Глава 2

Для визита в башню я выглядел вполне прилично: бронзовый меч, доспехи, шлем, сапоги, юбка. Дядя Люсик по-другому и не одевался – титул обязывал и давала о себе знать усвоенная в новом мире привычка. В юбке он чувствовал себя комфортно, как истинный шотландец. Малик же отказу от штанов воспротивился.

– Пусть лучше живьем зажарят, – сказал он в лесу перед выходом. – До сих пор принимали таким, как есть, что мешает делать это дальше?

Дядя Люсик поморщился, но кивнул:

– Для амнистированного разбойника это нормально – выглядеть не так, как добропорядочные граждане. Пусть у кого-то появится повод посмеяться, а большинство примет за милое чудачество. К тому же, грозный воин в женском платье – как бы и не воин вовсе. Что смешно, то не опасно.

На входе в башню дядя Люсик прошептал нам инструкцию поведения на ближайшее время:

– Говорить буду я. Без повода рот не открывать, если спросят – отвечать кратко, если вопрос спорный, то предельно туманно, а раскрытие темы отфутболивать мне. Мы выдаем себя за честных прохожих, и если бы, как обычные уважаемые люди, шли по дороге, то обязаны быть в курсе событий, а мы, как вы понимаете, совсем не, и это печально. Забаву, как мне думается, не объявляли – туда отправляются полной семьей, а здесь осталась царевна. Причина общегосударственной суеты остается непонятной. Прямым текстом об этом спрашивать нельзя, будем выкручиваться на месте.

Солнце садилось, в башне горели факелы. С внутренних стен – из специальных выемок и с уступов над закрывавшимися воротами – из прорезей масок за нами наблюдало несколько бойников-копьеносцев. Наконечники копий смотрели в нашу сторону: мы еще не доказали благонадежность, и хозяйской команды сменить подозрительность на доброжелательность, как стало понятно, на этот момент не прозвучало.

Даже мне, человеку другого мира, было видно, что охранявшие башню «воины» (именно так, в кавычках) – не профессионалы, они оставлены по принципу «кого не жалко», из неумех и даже, возможно, инвалидов. Настоящих бойцов Анисья увела с собой. Значит, где-то появилась настолько большая угроза, что собственную вотчину в середине страны оставили почти без охраны. С такими «умельцами», которые грозили нам здесь оружием, не справится разве что дядя Люсик из-за возраста, да и то неизвестно, моложе ли спрятавшиеся за масками и балахонами защитники, оставленные цариссой.

Если это заметил я, то Малик и подавно. Его глаза вспыхнули, широкие плечи слегка сдвинулись, словно принимая боксерскую стойку, ноги напружинились. Дайте повод, и «в порядке самозащиты» власть в башне быстро поменяется.

Все это увидел и дядя Люсик. Он успокаивающе коснулся нас ладонями:

– Не забудьте поблагодарить хозяйку, она сделала нам великое одолжение.

– О чем не преминула сообщить, – буркнул Малик.

Слышимость была уже достаточной, чтобы упомянутая хозяйка могла что-то понять, поэтому дядя Люсик говорил предельно дипломатично, а слова Малика могли показаться грубостью. Впрочем, он – рыкцарь, дикий разбойник из крепостных, какой же витиеватой куртуазности ждать от такой личности?

Даже если Ефросинья что-то расслышала, это осталось незаметным. Она встретила нас на ступенях лестницы – невысокая, худенькая, со жгучим взглядом мышиных глаз-бусинок и полоской крепко сжатых губ. Плечи покрывал затянутый до горла длинный, до пят, дорожный плащ, под которым могло оказаться что угодно, даже домашний халат. Скорее всего, царевна накинула первое, что попалось под руку, чтобы как можно быстрее выйти к нежданным посетителям.

Ефросинья гордо вскинула подбородок:

– Проходите, будьте моими гостями. После того как разместитесь и помоетесь, жду вас к ужину. – Поднявшись три шага по винтовой лестнице, она указала на первую из дверей. – Это комната для папринция, а его спутников прошу пройти выше.

Царевна сделала шаг на следующую ступень, а мы остались на месте.

Дядя Люсик прокашлялся.

– Уважаемая царевна, мне запрещено оставлять сопровождаемых лиц одних.

На обернувшемся лице Ефросиньи мелькнуло подавленное силой воли неудовольствие.

– Не беспокойтесь, без присмотра их не оставят. Оба разместятся в комнатах справа и слева от моей, а на лестнице, неподалеку от дверей, всю ночь будут дежурить часовые. Отдыхайте, вы, должно быть, устали с дороги.

По-прежнему не двигаясь с места, дядя Люсик стоял на своем:

– Уважаемая царевна Ефросинья, я понимаю вашу заботу и искреннее желание сделать как лучше, но мне запрещено оставлять сопровождаемых лиц одних.

Мы с Маликом, как набедокурившие и защищаемые мамой подростки, молча глядели из-за спины папринция. При этом мы не были подростками. Даже я, как ни странно. В моей технологически развитой цивилизации взрослые меня в расчет не принимали, а здесь, в мире натурального хозяйства и холодного оружия, я считался полноценным бойцом и личностью равной многим другим. Причем, даже равнее некоторых, не вышедших рангом и не столь облагодетельствованных судьбой.

Ситуация зависла. Чтобы сохранить статус хозяйки положения, для «сохранения лица» Ефросинье требовалось что-то делать. Она скривила губы:

– Мне не доставит хлопот использовать лишние комнаты и выставить дополнительную охрану. Можете не переживать: ничего не случится, я с удовольствием возьму на себя часть ваших забот.

Она уже сердилась. Кисти сжались в кулаки. Голос уже не сообщал, а распоряжался.

Дядя Люсик оставался непреклонным:

– И все же мне придется настоять. Это выше меня и моих желаний. Я отвечаю головой за исполнение приказа, и если Чапа Тамарин или Малик Носатый совершат что-то непотребное, вина ляжет на мои плечи.

А я как раз боялся, что, оставшись со мной наедине, нечто непотребное устроит царевна, а вину свалит, естественно, на меня. С нее станется. А поверят потом, естественно, хозяйке, а не разыскиваемому преступнику, пусть и прикрывшемуся фиговым листком амнистии.

Губы царевны вдруг растянулись в хищную улыбку:

– После того как Тома не вернулась из крепости, ее имущество временно передали во внешнее управление, а семью расформировали. Чапа теперь не Тамарин. Былые договоренности не имеют силы, и вы, папринций, свободны от прежних обязательств.

– До тех пор, пока из крепости не придет новый приказ, я ценой жизни буду выполнять предыдущий.

– Ладно, располагайтесь вместе. Поговорим за ужином. – Ефросинья отправилась вверх в одиночестве. Донеслось сказанное ею под нос – тихо, но с прицелом, чтобы те, кому надо, расслышали: – То есть, Чапа теперь не невестор. Это кое-что меняет.

Я будто слизняка проглотил: в желудке засосало, горло свело неприятным спазмом, захотелось сплюнуть.

Малик распахнул дверь в комнату, мы вошли.

Дядя Люсик сразу указал на стены и на свои уши: откровенничать в гостеприимных покоях не стоит. Малик отправился за одну из двух занавесок, а я оглядел помещение.

Ничего нового. Безликие затертые ковры на полах и стенах, многочисленные цветы в кадках на полу, словно мы попали в оранжерею, чудовищно огромная кровать – почти квадратная, с четырьмя устроенными буквой Ш спальными местами. По углам к кровати примыкали четыре стула для вещей и оружия. За занавесью, как во всех виденных мною комнатах других башен, находилось гардеробное помещение с дополнительными подушками, одеялами, простынями, полотенцами, халатами и войлочными тапочками, а рядом, за второй занавеской, располагалась уборная с дыркой в полу. Высоко, почти под потолком – окошко-бойница, оно же вытяжка для дыма восьми факелов, горевших попарно на каждой из стен. Стены состояли из чуть обработанного камня, пол – тоже каменный, но, в отличие от стен, ровный. В комнате не было ни одного предмета для души, только самое необходимое. Вспомнился состоявшийся так давно, что будто это было в прошлой жизни, разговор с цариссой Варфоломеей:

«Засеять больше полей, выпустить больше товаров, обменять их на что-то полезное у других царисс…» – пылко предлагал я, казалось бы, очевидное.

«Сделать подарок новой хозяйке?» – хмыкнула в ответ Варфоломея.

«Себе. Своей семье».

«Пусть лучше крепостные вспоминают меня добрым словом. Вдруг вскоре вернусь?»

А Зарина по ее просьбе дополнила:

«Каждый год великие семьи прибывают в крепость, привозят оброк и бьются за вотчины. Добывшие лучшую вотчину и потерявшие старую домой уже не возвращаются».

«А вещи?..» – поинтересовался я.

«Только то, что с собой. Много вещей – позор для семьи. Главные вещи в жизни – не вещи».

Тогда я понял, почему владелицы никак не усиливают башню, не копят лишнего, не утруждаются строительством или обустройством. Чтобы не досталось соперницам. А я-то думал вначале: какие молодцы, у них везде минимализм, экономия, забота о народе… Нет, лень, соперничество и эгоизм!

В комнатах Дарьи хотя бы картины висели. Здесь, кроме общепринятых в этом мире элементарных удобств, не было ничего.

В дверь постучали.

– Войдите! – разрешил дядя Люсик.

Два бойника внесли три исходивших паром ведра и высокий таз с черпаком. Дядя Люсик собрался уже поблагодарить и объявить, что мойщики не нужны, но никто и не навязывался: не говоря ни слова, бойники удалились.

– Ага, чувствуйте себя как дома, но не забывайте, что вы в гостях, – прокомментировал дядя Люсик.

Вышедший к тазу Малик объявил:

– Если не возражаете, я первый.

Естественно, возражений не было. У меня в черепе дул сквозняк, душу бил ледяной озноб.

– Дядя Люсик, – тихо сказал я, – меня сейчас могут сосватать.

– Не позволю, – попытался он успокоить, но в голосе, к обоюдному сожалению, мелькнула неуверенность. – Отдыхай.

Отдохнешь тут. Попал из огня да в полымя. Если снова назваться невестором, то Зарининым, другие варианты не рассматриваются. Но Зарина – святая сестра, ей не положено иметь семью. Мне же, чтобы легализоваться, нужно к кому-то приткнуться. Проблема в том, что фиктивное невесторство, как с Томой, с другими не пройдет. Вот если бы меня каким-то образом взяли в чью-то семью не через брак, а обычным войником…

Надеяться на это глупо. Малик прав, проще воевать с местной системой и, если останешься жив, переделать ее под себя, чем влиться и стать незаметным винтиком.