Песня

Из глубин автомобильного радио застучали рок-н-ролльные барабаны. Костя узнал мелодию и прибавил звук. Нога почти самопроизвольно уперлась в акселератор. Мотор немного изменил тональность, обрывки разделительной полосы замелькали ещё быстрее и почти слились в лучах фар. Ехалось легко и бездумно – вечерняя автострада была по-будничному пуста и по-летнему суха. До дома оставалось минут десять. Костя повернулся к сыну.

– Кстати, хорошая песня, – он снова коснулся регулятора громкости, как будто ища у него поддержки. Вот, послушай.

Сын дёрнул подбородком. Последнее время он не особенно живо реагировал на отцовские указания, не носившие грозящего оттенка. Настаивать Косте не хотелось. Впрочем, он не сомневался, что ребенок только притворяется поглощённым своими непонятными мыслями, а на самом деле внимательно слушает. Потом он, по обыкновению, выругает отцовский музыкальный вкус, а если в духе, то с видимым трудом выдавит из себя нейтральное «нормально». Ну и пусть. Что же теперь, как говорится, поделать. Тем более, что воспитал сам, винить некого, вот и пожинай плоды. «Как будто мои родители от меня много радости видели».

Песня действительно была не совсем обычной, поскольку в классическом рок-н-ролле настоящих дуэтов раз-два и обчёлся. Тем более между женским и мужским голосом. Такое обычно пишется для конкретного исполнителя и долгой эстрадной жизни не имеет, ведь у обоих солистов свои концертные планы, которые никто не будет нарушать даже ради самого успешного шлягера. Тут Костя припомнил, что автор песни давно покинул сцену и, более того, некоторое время назад попался ему на телевизионном экране. Выглядел он дородным и спокойным и лишь иногда покряхтывал, вспоминая о буйной алкогольно-наркотической юности.

Было невозможно представить его, уже отмеченного печатью прошедшего изобилия, резво и воодушевленно распевающего: «Помню всё как вчера». А потом телеграфно излагающего экспозицию, закреплённую на быстрых восьми восьмых: «Ночь, девушка, припаркованная у озера машина, семнадцать лет и приближение чего-то неведомого, но очень желанного». Костя чему-то кивнул. Сильный женский вокал подтверждал общую характеристику означенной сцены, дополняемую слабой одетостью протагонистов. Снова вступил юноша. Поначалу он упомянул своё сердце, затем прорычал что-то о прижавшихся телах, а потом уже почти проревел нечто предтриумфальное. Ночь, судя по всему, обещала быть полной событиями самыми необыкновенными.

Здесь первая тема обрывалась. Костя не очень любил этот переход, потому что он делал песню непригодной для весёлого отплясывания и вообще нарушал всевозможные законы музыкального сочинительства. Но автор, быть может, и не хотел навечно закрепиться в дискотеке. Или, что столь же вероятно, просто не потянул. Не нашёл, что сказать о самом мутном, самом бессловесном человеческом состоянии и предпочел заслониться повторяющейся музыкальной фразой, на которую была наложена старая спортивная радиотрансляция. Впрочем, и тут всё обстояло не так уж банально, однако, чтобы досконально понять, в чём дело, необходимо было быть американцем или хотя бы японцем. Или кубинцем. «Поэтому, – подумал Костя, – в Европе этот диск такой славы и не имел».

Всё оттого, что в тексте песни была использована одна деталь замешенного на бейсболе молодёжного фольклора, доступного только посвящённым в таинства игры. Как известно, бейсболист после удачного удара по мячу выбегает из «дома» и бежит вокруг внутреннего поля, дотрагиваясь до расположенных по его углам так называемых «оснований» или «баз». Цель состоит в том, чтобы вернуться обратно в «дом» и принести своей команде очко. При этом часто чем ближе к желаемому, тем сложнее: легче оказаться в «ауте» или, что называется, на нуле. Очень жизненно. Вот пубертатное юношество искушённых в этой игре стран и присвоило различным стадиям общения с партнёршей названия первой, второй и третьей «баз» (в соответствии с количеством одежды, которую удаётся совлечь с объекта страсти), а желанному результату – поэтичное имя «захода в дом». Такая вот, с позволения сказать, терминология. Косте её подробно растолковал американский коллега, с которым они случайно ехали в одном автобусе, по ходу какого-то высоконаучного собрания. В отличие от большинства своих соотечественников этот милый учёный особыми заслугами похвастаться не мог, но зато весьма активно посвящал всех окружающих в различные тонкости заокеанской жизни, и с каким жаром! А тут-то был повод хоть куда – чуть не любимая песня детства!

Впрочем, наши едва ли лучше, подумалось Косте. Какие только мы слова не употребляли! Да если бы всё словами ограничивалось! Дураки, одним словом. А с другой стороны, ничего не попишешь, возраст. Он покачал головой и тихонько фыркнул. Герой песни неутомимо продвигался по «базам». Дорога была по-прежнему пуста, и только редкие машины шли навстречу, мгновенно возникая и исчезая и почти не успевая ослепить Костю яркими электрическими глазницами, устремлёнными ему за спину. «Наверно, им лучше всего видно моё прошлое, – подумал Костя, – самое-самое недавнее, всего лишь последние несколько секунд». Мысль была забавна, но из неё, по-видимому, ничего не следовало.

* * *

Несколько дней назад, посреди площади в центре города, на которой по-броуновски бурлил народ и перекликались голоса конкурирующих фокусников и музыкантов, Костя встретил двух старинных знакомых. Настолько старинных, что, если память не изменяет, он даже успел побывать у них на свадьбе в каком-то, стыдно вспомнить, сомнительном плавучем ресторане, правда в качестве очень периферического гостя. Сейчас приятели юности работали в известном университете, основанном лет сто назад на деньги какого-то знатного филантропа.

Обычное дело: покойник на старости лет невзлюбил наследников и стал разбрасываться деньгами, а к тому же возмечтал о привнесении культуры в массы. Поэтому избрал для своего начинания какое-то богом забытое место – хорошая, кстати, идея. Мечта настоящего учёного: лекции да опыты и тишина кругом. Опять-таки птички, студентки…

Тут выяснилось, что знакомые уже начали пресыщаться пасторальной жизнью и немного скучали по привычному городу. Но было им до «нормального и культурного», как выразилась жена, места, ровным счётом четыре часа быстрой езды, поэтому вырваться из деревни удавалось нечасто. А зимой, оказывается, в тамошней глуши к тому же ещё выпадал снег и почти что полностью отрезал селян от внешнего мира. Да, тяжело.

Беспредметная и малообязывающая беседа постепенно истощалась, и Костя даже пригласил знакомых в следующий раз остановиться у него – они, вроде бы, выглядели достаточно безвредно. Вдруг жена резко дернула супруга за руку: «Сеня, куда ты смотришь? Ты что, совсем ошалел?» – «А?.. Где?» – пойманный с поличным муж затрепыхался и повис на крючке. «Ты бесцеремонно и неприкрыто глядишь на задницу вон той дамы, – продолжала жена, указывая носом в заданном направлении, – окажи милость, не делай этого уж совсем откровенно». – «Что ты, дорогая, – пытался шутливо оправдаться нарушитель, – просто в нашем селении я давно уже не видел девушек, расхаживающих по улице совершенно без юбок. Отвык, понимаешь?» – но жена, не дослушав, вдруг бросилась в сторону одной особенно цветастой витрины. «Только пять минут…» – послышалось Косте, и она тут же исчезла за стеклянной дверью.

– Ну что, – ухмыляющийся муж повернулся к Косте, – не соскучился ещё по супружеской жизни?

– Нет, – не задумываясь, ответил Костя, – не соскучился.

* * *

Не так давно Костя прогуливался всё по тому же городу с одной не вполне знакомой, но достаточно милой девицей. И даже кормил её пирожными. Впрочем, налицо была одна незадача. Разговаривать с девушкой оказалось совершенно не о чем. Как-то они оба приплыли на этот вечерний котильон из совсем разных жизненных сфер, безо всяких точек соприкосновения. Не то что бы Костя этим сильно мучился – пусть несёт, что несётся. Хотя… Додумать до конца он не успел, ибо дама тоже, видимо, заметила наличный диссонанс и пришла к немного неожиданному решению.

– Поедем к тебе, что ли?.. – сказала она, ничуть не изменив интонацию недавнего щебетания, к которому Костя уже почти не прислушивался.

– Поедем, – на самом деле Костя был застигнут врасплох. Ещё полсекунды назад на такой поворот событий совершенно ничего не указывало. И он даже успел определить, что вряд ли будет прогуливаться с этой дамой в дальнейшем.

По приезде к нему домой красотка сразу же отыскала в шкафу халат и удалилась в ванную. «Странно оно как-то, – подумалось Косте. – А с другой стороны… Выпить, что ли? Совсем чуть-чуть», – и он открыл бар в поисках початой бутылки. Дама плескалась в душе ровно десять минут.

Утром Костю не покидало странное чувство. Была в произошедшем чуть необычная, ранее не встречавшаяся нотка. И не неприятная, поскольку ни о какой катастрофе или даже самом наималейшем стрессе речи идти вовсе не могло, а, как бы точнее выразиться… И тут он понял, что впервые провел ночь с женщиной, просто-таки ни разу с ней не поцеловавшись. «Так и не узнаю, а почистила ли она зубы?»

Впрочем, от последней мысли он даже не ухмыльнулся, а с дамой, несмотря на отсутствие стресса и общую живость сопутствующих деталей, действительно больше не встречался. Разве что разок-другой… И с тем же полуплачевным результатом.

* * *

– Так как каникулы прошли? – Костя повернулся к сыну. Песня слегка затихла где-то между «базами» и почти не мешала беседе.

– Да так, нормально, – неохотно откликнулся тот. И вдруг быстро-быстро выпалил, – ты меня с ней, пожалуйста, так надолго больше не оставляй. – «Ух ты!» – пронеслось в голове у Кости.

– А почему это, скажи на милость?

– С ней кругом тяжело, – неожиданно сообщило чадо. – Она такая громкая. И всегда сначала хочет одно, а потом совсем другое. Говорит, сиди в комнате, а через три минуты кричит – иди мне помогать немедленно. Плачет без повода. И так весь день… Я её совсем не понимаю. С женщинами очень трудно. И скучно.

– Знаешь, милый мой, – Костя говорил медленно, – это всё-таки твоя мама, поэтому жаловаться на неё особенно не надо, другой-то у тебя нет. И не будет. А вообще-то ты меня не удивил. То есть я всё это знаю. Я с ней, между прочим, провёл несколько лет.

– Ну, папа, ты – герой, – разоткровенничался ребёнок, – я через три дня уже хотел, как это… убить себя.

– Покончить с собой, – поправил его Костя. – И я хотел. Но вот, обрати внимание, не покончил, и как оно всё замечательно обернулось. Можешь это припомнить, коща у тебя в жизни будут сходные трудности.

Сын ничего не ответил.

* * *

Но самое интересное началось тогда, когда до вожделенного «входа в дом» герою песни было рукой подать, хотя в данном случае эта идиома звучала как-то не очень к месту.

Снова вступал сильный женский голос. «Подожди! – кричала заморская красна девица, – сначала скажи, а ты меня любишь? Не бросишь? Не покинешь?» А герою было уже не чувств, не до объяснений. «Утром, утром договорим», – изнывая, шептал он, пытаясь, по-видимому, не выпустить желанной добычи, вдруг заломавшейся в самый последний, уже во всех смыслах осязаемый момент. В полутьме автомобильного салона происходило какое-то сдавленное барахтанье. Девушка не отказывала, но и не уступала, а юный герой просто-напросто сходил с ума. Его можно было понять.

На подъезде к дому один за другим пошли светофоры. Приходилось поминутно тормозить.

«Боже мой! – ни с того ни с сего подумал Костя, – семнадцать лет. Или восемнадцать – какая разница? Ведь каждую, каждую, независимо от возраста и почти всего остального, разглядываешь и сдерживаешься, чтобы не проводить взглядом, не представить. И больше ничего нет, кроме тусклого, без чувств и детских влюбленностей, кроме тусклого и навязчивого желания. Что это, это присутствует всегда и во всём, вылезает и подмигивает, и ведёт, и уводит, утаскивает. Владеет, вот самое точное. Что думаешь об одном и том же почти круглый день, ну а ночью… Какая это жуткая природная сила, и ты тогда ещё ничего о ней не знаешь и так беспомощен. Не сказать, впрочем, что можешь с нею совладать потом… Да и нужно ли владеть тем, что должно быть немного звериным?..

И когда появляется она, готовая заниматься… С тобой… Когда свершается чудо, и исполняется то, или почти исполняется… Нет, в песне всё-таки не совсем точно: самое главное начинается после второго, третьего, четвёртого раза, когда она понимает, что тоже обладает, да, именно-таки владеет тобой безраздельно… А с другой стороны, ты ведь тоже не особо сопротивляешься, вовсе нет. Ты становишься очень активен и в мгновение ока успеваешь наделать разных дел, о которых, если честно, то и вспоминать не хочется. И так вы оба беззастенчиво и неуёмно идете, каждый своей дорогой, а на деле – до ужаса эгоистично пользуетесь друг другом и даже не в состоянии этого понять. Ты хочешь только одного, а она… Она это знает или чувствует, что одно и то же, и… торгуется. Просто бывают разные ставки. Бывает, ей нужна ответная любовь, а бывает… Но любовь-то – это самое дорогое…

А вообще, как в ретроспективе всё легко оценивать да анализировать! Подумать только, каким я, однако, был сумасшедшим! Какими мы были наивными, какими юными и какими ужасными! Действительно – полузверьми. Да разве в песне это расскажешь? Тут романа не хватит. Или двух».

* * *

Так получилось, что дня три назад Костя подвозил до дома одну хорошую знакомую, жену своего не менее хорошего приятеля и даже друга. Ничего не подумайте, дело было совершенно законное, просто у мужа на работе случился внезапный аврал и он не смог почтить своим присутствием очередные посиделки.

Уже в глубине искомого квартала пришлось притормозить, ибо проезд загораживала равномерно мигавшая аварийными огнями машина. Однако оставшийся зазор выглядел допустимым, и Костя начал черепашьим ходом протискиваться вперёд. Поравнявшись с препятствием, он автоматически посмотрел направо и заметил определённое шевеление за слегка запотевшими стёклами. И не удержался, чтобы не прокомментировать:

– Ага, понятно, имеет место акт затянувшегося прощания возлюбленных, – и добавил ещё какую-то глупость. Вроде того, что раз уж так, то можно было бы и поудачней запарковаться. Его соседка поначалу никак не отреагировала. Но несколько минут спустя почему-то качнула головой и сказала куда-то в воздух:

– Да, сейчас уже и не представить – действительно, было очень тяжело расстаться, даже совсем ненадолго. Невозможно уйти, закрыть дверь, дожить до завтрашнего дня. Теперь просто не верится – неужели это было на самом деле?

Костя ничего не ответил, ибо понял, что обращались не к нему. Или, может быть, даже не обращались, а просто констатировали факт.

* * *

Чуть ли не тем же самым вечером, в опустевшей ароматной столовой Костя ненадолго остался наедине с другой, тоже весьма примечательной дамой, когда почти все гости вдруг одновременно вышли покурить на тесный балкончик, дотрагивавшийся до бесцеремонных веток обширного и упрямого клёна, который своими корнями начинал уже подбираться к фундаменту.

– А скажи мне, Костенька, одну вещь, – неожиданно обратилась к нему дама. – Каково оно жить без любви?

Костя слегка задумался.

– Знаешь, спокойно, – он был с нею вполне откровенен. – Даже где-то удобно.

– Так спокойно не от того, что любви нет, – возразила собеседница. – Спокойно от того, что больше не болит.

– Пожалуй, – Костя помолчал. – Только знаешь, это всё-таки так приятно, когда не болит. Конечно, скрывать не буду, немного странно. И чуть-чуть пусто. Есть ощущение неполноты, точнее, неполноценности. Понимаешь, что в жизни чего-то не хватает. И даже знаешь, чего. Но всё равно, это гораздо лучше того, что было. Честное-пре-честное. Ведь боль, как известно, ужасно противная вещь.

– Да, – согласилась дама. – Ужасно противная. Да как же ты от неё избавился?

– Не знаю, – Костя попробовал вспомнить. – Кажется, самым обычным образом. Проснулся как-то утром, и заметил, что «не болит». И мне действительно стало легче. Я даже не поверил сразу. Но потом дотронулся раз, другой – и действительно… – он замолчал. – Поменял фотографии, переставил какую-мебель. И всё пошло своим чередом. Безболезненно и не энергозатратно. Не уверен, однако, что это является счастьем. Хотя некоторые считают, что отсутствие несчастья – это первый шаг… Может быть… Так что мой опыт вряд ли кому-то поможет.

– Наверно, – окончание Костиного монолога дама слушала не очень внимательно. Было известно, что в течение последних лет она неустанно раздумывает, какому из находящихся в её ближайшей орбите двух мужчин отдать предпочтение, и никак не может решить. Всё уже затянулось настолько, что стало способом существования: не эпизодом, а судьбой. Впрочем, не исключено, что ей было легче провести всю жизнь в бесконечном промежутке, чем подвергнуть себя испытанию потери, пусть даже половинной. Или существовали ещё какие, неочевидные соображения, например, она воистину не видела разницы между соискателями? И тогда зачем, действительно… В любом случае, Косте нравилось разговаривать с задумчивой дамой о жизни и о причудливых изгибах людских взаимоотношений: она неплохо знала предмет.

* * *

В конце концов герой не выдерживал. Музыка взрывалась, и сил для сопротивления больше не было. Страшной силы приливная волна скручивала его, и он клялся богом и материнской могилой, что не бросит, не забудет, что будет любить её – ах, как это поэтично – до конца времён (или это где-то уже было?).

«Так вот, – продолжал певец в том же надрывном ритме, – а теперь я жду конца времён, потому что, видит бог, как иначе вырваться от тебя? Как? Пусть, пусть скорее кончатся все времена, и наше совместное тоже». – И затихая, добавлял: «Это было, ты поверь, много лучше, чем теперь, это было так давно, а сейчас мне всё равно». – И девушка, соглашаясь, прощально откликалась ему в ответ.

Машина остановилась. Костя выключил радио и повернулся к сыну.

– Ну как?

– Нормально, – бесстрастно откликнулось терпеливое чадо, а потом почему-то сразу поправилось. – Хорошо. Я её уже слышал. Знаешь, папа, – сын открыл дверь, – а маме эта песня тоже очень нравится.