Глава 2

Утром в глаза бросились яркие открытки в прихожей. Ночью Маша вернулась с работы и, раздеваясь, забыла их на полочке. Оглянувшись на вторую спальню, я быстро осмотрел открытки. Их было две, обе пришли по обычной почте – наверное, Маша вытащила их из почтового ящика. На обеих в разных вариантах изображались цветы и красное сердечко, получателем числилась Маша, а подписи состояли из букв. Одно сердечко прислал известный мне «З», второе – не менее известный «Ю». Видимо, позаботился заранее. Что ж, в равнодушии к Маше его не упрекнешь. Старается.

Правильно, на днях ему официально возвращаться, нужно напомнить о себе приятным образом. А по поводу «З»… Не сдается парнишка. Я мысленно пожелал ему удачи. Зря Маша говорила, что у Захара нет стержня. Я себя даже поставить на его место не мог, Захар мыслил и поступал одновременно предсказуемо и нелогично, и этим он меня восхищал.

Маша вышла из спальни через час, сонная, непричесанная, в обычной домашней одежде. Я обедал на кухне. Из окна слепило зимнее солнце, батареи под окном полыхали жаром, по помещению плыл запах растворимого кофе. Маша улыбнулась:

– С праздником.

– Каким?

– День Святого Валентина. Сегодня ты будешь моим Валентином.

Честно говоря, я не в курсе, что это значило. Мы с Любой этот, с позволения сказать, праздник игнорировали, у нас «День Святого Валентина» был перманентно, без перерывов. Вчера что только ни лезло в одурманенные мозги, я даже представлял, как у нас с Машей может быть что-то более, чем родственное, но сегодня, на свежую голову…

Для снятия гормонального напряжения у меня теперь есть Люба-номер-два. Люба-номер-один о ней никогда не узнает. А если у меня вдруг что-то произойдет с Машей… Мне до скончания века жить с ней в одном кругу родственников, не стоит об этом забывать. Народная мудрость говорит, что шила в мешке не утаишь.

«Сегодня ты будешь моим Валентином». Не вопрос, а уведомление. А надо было сначала спросить меня.

– Откажусь сразу, чтобы не было недоразумений.

– Из-за Любы?

Я кивнул.

– У всех есть какая-нибудь Люба, и что? – в голосе Маши проявилась неожиданная пылкость. – День Святого Валентина – день одиноких и неприкаянных, он ни к чему не обязывает, это повод скрасить единственный официально неприемлющий одиночества день в году фикцией дружеского участия. Люди делают вид, что у них все хорошо и что они любят друг друга. Влюбленные пары дарят своим половинкам подарки, невлюбленные проводят вместе вечер или ночь, чтобы развеять тоску.

Зацепило: «Влюбленные пары дарят своим половинкам подарки». Наш с Любой затянувшийся «День влюбленных» подарков не предполагал. От цветов и глупых безделушек Люба отказалась сразу же, на первом этапе знакомства. Зачем тратить деньги впустую? Такой подход меня восхитил, Люба целиком разделяла мое мнение о бессмысленности подарков. Конечно, подарки в нашей жизни были: на дни рождения, на Новый год, на двадцать третье февраля и восьмое марта. Мы всегда дарили что-то нужное. Например, парфюмерию и косметику из того, чем пользуемся и что на тот момент заканчивалось. Я бы не возражал против подарков в физическом плане, они не предполагали трат, но, увы мне и ура Любе, она твердо держалась позиции, за которую я ее любил, ценил и из-за которой ей полностью доверял. Сам я оказался недостойным чистоты своей избранницы, но после свадьбы ситуация исправится. Зачем чужое, если есть свое?

– Как бы ни выглядело здорово на словах, – я выразительно развел руками, – ничего из того, что ты сказала, к нам с тобой не применить.

Маша фыркнула:

– Ты рассуждаешь как мой брат Санька, он тоже во всем искал скрытый смысл, из мухи делал слона и ханжески нудел по поводу и без повода. У меня его нотации поперек горла стояли, я сбежала именно от этих его и родительских нравоучений, которые выдавались за истину в последней инстанции. А тут теперь ты начинаешь. Алик, улыбнись миру, и он улыбнется тебе! Все не так, как ты себе внушил. Ты далеко от любимой и потому одинок. У меня от моей личной жизни на душе кошки скребут и хочется забыть обо всем хоть на миг. Что нам с тобой мешает сделать из серого дня маленький праздник и приятно провести время?

– Что ты предлагаешь?

Вот он, момент истины. К чему Маша ведет, чего хочет? Догадывается ли, чего хочу я, временами сам не знающий, чего хочу? Например, вчера мне хотелось одно, сегодня хочется другое. Точнее, сейчас, при свете дня и общей легкости организма, меня не тянуло к тому, что до зарезу требовалось вчера. А если и тянуло, то не настолько, чтобы забыть Любу, совесть и принципы. Повторенная вчера, по точному определению Маши, «измена во спасение» вернула меня в мир благоразумия и стабильности.

Быстрее бы сыграть свадьбу. Чтобы больше никаких «спасений».

– Как понимаю, повторять старые игры тебе неинтересно, новых ты испугаешься не меньше чем прежних… – Маша сделала вид, что задумалась, хотя глаза выдавали: у нее заготовлено, что сказать. – Надеюсь, от предложения пообедать в ресторане ты не откажешься? Я приглашаю. Вчера аванс получила.

– Ты и так вкладываешь в наш быт намного больше меня.

– Забудь про быт, я говорю о походе в ресторан. Душа хочет праздника. И меня гложет совесть – давно хочу сделать тебе приятное за постоянную помощь и отзывчивость. Ты мне не просто родственник и близкий человек, ты больше чем родственник.

Больше чем родственник – этот как? Выяснять я не стал.

– Если тебе хочется, то с удовольствием составлю компанию.

– Ура! Тогда я звоню?

– Куда?

– Ну… – Маша на миг замялась. – Как это «куда»? В ресторан. Бронировать столик.

– Звони.

– И закажу такси. Не в сапогах же с солидное заведение топать. У тебя есть костюм?

Костюм у меня был. Черный, блестящий от преобладания синтетики в составе ткани, он был куплен на школьный выпускной, размер специально брался с запасом, чтобы служить долго. В этом костюме я планировал быть на свадьбе. Невесте нужно новое красивое платье, это принципиально, а жених обойдется тем, что уже носилось, это тоже принципиально – не тратить денег в тех случаях, когда тратить их не надо.

Маша переоделась. Я впервые увидел ее в вечернем платье. Чудесница. Обольстительница. Звезда телеэкрана и мужских грез. Внизу ярко-синее платье опускалось ниже коленей, что одновременно придавало образу ореол скромности и невинности и демонстрировало точеные ножки. Еще меня порадовало небольшое декольте. Грудь Маши мне, конечно, нравилась, но любоваться прикрытыми сейчас прелестями получалось и дома, а в ресторан мы идем с другой целью.

После свадьбы мы с Любой обязательно будем выбираться куда-нибудь, где ходят в костюмах и платьях. Выглядело это непередаваемо здорово. Словно картинка с обложки журнала.

Маша заметила в моих глазах восторг и одобрение и специально прокрутилась передо мной. Мой вид в костюме ее тоже восхитил.

– Прямо-таки Джеймс Бонд!

– Если это похвала, то спасибо, сударыня, премного благодарен.

– Алик, ты супер!

Маша потянула меня к выходу. Таксист только что известил о прибытии, мы вышли из подъезда в туфлях при теплых куртках и шапках. На улице, как и вчера, валил снег, основательно прохватило морозцем, потрескивали «бенгальские огни» от штанг проходивших троллейбусов. Я подумывал ехать в зимних сапогах, а туфли взять с собой. Маша сделала презрительное «Фи!», и сапоги остались дома.

Мы сели на заднее сиденье. Голоногая Маша продрогла по пути от квартиры к такси, она прижалась ко мне, я обнял ее за плечи. На душе возникло странное спокойствие, какого не было давно, с тех пор, как в моей жизни, кроме Любы, появились Маша в качестве пряного дополнения и Люда-номер-два как временный заменитель. Так бы ехать и ехать…

– Надеюсь, обнимать родственницу не входит в число запретов, которые придумывает тебе Люба, которая сидит в твоей голове.

Зря Маша напомнила о Любе. Всему свое время, а в эту минуту мне хотелось думать о чем-нибудь другом. Даже о ком-нибудь. Но…

Сказанного не вернешь. Объятие потеряло сладость и стало механическим.

– Не входит, – буркнул я.

Вот же ж, дышло ей в тарантас и коромысло в прорубь, а ведь Маша права. Стоило Любе вернуться в мысли, и глупости развеялись, родственные отношения вернулись на верный уровень, и все встало на места. Я парень своей девушки, Маша – близкая родственница этого парня, как она и окружающие считают. Обнимашки с родственницей не должны приносить чувственных удовольствий.

– Благодарность родственницы за помощь в этот список тоже не входит? – зачем-то уточнила Маша.

«Смотря какая благодарность». Впрочем, имеется в виду родственная, ни на что иное даже намеки невозможны.

– Помощь не требует благодарности, иначе это не помощь, а бартер и торговля. Искренняя благодарность не может оказаться под запретом.

– Хорошо, а то я переживала. Ты у нас такой непостоянный.

Я?! Это говорит человек, у которого кроме любовника (он же чужой муж) в моем присутствии были близнецы, писатель, друг старшего брата, и это лишь те, кого я застал?!

Улицы заметало колючей крупой, на столбах до сих пор перемигивались оставшиеся с Нового года гирлянды – они будут радовать глаз до ближайшей оттепели, когда мастера смогут к ним взобраться. Водитель резко выкрутил руль влево, машина развернулась поперек присыпанной снегом сплошной полосы: разметка не видна, ни один гаишник не подкопается. Отфыркиваясь снежными брызгами, такси остановилось у входа в один из довольно известных ресторанов. У Маши неплохой вкус. И запросы. Что ж, она сама пригласила. Я отплачу лишь тем, что закажу что-нибудь не особо дорогое.

Несколько метров, отделявших машину от дверей заведения, мы пронеслись бегом. Пока бежали, вдохнули морозного воздуха. В легкие словно бы впились когти монстров, чтобы разорвать изнутри. Под ногами ругался последними словами раздавленный снег. В заиндевевших дверях нас встретил швейцар в ливрее, в зале услужливый официант проводил к столику в отдельной нише, отгороженной от остального зала легкой полупрозрачной занавесью. Мы сделали заказ. От алкоголя я отказался, выбрав фруктовый коктейль и колу, Маша взяла себе бокал белого полусладкого. Выбор блюд я доверил Маше – ничего не понимаю во французских названиях, а нормальных в перечне не обнаружилось.

Ресторан состоял из центрального зала и отдельных ниш, одну из которых занимали мы с Машей. Звучала мягкая музыка, большинство видных из ниши столиков пустовали. Впрочем, на каждом белела табличка «Заказано». Народ соберется к вечеру. Праздник, все-таки. В нашей нише стены походили на каменный грот, что в сочетании с изысканной мебелью и почти антикварной посудой, достойной стола королей, выглядело волшебно. Мы будто в сказку попали. Тьма и свет, мрак и великолепие. Длинный стол, рассчитанный на четверых, а то и на шестерых, покрывала идеально белая скатерть, спускавшаяся почти до пола, с двух сторон к столу примыкали мягкие диваны с подушками. Мне хотелось сидеть рядом с Машей, но она опустилась на край дивана, перекрыв проход к соседнему с собой месту, и я сел на противоположный диван. Сидеть напротив тоже неплохо. Смотреть в лицо, а иногда, возможно, «случайно» касаться ногой…

Брысь, глупые мысли.

Пока заказанное нами готовилось, Маша попросила прочитать еще какой-нибудь из моих рассказов.

– Если можно, что-нибудь позитивное.

– Есть юмористический.

– Отлично. Кстати, если что – помыть руки, поправить одежду и сделать все прочее можно вон там. – Маша кивнула в сторону уводившего из зала узкого коридорчика.

Сбросив ей на телефон файл с рассказом «Сын своей матери», я отправился мыть руки и, как она выразилась, делать все прочее. «Сделать все прочее можно вон там», сказала Маша. Моя фантазия разыгралась. Если откопать в словах намек…

Как же плохо иметь богатую фантазию.

Туалет оказался шикарным, под стать дворцу падишаха или императора – блеск инкрустированной плитки, позолоченные краны, огромные кабинки, больше похожие на люксовые номера в пятизвездочном отеле…

Кабинки, как им полагалось, закрывались. «Сделать все прочее можно…» Да, можно. В ресторане почти пусто, и так легко вдвоем прошмыгнуть в одну из кабинок никем не замеченными, и здесь, никем не видимыми, никому не нужными, запертыми на защелку – «делать все прочее»…

Может быть, Люба-номер-два права, и я маньяк? Собственной девушкой посаженый на голодный паек, я до желудочных колик хотел есть – все, что дадут и до чего дотянутся руки. Есть, жрать, запихивать в себя огромными кусками, глотать без пережевывания и требовать еще. От возможного употребления Маши давно удерживала не совесть, а опасность разоблачения. Не будь у нас с Машей необходимости всю жизнь пересекаться, я давно рассказал бы ей о тайне нашего неродства, и жизнелюбие бывшей родственницы могло выплеснуться на меня – человека самого близкого в территориальном плане. Соседняя комната и соседняя кровать – что может быть ближе?

И все же я не расскажу. Никогда. Даю слово.

Но собственным здоровьем или будущим счастьем с Любой не поклянусь. Не потому, что не верю себе, а потому что никому не верю. Человек слаб. А я не слаб, я предусмотрителен и ответственно отношусь к данному собой слову.

Когда я вернулся, расторопный официант уже сгрузил с подноса заказанные яства, налил в пустой бокал из протертой бутыли и удалился, кивнув на прощание и задернув за собой занавеску.

Маша подняла глаза от экрана.

– Ты удивляешь меня все больше и больше.

– Дочитала?

– Еще нет. У меня сразу вопрос к названию: разве у литераторов не принято бороться со словом «свой»? Ты нарушаешь канон и заранее выглядишь неумехой. Слово «свой» безусловно лишнее, без него смысл сохраняется, а читается лучше. Например «Я кивнул своей головой» – та же ошибка.

– В твоем примере не только «свой» лишнее, для передачи смысла достаточно местоимения и глагола. Кивать чем-то, кроме головы, невозможно. А название рассказа перекликается с выражением «сын своего отца». Дочитай, тогда поговорим.

– Хорошо. – Маша подняла свой бокал. – За тебя, Алик, и за твой успех на любом поприще, за что бы ты ни взялся!

Я поднял высокий стакан с коктейлем, чокнулся за приятный тост и не удержался, чтобы не высказать:

– Ты обещала не пить.

Маша протянула мне через стол свой бокал:

– Попробуй.

– Я не пью алкоголь.

– Потому и говорю – попробуй. Я заказала безалкогольное вино!

Я сделал глоток из бокала Маши, придерживая ее руку своей. Терпкий сладенький вкус. Спиртом не пахнет.

– Тогда такой же тост за тебя! – провозгласил я ответно.

– И чтобы у меня все получилось.

– Именно.

Маша отпила, отставила стакан и поерзала, будто ее что-то напрягало.

– Алик.

Интонация говорила о серьезности момента. Я встревожился. Когда все хорошо, любое изменение ведет только к худшему.

– Что?

– Дай руки. Положи перед собой на стол.

Не понимая смысла, я протянул руки вперед, оставив благоухавшую тарелку посередине, Маша так же положила свои и через стол сжала мои ладони:

– Поклянись, что не отпустишь меня в течение пяти минут, что бы ни произошло. Сможешь?

– Не вижу проблемы.

– Обещаешь?

– Конечно.

– Запомни, ты обещал. Закрой глаза.

Я закрыл. Голос Маши приказал:

– Считай до трех.

– Один. Два. Т…

Я подавился звуками и замер, не в силах вымолвить ни слова, ни полслова. «Вжик!» – сказала под столом ширинка моих брюк. Маша сидела напротив и держала меня за руки, а под нами, между четырех ножек стола и четырех наших ног, был кто-то еще.

Мои глаза, видимо, сказали многое. Маша покачала головой:

– Тсс! Молчи!

Я нервно вобрал в себя в воздух, не в силах поверить и в ошеломлении от невозможности не верить в жарко ощущаемое происходящее.

– Расслабься, все хорошо, а будет еще лучше. – Маша погладила мои одеревеневшие ладони. – Закрой глаза и отрешись от всего. Забудь все, стань как окружающее ничто, растворись в нем. Теперь открой глаза. Видишь, все осталось по-прежнему, ничего не изменилось. И не изменится. Есть только миг, который здесь и сейчас, больше ничего, остальное мираж, а впереди только лучшее. Теперь опять закрой глаза, а себя открой – открой миру, открой тому, что происходит, что происходит только здесь и только для тебя и чего больше никогда не повторится. Ты этого достоин. Как никто другой. Только ты.

Магия успокаивающего шепота работала, она гипнотизировала, сознание плыло и соглашалось с каждым словом. То, чего не бывает – будет. Да. То, чего категорически не может быть. Нужно лишь победить свои страхи и тянущие ко дну комплексы. Взломать закостеневший консерватизм и согласиться на безумство, будоражившее воображение и достойное только тех, кто летает.

Столик покрывала низко свисавшая скатерть, это не позволяло заглянуть вниз, и я весь обратился в чувства – каждым вставшим дыбом волоском, каждым нервом, каждой клеточкой. На столе стыла еда. Я сидел в чуть съехавшей вниз позе, с дурным и почти отсутствующим взглядом, то и дело сбивающимся на глупую радость ребенка.

– Надо же было как-то отблагодарить? – говорила Маша с другого конца стола, а внизу я чувствовал колыхание длинных волос, тонкие пальцы и обнимающие губы. – Поход в ресторан с родственницей на твои отношения с Любой повлиять не может, а то, что у родственницы есть богатая фантазия и понимающая подруга – не твои проблемы. Подними стакан. Выпьем за взаимопомощь. Смотри на меня. Именно это останется в твоей памяти – то, что ты видишь. Остальное – игры твоего воображения, сон, глюки подсознания.

Стакан в отпущенной Машей моей правой руке поднялся машинально, будто рукой управлял не я, а голос Маши.

Бред. Жуть. Сон. Шик. Безумие. Меня хотели исследовать – я ждал этих исследований. Хотели покорить – я послушно отдавался невидимой покорительнице. Хорошо, что Маша упомянула про подругу, а то фантазия у нее действительно богатая. Теперь я был спокоен. Почему-то знание, что под столом мной занимается особа женского пола, показалось мне оправданием.