрозой перехвата. И третье: хотя успех у нас пока небольшой, но он заметно поднял дух войск, люди повеселели, поняли, что врага можно бить.

Выслушав абонента, генерал продолжал:

– Думаю, что, получив отпор, враг станет заботиться об укреплении занимаемых позиций. На получение крупных резервов для своего участка фронта в связи с боями под Москвой и Ростовом фон Лееб^[2], вероятно, рассчитывать не может. Значит, он будет упорно удерживать Тихвин, чтобы усилить блокаду Ленинграда.

Я внимательно слушал разговор командующего с начальником Генерального штаба и считал, что мне повезло. Ведь он вносил много нового и важного в мое понимание обстановки на том участке фронта, где предстояло воевать дивизии. Теперь уже хорошо можно было понять общую тенденцию развития событий под Тихвином. Само собой, возникало и представление о роли нашего соединения. Разговор командующего тем временем продолжался. Москва, видимо, спрашивала, готовятся ли активные действия.

– Да, Борис Михайлович, наступление готовим. Идет сосредоточение сил, ведем разведку. Прибывают части шестьдесят пятой. Командир дивизии полковник Кошевой сейчас у меня.

Снова говорил маршал, на что Кирилл Афанасьевич ответил:

– Не беспокойтесь. Тоже придерживаюсь правила: научить, а потом вводить в дело. Сейчас мы с ним поговорим, я все подробно узнаю и скажу, как поступить. Вам доложу обязательно.

Закончив переговоры, командарм обратился ко мне.

– Как доехали? – спросил он.

Я доложил.

– Время не терпит, товарищ полковник. Да и Ставка торопит. Вступить в бой придется скоро, даже очень скоро. А теперь расскажите о дивизии, – приказал командующий.

Мой доклад не был длинным. Данные я знал на память, а командарм все схватывал на лету, изредка задавая мне короткие уточняющие вопросы. Доклад комиссара тоже был очень короток.

Неожиданно командарм перешел на «ты». Как впоследствии стало ясно, такое обращение было признаком хорошего настроения и симпатии к человеку. И мы, командиры дивизий, потом легко узнавали, в духе командующий или рассержен. Во втором случае он предупредительно «выкал».

В тот день первой встречи К.А. Мерецков был откровенен и прост. Он сообщил, что командует 4-й армией под Тихвином, но не освобожден и от командования 7-й Отдельной армией, которая обороняет Ладожско-Онежский перешеек от напиравших там финнов. Противник намеревался через перешеек и Свирь соединиться с немецкой группой армий «Север», блокировавшей Ленинград. Но воины 7-й Отдельной армии остановили финские войска.

Кирилл Афанасьевич подошел к столу, где лежала карта с армейской обстановкой, и подробно обрисовал картину положения под Тихвином.

…Летом 1941 года гитлеровское командование пыталось захватить Ленинград прямым стремительным ударом, чтобы потом, передав этот участок фронта финским войскам, повернуть группу армий «Север» на Москву. Так оборона Ленинграда была связана с битвой за Москву.

Расчеты противника оказались нереальными – взять Ленинград он не смог. Но город был блокирован. С 8 сентября сообщение Ленинграда со страной производилось только по воздуху и опасному водному пути через Ладожское озеро. Все грузы для Ленинграда подвозились к Ладоге с Большой земли по единственной железной дороге через Тихвин.

Слушая командарма, я понял, что нахожусь там, где была порвана врагом артерия, питающая Ленинград. Ее нельзя не восстановить! Страшно подумать, что будет, если враг останется в Тихвине.

Мерецков посмотрел мне в глаза, понял мое волнение и как-то очень просто сказал:

– Вот почему шестьдесят пятая дивизия оказалась не под Москвой, а под Тихвином – здесь тоже важный перекресток войны.

Затем командарм подвел итоги осенних боев. Когда враг был остановлен у Ленинграда, потерпел неудачу его стратегический замысел и он смог выделить отсюда для участия в осеннем наступлении на Москву лишь часть сил.

– Гитлер всполошился: весь блицкриг идет к провалу, – продолжил генерал армии. – В настоящее время противник выполняет, вероятно, новый план соединения своих войск с карельской группой финнов, намереваясь пробиться к Свири через Тихвин. Из Берлина, надо думать, приказано создать еще одно кольцо блокады, на этот раз блокады полной, отрезающей все пути из Ленинграда в страну.

Я слушал командарма с большим интересом, поскольку газеты никаких подробностей о тихвинском участке фронта не сообщали. Затем я узнал о стремительном рывке 39-го моторизованного корпуса гитлеровцев, о захвате Тихвина 8 ноября. Командарм коротко характеризовал 12-ю, 8-ю танковые, 20-ю и 18-ю моторизованные дивизии, входившие в этот корпус, как боеспособные соединения с опытными командирами. Матерым волком был командир корпуса генерал Шмидт.

– На путях врага из Тихвина к востоку мы поставили заслон. А вчера прогнали немецкие войска от Астрачи в предместья города. Необходимо как следует распорядиться силами и разгромить врага, – сказал генерал. – Этого требует от нас Родина, осажденный Ленинград. Направив вас из-под Москвы, Ставка подчеркнула особое значение, которое придается нашему участку фронта. Мы воюем за Ленинград и за Москву одновременно, хотя сражаемся далеко от них в лесах и болотах.

Потом Мерецков спросил:

– Что вам надо в первую голову?

– Карту.

– Видно военного человека, ничего не скажешь. Будут карты.

Я открыл сумку и вытащил на свет свою «карту» на газете, созданную утром с помощью местных мальчуганов. К.А. Мерецков от души посмеялся и еще раз обещал ускорить доставку карт.

Затем командарм поставил задачу 65-й дивизии. Он опять подошел к карте и карандашом обвел по ней растянутый более чем на 350 км фронт противника.

– Разбросав войска на такое большое расстояние, – заметил он, – немецкое командование вынуждено располагать их тонкой линией. Мы думаем, что значительных резервов враг уже не имеет, а следовательно, и парировать наши удары повсюду не может. Главные силы противника – в Тихвине, здесь его ударная группировка. Уничтожить ее – значит похоронить все планы противника в этом районе.

Карандаш командарма остановился под основанием тихвинского выступа фронта противника.

– Тут у немцев войск немного. Это – уязвимые места. Сюда бы и бить. Но войск у нас тоже мало, и управлять ими на таком фронте трудно. Поэтому вся наша забота должна уделяться главному – Тихвину и коммуникациям противника от города в тыл. Мой замысел состоит в том, – продолжил командарм, – чтобы ударом Северной группы войск генерала Иванова на юг в направлении западной окраины Тихвина и встречным ударом группы генерала Павловича с юга отрезать противнику пути отхода из Тихвина на запад и замкнуть кольцо окружения.

Твоей шестьдесят пятой стрелковой дивизии предстоит нанести лобовой удар с востока и юго-востока и разгромить главные силы противника в городе во взаимодействии с группами Иванова и Павловича. Дивизия у тебя сибирская, полнокровная, и, надеюсь, с задачей она справится вполне. Время наступления назначу дополнительно. Подготовку к наступлению не затягивай. Удар нанесем через три-четыре дня… А приходилось ли тебе раньше воевать? – поинтересовался генерал.

– Только в Гражданскую войну, рядовым казаком… Да и то в сложных переплетах не был.

– Тогда, – посоветовал Мерецков, – побывай завтра на передовой. Когда обстреляют, другими глазами будешь видеть бой. На рожон переть не следует. Зря голову под пулю не подставляй, все делай с умом. Я прикажу показать тебе на переднем крае все, что можно, а куда ехать – передам по телефону.

– А что я буду делать на переднем крае? – спросил я.

– Смотри и вникай. Приметь, где находится противник, как он себя ведет. Погляди, как воюют наши люди, как командный состав организует бой и взаимодействие войск, как управляет войсками. К тому, что увидишь, относись критически: не все делается хорошо, можно и лучше. Автомашину догадался покрасить в белый цвет?

– Нет, еще не покрасил.

– Поторопись и покрась обязательно. Противник ведет себя бдительно. Он заметит черную машину и обстреляет.

– Есть покрасить машину.

– А командный состав дивизии воевал?

Я доложил, что и командный состав на войне пока не был.

– Тогда на другой день пошли с утра на передний край командиров полков, а во второй половине дня – всех комбатов. Их тоже следует подержать под обстрелом. Пусть понюхают пороху и увидят что к чему в настоящей войне. Объясни им, на что обратить внимание, и прикажи под пули без дела не ходить.

* * *

Я познакомил штаб и начальников родов войск с указаниями К.А. Мерецкова. Затем собрал командиров полков. Они доложили, что части разгрузились полностью и расположились в районе станции Большой Двор в лесах по обе стороны железной дороги. Я объяснил задачу нашего соединения и порядок подготовки к будущему наступлению. Договорились о поездке на передний край.

* * *

За час до рассвета на следующий день я был готов к выезду на передовую. Из штаба армии предупредили, что лучше подъехать туда затемно. Накануне добросовестный шофер раздобыл в местной школе пудовый кусок мела и не покрасил, а прямо-таки оштукатурил автомашину. Теперь «эмка», вся в разводах и подтеках, ожидала на большаке, а водитель с гордым видом осматривал дело своих рук.

Я похвалил шофера, и мы тронулись.

Уже на первых километрах пути пришлось миновать глубокие воронки от вражеских бомб. Они чернели на белом полотне дороги, пятная ее особенно густо у небольших мостов через ручьи и речушки, которых в этом краю великое множество. Легко было догадаться, что враг намеренно бомбил дорогу, чтобы не дать нам подводить к фронту резервы, затруднить подход артиллерии и подвоз средств снабжения. Шофер, стиснув зубы и временами тихо чертыхаясь, резко крутил баранку, то сбрасывал, то набирал скорость. Проехали Горелуху, затем Новое Галично, Старое Галично. Путь пошел по насыпи через болото. Над хлябью, чуть клубясь, стояло легкое облачко пара… Въехали в Астрачу. Почти сразу за деревней по опушке леса проходил передний край обороны 44-й стрелковой дивизии.

Оставив «эмку» в лесу, я пробрался к опушке и осмотрелся. Впереди темнели на снегу окопы. Туда мне и надо было попасть. Время от времени над бруствером появлялась голова стрелка, раздавался винтовочный выстрел.

Пока я выбирал себе путь движения и готовился к перебежке, справа и слева от меня с противным кряканьем разорвалось несколько мин. Затем последовал новый залп. Срезанные осколками, упали ветви кустов. Я упал, крепко втянув голову в плечи. Еще один минометный налет заставил совсем закопаться в снег. Осколком разорвало мой красноармейский полушубок. Как только обстрел прекратился, я бросился к окопу. Падая и вновь поднимаясь, перебежал узкую открытую полосу местности и с размаху шлепнулся в окоп.

– Полегче, паря, не убейся, – миролюбиво сказал мне один из бойцов, наблюдавший перебежку. – Стреляли не по тебе. Там у нас, – он кивнул на опушку леса, – пушчонка спрятана. Вот он за ней и охотится.

Теперь можно было оглядеться получше. Боец показал мне, где совхоз имени 1 Мая и восточная окраина города Тихвин. Там был противник. Близость врага поразила – не более трехсот метров. На высоте, командовавшей над округой, стояла церковь с высокой деревянной колокольней и несколько длинных кирпичных конюшен. Добротные стены зданий были, как рябинами оспы, покрыты следами от осколков снарядов. Разрушений не было заметно. Окна конюшен и церкви заложены кирпичом. За узкими бойницами угадывались фашистские пулеметы. Впереди – сплошная, занятая войсками, траншея. Перед ней – колючая проволока спиралью.

– На колокольне у него наблюдатель сидит, – пояснил боец. – Лупит из артиллерии и минометов, просто спасу нет… А перед проволокой – мины.

Действительно, теперь я заметил множество воронок вокруг нашего окопа. Опасность была рядом. Риск прояснил мне глаза на недостаточную глубину рва, неполноценную маскировку. Подумалось, что в таком окопе при артиллерийском обстреле будешь чувствовать себя неуютно. Да и на дне рва – сплошная грязь.

Враг как будто почувствовал мои мысли. Один за другим раздались несколько артиллерийских выстрелов.

– Этот – не наш, – заметил боец по поводу недолетевшего снаряда противника. – Этот тоже не наш, – по поводу перелетевшего. – А теперь ложись, он в аккурат пристрелялся.

С этими словами боец нырнул в подкоп на передней стенке окопа. Я бросился на дно – и сделал это очень своевременно. Тотчас же несколько снарядов легло совсем рядом, а один угодил прямо в соседнее колено окопа. Вреда он не причинил.

Теперь я по-настоящему понял, что надо все время держать ухо востро, не искушать судьбу: ползать, прятаться в окопах, броском перебегать от воронки к воронке…

Часов в 12 местные командиры предприняли попытки атаковать совхоз с помощью танкового десанта. На быстроходных, но с недостаточной проходимостью танках БТ, работающих на бензине и слабо защищенных броней, расположились стрелки с винтовками в руках. Исходное положение выбрали на опушке леса, а действовать десанту приказали прямо вдоль дороги, поскольку по снежной целине эти танки наступать не могли.

С нашей стороны произвели несколько артиллерийских выстрелов. Снаряды разорвались в траншее противника. Это, как мне объяснили, была артиллерийская подготовка. Затем в сторону врага полетели три красные ракеты, и четыре-пять танков с десантом вышли на средней скорости на указанную им дорогу в колонне с интервалом 25–30 м.

Признаюсь, что ни до, ни после подобной атаки танков с десантом я не видывал, хотя и прошел всю войну. Как только БТ были замечены противником, по ним был открыт артиллерийский огонь. Через минуту головной танк запылал. Пехота десанта разбежалась по полю и залегла. Остальные танки остановились, дали задний ход и на предельной скорости убрались обратно в лес. Враг преследовал их огнем.

В лесу поднялся шум. Кто-то поносил танкистов отборными словами. Те не остались в долгу. В результате танки с десантом в таком же строю вновь показались на злополучной дороге, но уже без артиллерийской подготовки атаки: снарядов для нее не имелось.

Все повторилось сначала. Запылали еще два танка; десант, потеряв несколько человек, рассыпался по полю. Оставшиеся машины повернули назад.

День показался мне вечностью… Когда стемнело, я, оглушенный, перемазанный глиной и болотной грязью, добрался до места, где осталась моя «эмка», и – прямо в Павловские Концы к командующему.

…Медленно спускались сумерки. Я ехал по фронтовой дороге, а перед глазами стояла картина действий танкового десанта. Сердце мое и сознание протестовали против того метода наступления, свидетелем которого мне только что довелось быть. Не так следовало атаковать и готовить бой. Не были продуманы ни подготовка, ни обеспечение успеха. Бойцов и технику бросили на съедение врагу, понесли ничем не оправданные потери и не добились ни малейшего положительного результата. Боем по-настоящему никто не управлял. Представлялось, что никто из командиров должным образом не подумал о том, что побеждает живой, а не мертвый воин.

В пути на командный пункт командарма сложилось для меня безусловное правило: всячески беречь жизнь солдата – главную нашу силу и надежду, делать все возможное для того, чтобы победа над врагом достигалась наименьшей кровью.

«Значит, Петр, думай больше сам и требуй того от командиров, не жалей энергии и сил, организуя бой, добиваясь, чтобы все возможное для победы было сделано».

Осмысливая все виденное и пережитое на переднем крае, я не заметил, как машина преодолела путь до Павловских Концов.

К.А. Мерецков принял меня сразу. По внешнему виду он мог определить, что не раз и не два мне пришлось пластом лежать на земле под огнем.

Доложил командарму все, как было: что танки жгут, пехота разбегается, боем руководят плохо.

К.А. Мерецков выслушал, не перебивая.

– Знаю, – заметил он. – Разберусь сам. Но нельзя медлить: завтра с утра пошли на передовую командиров полков. Пусть и они понюхают пороху. Затем направь командиров батальонов и им равных.

* * *

…Следующий день, 13 ноября, был очень напряженным. Предстояло побывать на переднем крае с командирами полков и дивизионов, вывести стрелковые части в исходные районы для наступления, провести митинги личного состава и собрания коммунистов в преддверии грядущих событий. Митинги прошли тогда активно под лозунгом, брошенным М.И. Калининым: «Дойти до Берлина!» Еще не остыло впечатление от встречи с Михаилом Ивановичем в Куйбышеве. Горячо звучал призыв Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина с Красной площади следовать примеру наших великих предков. Воины клялись разгромить врага под Тихвином и гнать его на запад.

Я был вместе с командирами полков на переднем крае и очень волновался: как-то воспримут они постоянную угрозу их жизни, как поведут себя на глазах у солдат под пулями и снарядами врага. Мы прибыли на знакомую уже опушку леса западнее Астрачи, наблюдали за поведением противника, не раз побывали под минометным и артиллерийским обстрелом. Все шло по-фронтовому нормально. Внезапно над нашим передним краем появились фашистские самолеты. Они вынырнули из-за леса справа и стали бомбить и поливать пулеметным огнем расположение нашей небольшой группы. Под завывание пикировщиков и дробь пулеметов на поле и опушке леса с оглушительным грохотом поднялись высокие фонтаны бомбовых разрывов. Полетели вверх осколки металла, комья мерзлой земли, вывороченные с корнями деревья. Командиры частей залегли вместе с солдатами в окопы, укрылись в свежих воронках.

Мы тогда понесли тяжелую утрату. Погиб командир 127-го легкого артиллерийского полка полковник С.Я. Ходов – участник боев на Халхин-Голе. Атака самолетов врага застала его на открытой местности на полпути от леса к нашим траншеям.

Вторая половина дня – ознакомление командиров батальонов с условиями фронтовой обстановки – прошла без происшествий. А с наступлением темноты мы с командирами полков собрались, как было приказано, у Мерецкова. Он начал беседу с привычного вопроса: