Глава 1

Мы прорубались сквозь колючий кустарник в нескольких километрах от дороги. Я орудовал катаной как рубщик сахарного тростника своим мачете. Внешне движения выглядели так же, как у поочередно сменявших друг друга членов команды с их мечами, ножами и кинжалами, а эффект – несравнимый. Будто слон прошел там, где должен был ломиться средних размеров ослик. Чудо, а не меч. То есть, сабля, если следовать научной классификации.

Нет, все же меч, мне так нравилось больше, и традиция словоупотребления в моем мире постановила, что катана – меч. Правила пишутся людьми и ими же позже непременно нарушаются. А вообще, как уже не раз приходило на ум, какая мне, собственно, разница, меч или сабля, если суть предмета замечательно передавалась термином «чудо»?

Малику уже надоели мои благодарности за подаренную овеществленную сказку, он даже грозился вновь забрать, если не перестану. Пусть попробует. Мы с ним, конечно, в разных весовых категориях, сила и опыт тоже на его стороне, но технологическое превосходство в возможном спарринге – у меня. Если он сунется, при хорошем скользящем ударе я его бронзовую загогулину пополам перерублю.

Малик, конечно, не сунется, он шутит. И я никогда не подниму на него руку. Спаянные общей бедой, прошедшие столько выпавших на нашу долю испытаний, мы стали единой командой, настоящими братьями, пусть и с невообразимой разницей в возрасте. Впрочем, дядя Люсик, при своих седине, одышке и мудром (скажем так, чтобы не обидеть) пессимизме, оставался в душе ребенком более, чем не так давно оставивший это беззаботный статус ваш покорный слуга.

Сейчас дядя Люсик и Малик с товарищами рисковали жизнями, помогая мне добыть Зарину из темного дома. Не знаю, смогу ли когда-нибудь отплатить им той же монетой. У меня всего одна жизнь, а я готов немедля отдать ее за любого из них.

Но только за них. Разговор у реки, когда мы встретились, пока закончился ничем. Прошло больше недели пути через предгорья, леса и пустоши, а ответа на вопрос, биться за изменение здешних правил, чтобы построить более справедливый мир, или искать путь домой, у меня не было. В тот раз я попросил отсрочку, сказав, что хочу взвесить все еще раз и что первой точкой, куда я направлюсь, все равно будет темный дом. Раньше ответ не потребуется, а если моя авантюра закончится плачевно, то и потом.

Жившая в моем сердце Зарина ждала меня там, в неизвестном и страшном уже из-за названия доме, где содержали неизлечимо больных, психов и инакомыслящих. Назначение заведения прояснялось в течение долгого времени, сложилось из слухов и обмолвок. Темный дом – место ссылки, откуда нет возврата.

Не самое приятное место для экскурсии.

Выбирать не приходилось. Главное, что местонахождение цели Малику и его команде было известно, и сейчас наша незаконная бригада из девяти человек двигалась туда с намерением изъять нужного мне человека любым доступным способом. Я про себя добавлял: и недоступным. Любой ценой. Мой настрой соратники понимали, в душу не лезли и всячески поддерживали морально.

Секущие удары следовали один за другим, пот катился градом. Я уже подумывал уступить место следовавшему за мной дяде Люсику, когда позади него послышался шум. По расчищенному в зарослях проходу Малик вел к нам соратника:

– Расскажи еще раз, теперь с подробностями.

– Рассказать что? – Косматый рыкцарь, один из шести сопровождавших нас приятелей Малика, поскреб в затылке и непонимающе моргнул.

Это был рослый здоровяк, про каких говорят «косая сажень в плечах», он носил ласковое имя Котя, постоянно балагурил в пути, плел о своих нескончаемых подвигах и похождениях, но откровенные небылицы перемежались яркими деталями об окружающем мире. Малик, как видно, отметил что-то важное.

– Я много чего рассказывал. – Котя с улыбкой поглядел на меня и дядю Люсика. – И еще могу много чего рассказать, если слушатели попались благодарные. Со мной столько всякого бывало…

– О «плохом» месте рядом с темным домом, – перебил Малик. – Ты сказал, что там часто пропадали люди.

Котя скривился:

– Не то чтобы часто…

Впереди в колючей чаще виднелась удобная для отдыха прогалина, все устали, и Малик скомандовал:

– Перекур.

Недавно прошел небольшой дождь, вокруг было свежо и не так жарко, как в первой половине дня. Склонявшееся к закату солнце заволокло облаками, дул прохладный ветерок, в кустах трещали кузнечики. Наша бригада расположилась в удобной выемке посреди невысоких зарослей, где можно отдохнуть, оставаясь невидимыми снаружи. Бригадой компанию из трех попаданцев и шести рыкцарей назвал дядя Люсик. Слово прижилось. Бригадиром, естественно, называли Малика, хотя у меня и дяди Люсика прав в решении вопросов было не меньше. Но слушались рыкцари только своего командира.

Малик опустился на сухую траву вместе мной и дядей Люсиком, приведенный им сподвижник сел перед нами. Остальные расположились чуть поодаль, откуда с интересом прислушивались к разговору.

– Закавыка в том, что люди пропадали загадочно, – с удовольствием вещал Котя. – Понятно, что кого-то могли съесть волки, кого-то – утащить человолки, еще кто-то попался пожирателям, если дело произошло неподалеку от Большой воды. Но чтобы совсем бесследно – такого у нас не бывало. И ладно бы один раз, тогда никто, наверное, не заметил бы жуткую особенность, и разговоров никаких не пошло бы. Но когда в одном месте год за годом с людьми происходит невероятное… – Котя покачал большой гривастой головой. – Кто-то говорит, что их черти взяли, кто-то – что Алла забрала для лучшей жизни и вознесла к себе на небеса. Ну, это в том случае, если человек был хороший, а если плохой – тут, однозначно черти виноваты.

– Ближе к делу, – попросил Малик. – В чем та самая «жуткая особенность»?

Котя сделал большие глаза:

– Представляете, люди исчезают, а их вещи остаются в целости и сохранности! Вот и скажите: при чем тут волки, человолки или те же пожиратели? Даже наш брат-рыкцарь, если на добычу позарится, в первую очередь одежду хорошую с доспехами возьмет, а уж про оружие и запас еды и говорить нечего. Нечисто там что-то. Плохое место.

Мы с дядей Люсиком переглянулись. Я почувствовал, что сердце превратилось в задыхавшийся в бою пулемет, а руки затряслись:

– А кто-то чужой в тех местах появлялся?

– Чужой? – не понял Котя.

– Ну, вроде ангелов на Святом причале.

– Не-е, там только исчезают. И говорю же: люди пропадают полностью, а все вещи…

Я уже не слушал. Путь домой?! Выходит, портал разделен на вход и выход, и нам не требуется строить вышку или запускать воздушный шар? Не зря же местные, кто в курсе проблемы, уверяли, что на причале обратного пути нет. Там даже охрану не выставили. Вот, кстати, одно из важнейших подтверждений. Почему мы не обратили внимания раньше?

– Мне казалось, что причал не охраняют потому, что способов летать еще не придумали, – в подтверждение моих мыслей произнес дядя Люсик.

Котя часто моргал в попытке сообразить, о чем говорит друг бригадира, но мнение рыкцаря сейчас волновало нас меньше всего. Время игр и тайн закончилось, мы выходили на прямую дорогу – домой или к борьбе за власть. Слухи о полетах, если разлетятся среди местных, сыграют нам на руку, ведь «три царя из пророчества» умели летать.

– Теперь же мне кажется, что шмокнутых фуцынов, которые попытаются соорудить на сене что-то высокое или подняться над причалом на специальных аппаратах, на раз укомплектуют по системе бикицер непредусмотренными организмом металлическими изделиями. – Когда дядя Люсик волновался, его речь наполнялась смачными и не всегда понятными одессизмами. Однако, в целом смысл угадывался, и мы с Маликом не перебивали. – Подобью на итог: закидон с причалом – глухой номер. Чтобы не попасть под раздачу, предлагаю тихо-мирно закрыть артель «Напрасный труд» и мандрувать до выяснения на указанное «плохое место».

– Согласен, – сказал я.

Малик повернулся к вытаращившему глаза Коте:

– Теперь еще раз и по порядку: откуда сведения, можно ли им доверять, и как долго идти до твоего плохого места.

– Не моего, – недовольно буркнул Котя. – Идти еще несколько дней, это недалеко от темного дома, в пустоши за Онавсювом.

– Она… чем? – переспросил дядя Люсик.

– Онавсюв – поселок отверженных. – Котя закатил глаза, не понимая, как можно не знать очевидных (для любого местного) вещей. – Вы, вообще, представляете, что такое темный дом и как он выглядит?

На всякий случай я отрицательно мотнул головой: чем больше информации получу со стороны, тем лучше. Дядя Люсик задумчиво произнес:

– Лично мне сталкиваться с этой проблемой не приходилось, но, насколько наслышан, темный дом в целом – это и психушка, и тюрьма, и больница для условно заразных и неизлечимых, и дом престарелых для тех, кто остался без родственников. Кого духовная или телесная хворь оставила, считается условно выздоровевшим и переезжает в некую деревню на окраине, где работает на благо всего темного дома.

– А деревня на окраине, – радостно закивал Котя, – это и есть поселок Онавсюв. Жителям два раза в год разрешено свидание с близкими родственниками – супругами, детьми, родителями, сестрами и братьями, если, конечно, те пожелают приехать. Встречи происходят на расстоянии, через дорогу, чтобы случайно не заболеть. Живущие снаружи родственники могут переехать к выздоровевшему, если захотят, но таких почти не бывает, ведь обратного пути нет. Темным домом заведуют святые сестры, а они считают, что лучше удерживать за стенами сотни здоровых, чем выпустить одного больного. По-своему они, конечно, правы…

– А сами святые сестры? – вырвалось у меня. – Они наружу выходят?

– Кто ж им запретит? Впрочем, вплотную с теми, кто живет внутри, они не пересекаются, они только наблюдают, приказывают и карают, причем карают тоже чужими руками.

– Еще раз спрашиваю, – перебил Малик, – откуда сведения?

– Мне тетка все в подробностях рассказала, когда со свидания вернулась, – объяснил Котя. – Ее второй муж в темный дом по душевной болезни угодил, через год поселился в Онавсюве, со слов дяди она и рассказала. Темный дом только называется домом, на самом деле никакой это не дом, это овраг с пещерами, куда снаружи не подобраться, а изнутри, понятное дело, не выбраться. Со всех сторон на пару дней пути – непроходимые каменюки и колючки вроде этих, – широким жестом сеятеля Котя показал на окружавшие нас заросли. – При большом желании, конечно, можно прорубиться вплоть до оврага, но чужаков увидят издалека. Если идти ночью – услышат стук топоров и ножей. По верхнему краю оврага ходят дозорные, а внутрь ведет единственная дорога с несколькими постами. В глубине овраг расходится в стороны: для больных головой – налево, для больных телом – направо. Около внешнего поселка из земли бьет родник и небольшим ручьем стекает в овраг, внизу есть озерцо, во времена дождей оно переполняется, в остальное время воды едва хватает на всех проживающих и на полив огородов. Во все стороны от темного дома на дневной переход больше нет ни озер, ни ключей, ни колодцев. А плохое место, о котором мы говорим – на пустыре за поселком. С некоторых пор туда никто из местных не ходит. Боятся.

– Мы друг друга поняли? – спросил Малик у меня и дяди Люсика.

Два кивка подтвердили, что да, поняли. После моей встречи с Зариной мы вновь вернемся к обсуждению главного вопроса: бороться или уйти, и разговор станет более предметным.

– Спасибо, Котя, – сказал Малик говорливому приятелю и громко скомандовал: – Подъем!

Путь сквозь колючки продолжился.

Наше продвижение от западной границы до центральных районов шло непредставимо медленно. Если через леса можно идти и в светлое время суток, то открытые пространства представляли опасность, их пересекали ночами. Пища добывалась в лесу, или ее просили у крепостных на полях и в деревнях. Отношение крестьян к лесным разбойникам было разным, от сочувствия до ненависти, но продуктами с нами охотно делились: каждый подневольный понимал, что если что-то пойдет не так, он сам или кто-то из семьи легко окажется вне закона, и тогда ему тоже понадобится помощь. За провизией мы, на всякий случай, ходили поодиночке, отправляя тех из рыкцарей, кто лучше знал места, где мы в тот момент проходили. Остальная бригада наблюдала со стороны, чтобы, если понадобится, вмешаться и спасти или, если дела плохи, не попасть в засаду всем вместе. До сих пор обходилось без происшествий. Даже если где-то крепостные проболтались и местные власти узнали о чужаках, то погоню никто не выслал и масштабную зачистку не устроил. Наверное, просто не хватало сил на облавы. Я уже знал, что если разбойники вреда цариссам не нанесли, те ограничиваются докладом Верховной царице, а она уже решает, принимать ли меры и какие.

Поочередно сменяясь в прорубании просеки, мы продвигались вперед ударным темпом, и к вечеру вдали показалась дорога. Там царило непонятное оживление: нескончаемым потоком спешили куда-то гонцы и вооруженные отряды во главе с цариссами, и о том, чтобы пересечь открытое пространство засветло, не шло и речи. Пришлось затаиться и ждать.

– Не по нашу душу? – Малик указал на непривычную дорожную суету.

– Сомневаюсь. – Дядя Люсик почесал заросший седыми волосами подбородок. – Загулявший в чужой вотчине папринций, интересный некой цариссе экс-невестор Чапа и даже такая известная личность, как вождь рыкцарей Малик Носатый не стоят столь масштабного внимания. Скорее всего, что-то случилось на границе, и объявлен сбор. Своего рода мобилизация ополчения. Или в ближайшее время проведут забаву на розыгрыш вотчин, вот все и взбаламутились.

Со стороны школы, которую мы не так давно обогнули через леса, в сопровождении нескольких войников куда-то унеслись три старые знакомые: Антонина, Ефросинья и Ярослава. Сразу вспомнилось, что Ярослава и дед Ефросиньи – беглецы из-за гор или, что тоже допустимо, из очередного параллельного мира, откуда они могли попасть сюда через пещеру в долине. Если нам удалось преодолеть межвременной или межвселенский барьер, почему отказывать в том же другим?

А с другой стороны, самое простое объяснение обычно – самое верное. Не буду загадывать. Либо все само со временем разъяснится, либо я подумаю об этом дома, сидя за компьютером. Третьего не дано. Точнее, третий вариант пройдет уже без моего участия как живого представителя гомо сапиенса.

– Школу мы на днях миновали. – Дядя Люсик задумчиво поглядел вслед ускакавшим ученицам. – Впереди находятся их вотчины. Похоже, воспитанниц отправили по домам, а это значит, что происходит нечто новое. При мне такого не было.

Мне взбрела в голову дикая мысль. Или гениальная, как я определил ее для себя.