А: Когда вы познакомились, Борис был ученый, занимался наукой. Потом стал заниматься бизнесом. Потом стал заниматься политикой. Для тебя были удивительны такие переходы? И как он сам менялся вместе с переходами?
Б: Сильно изменился. Очень сильно изменился.
А: Когда в конце 1980-х Березовский начинал заниматься бизнесом, ты была с ним. Что с ним происходило, как тебе кажется?
Б: ЛогоВАЗ – день и год рождения нашего сына Артёма. Именно в этот день в 1989 году было официально зарегистрировано совместное предприятие, которое называлось ЛогоВАЗ. Конечно, я все это видела и наблюдала. Он жил этой работой, ему это было настолько важно, и он был настолько увлечен, что ничего больше его в жизни на тот момент не интересовало.
А: Какие у него были цели? Он же был совершенно не жадный, в общем, человек.
Б: Он был вообще не жадный. Для него деньги всегда были просто инструментом.
А: Но тогда как он объяснял тебе, что начинает заниматься бизнесом и перестает заниматься наукой?
Б: Мы говорили с ним на эту тему. Дилемма возникла еще до того, как началась вся эта перестройка. Он очень сильно сомневался, остаться в науке или все-таки заняться бизнесом. Но в результате все как-то просто разрешилось. Мы решили, что наука никуда не денется, если в бизнесе что-то пойдет не так, всегда можно вернуться.
А: Когда ты заметила, что у вас появились большие деньги? Или это был постепенный процесс?
Б: Я ничего этого не замечала, потому что вообще была далека от этого. Если честно, меня это даже почему-то не интересовало. Я знала, что есть человек, мой муж, который этим занимается и которому я верю безгранично. Я знаю, что он не сделает никаких глупостей и никогда не станет рисковать собой, нами. Конечно же, это все постепенно было, по нарастающей. Сначала это был ЛогоВАЗ, потом “Сибнефть”, и телевидение, и газеты. В общем, Борис стал достаточно могущественным олигархом. Наверное, чем богаче он становился, тем больше менялся. Это было заметно в его поведении, в манерах.
А: Стал более уверенным в себе?
Б: Абсолютно. Вообще даже тени сомнения уже не было на лице и в мыслях.
А: Борис и до этого был человек самоуверенный.
Б: Да нет, Петя… Когда мы с ним познакомились, ему было 35 лет. В 35 лет мужчина уже понимает, что ему в жизни надо. А он-то был с кучей комплексов. И, в частности, в нем была неуверенность: “Защищать докторскую? Не защищать докторскую? А вдруг меня не пропустят? А вдруг это? А вдруг то?” Он мучился, и мне пришлось сильно поработать, чтобы переубедить его. После того, как он получил степень доктора наук, поверил в свои способности, – вот с этого и начался его рост как мужчины и как личности.
А: Березовский достаточно рано стал доктором – лет в 37, наверное. Для меня он всегда был старшим товарищем, мне-то он казался уверенным в себе человеком. Причем он был человеком очень счастливым. Не помню, чтобы у него было плохое настроение. А дома он бывал подавленным?
Б: Никогда. Никогда он себе не позволял раскиснуть или испортить кому-то настроение. Всегда все оптимистично, всегда все нормально, надо жить и радоваться. Мы с ним не ругались, никогда плохого слова в мой адрес не было сказано, у нас это вообще было не принято. Если были недоразумения, мы с ним совершенно спокойно садились и все решали. А если он чувствовал свою вину, всегда звонил или приходил и извинялся, тут же.
Это было, конечно, уникальное его качество. Очень достойно, я считаю, когда мужчина может прийти, извиниться и сказать: “Я был не прав”. Это большая редкость в наши дни.
А: Ну, это я не знаю… Я тоже легко извиняюсь. Если я считаю, что я не прав, почему же не извиниться?
Б: Петя, зачем мы будем всю свою жизнь тратить на обиды и на выяснение отношений? Эта жизнь и так короткая. Наоборот, вокруг него всегда было веселье, дети и друзья, вокруг него крутилось, он всегда мог в компании соединить каких-то людей, которые никак не соединялись.
А: У него была, конечно, потрясающая харизма. Он при мне мог заставить человека совершенно поменять позицию с помощью феноменального дара убеждения.
Б: Да. Он меня всегда мог убедить, переубедить, заставить поверить, и я на это покупалась всегда, это вся моя жизнь с ним. Если приводить примеры – тогда мне нужно будет рассказывать про всю свою жизнь, понимаешь?
А: Мне кажется, для того, чтобы человека убедить, надо самому верить в то, что говоришь. Если ты человеку не доверяешь, он не будет доверять тебе. У Бори была фантастическая доверчивость. Такое качество имеет две стороны: с одной стороны, это помогает тебе строить отношения, с другой – тебя могут просто кинуть. Что в его случае и произошло. Во многом личная трагедия Бориса в том, что он доверял людям, которым не стоило бы доверять. Ты понимала, что он излишне доверчивый, излишне наивный?
Б: Безусловно. Я все это знала. Он всегда был игрок, романтик. И очень наивный человек. Это качества, которые никак не должны совмещаться, но в Борисе они совмещались.
А: Ты его как-то пыталась отвадить от излишней доверчивости?
Б: Да, конечно. Безусловно. Я, как женщина, всегда это видела и чувствовала, и я думаю, любая женщина это почувствует. Если она искренне любит мужа и не хочет, чтобы он влип в какую-то историю, конечно же, она будет его от этого оберегать.
А: Он же тяжело переубеждался. У него была любимая фраза: “Ты не понимаешь”.
Б: Да, “Ты не понимаешь”… У Бориса была эта фраза, и он мог до конца не поверить, но он всегда мог прислушаться и задуматься. И может быть, поменять свою точку зрения.
А: В частной жизни он совсем не был тираном. Он был человеком очень легким, очень неприхотливым, с ним было легко общаться.
Б: Ну что ты! Он никогда не мог даже муху убить. Никогда. Он очень любил природу, он очень любил детей, музыку, животных – такой человек не может быть жестоким. С одной стороны. А с другой, в семейных делах он иногда был просто демон. Например, если он что-то задумал по-своему сделать в отношении воспитания детей, переубедить его было достаточно сложно.
А: Борис много занимался детьми? У него на это было время?
Б: Тёмой он немножко позанимался, да. Потом, когда мы уже уехали, в 1994 году, то, конечно, я его видела редко. А потом он вернулся к воспитанию, когда уже переехал в Англию жить, это было в 2000-м. Он рьяно кинулся заниматься детьми, всегда ходил в школу на родительские собрания, разговаривал с директором школы, приходил в школу к Насте на концерты. Он был хороший отец, этого у него не отнять. Он любил всех своих детей и очень переживал за них.
А: Еще можно сказать, что он был прекрасным сыном. У него были особые отношения с мамой.
Б: Очень теплые, очень доверительные, очень искренние. Они делились буквально всем – начиная от политики, кончая внуками. Первая, кому он звонил утром, – мать, с которой он все обсуждал. Это редкое качество. Я думаю, он был самый лучший сын. Если мой сын будет таким, я буду самая счастливая в этой жизни.
В январе 1989 года я уехал в Австрию, предварительно поменяв старую отцовскую “трешку” на шубу (кажется, из аргентинского опоссума) для жены и купив на АвтоВАЗе с помощью Бориса новые “Жигули”.
Напомню, что просто так пойти и купить машину в то время было невозможно. У производителя, АвтоВАЗа, естественно, были свои квоты. Березовский договорился, что нам с ним соберут “девятки” и мы приобретем их прямо на заводе в Тольятти.
В декабре 1988-го мы приехали на завод и обнаружили, что наши машины покрашены в бледно-голубой цвет детского горшка. Мы от них отказались, и нам пообещали за сутки собрать новые – оба мы захотели модный цвет “брызги шампанского”. Но Борис ждать не мог и улетел. А я остался, забрал машину и вместе с прилетевшим товарищем погнал в Москву. Что, кстати, было небезопасно – машину, еще толком не оформленную, по пути из Тольятти в столицу могли и отнять. Но не отняли, и я уехал на ней в Вену.
В Австрии мой уровень материального благосостояния резко вырос. В Международном институте прикладного системного анализа я получал примерно 4 тысячи долларов в месяц, половину отдавал советской власти, но и оставшиеся 2 тысячи существенно превосходили то, что я зарабатывал в СССР (даже с хоздоговорами, чтением лекций и рефератами в ИНИОН). Да и вообще возможность ощутить себя частью огромного мира, ранее почти полностью для нас закрытого, вызывала исключительные эмоции. Каждый день, стоя на автобане в потоке машин, везущих людей на работу, я испытывал трудноописуемую радость.
Мы с женой открывали мир, в том числе кулинарный. Взяв 400 шиллингов (примерно 40 долларов), впервые в жизни отправились в китайский ресторан и попросили официанта накормить нас ровно на названную сумму. Примерно через месяц так же пошли в итальянский, а в японский (слова “суши” я тогда не знал) меня пригласил тайваньский коллега, для которого СССР был столь же недоступен, как Тайвань для нас.
Мы путешествовали – с разрешения посольства. Во Флоренции в мае 1989-го, выйдя из Уффици, я обнаружил пропажу своего автомобиля. Сначала страшно испугался, что его угнали. Мы, согласно разрешению на поездку, должны были путешествовать тремя семьями и быть все время вместе, чтобы избежать провокаций – ЦРУ, MI6, Моссад… А во Флоренции мы с женой оказались одни, и из-за пропажи машины эта история могла выйти наружу. Но испуг быстро прошел: я посмотрел вокруг и увидел “Мерседесы”, BMW и даже Ferrari, стоявшие на той же парковке, что и оставленная мной “девятка”. Кому в таком случае нужна моя машина? Ее-то зачем угонять? Просто мои соседи, в отличие от меня, заплатили за парковку, а мои “брызги шампанского” были отбуксированы на окраину города на стоянку, где я ее, заплатив штраф, и забрал.
Я казался себе чрезвычайно богатым и успешным. Однако где-то с весны 1990-го в Вену начали приезжать мои московские знакомые с деньгами, явно превосходившими мою зарплату.
Одного моего близкого друга моя жена сопровождала по магазинам, и он подарил ей сумку – а еще три похожих купил своей жене, сестре и маме. Лена позвонила мне из автомата: “Можно ли принять такой дорогой подарок – сумку за 1000 долларов?” Я разрешил, так как даривший был свидетелем на нашей свадьбе и я чувствовал, что он в отличие от меня легко может себе такой подарок позволить.
Еще один мой товарищ прилетел в Вену совсем без вещей, только с газетой “Правда” в руке. На мой вопрос, как он собирается жить даже без зубной щетки, ответил: “Здесь все можно купить”. И уехал через три дня, откуда-то получив деньги, на новом “Мерседесе” и с часами Patek Philippe.
Но круче всех выглядел Березовский. Он приезжал в Вену раз в два-три месяца, иногда всего на несколько часов. Еще не на частных самолетах, но уже снимал для переговоров VIP-комнату в аэропорту. А когда задерживался, ходил за одеждой и подарками в недоступные нам магазины. Общался с очень солидными людьми. И очень много говорил о растущей империи ЛогоВАЗа.
Борис менялся внешне. В Москве, я помнил, он одевался крайне скромно. Вещи из-за границы традиционно привозил не себе, а только Нине и дочерям. Сам же ходил в ботинках “прощай, молодость” – войлочных, на молнии, очень дешевых. А тут… Я услышал от него названия марок, мне в принципе неизвестных по причине дороговизны.
Трансформация Березовского и прочих моих друзей, вплоть до изменения их внешнего облика, заставляла задуматься. Однажды я сказал жене: “Что-то там в Москве происходит. Они, кажется, начинают зарабатывать действительно серьезные деньги. Похоже, надо будет возвращаться”. Лена возвращаться не хотела. Слишком хорошо помнила “карточку покупателя” и четыре часа, которые тратила ежедневно на покупку продуктов.
Я все же решил попытаться пристроиться к какому-нибудь бизнесу и спросил однажды Березовского, не могу ли быть чем-то полезным, учитывая мое нахождение в Вене. “Можешь, – ответил Борис. – У нас по-прежнему очень мало серьезных контактов на Западе. Нужны инвесторы, люди с большими деньгами, а не мелкие спекулянты, которые сегодня вьются вокруг нас. Ищи”. И он выпустил приказ о назначении меня представителем ЛогоВАЗа в Западной Европе.
Я в то время постоянно читал лекции о советской экономике и реформах Горбачева в разных точках мира и в разных аудиториях – в Германии, Израиле, США, Шотландии. Однажды я у себя в институте выступал перед участниками большого семинара по энергетике – учеными и бизнесменами. А после семинара получил предложение выступить в Нью-Йорке перед членами некоего нефтегазового клуба. С этим ко мне подошел Роберт Хефнер. Как я потом узнал, этот пионер глубинного бурения газа почти разорил ряд крупнейших американских банков и стал героем написанной об этом книги Funny Money[37].
Учитывая обещанный гонорар, я, естественно, согласился. Полетел в Нью-Йорк, первый раз в жизни остановившись в пятизвездочной гостинице, и выступил. А когда закончил, услышал от Хефнера: “У вас в СССР точно будет приватизация нефтяной отрасли. Вы можете организовать нам контакты на случай, если появится возможность инвестировать? Давайте, может быть, вместе слетаем в Москву?”
Моим единственным бизнес-контактом был Борис Березовский. Выяснив масштаб Хефнера (одно время миллиардера), он немедленно загорелся и взялся все организовать. В октябре 1991-го я с группой американцев полетел в Москву. Американцев было трое – Хефнер, крупный нефтепромышленник из Оклахомы Шарп и действующий губернатор этого штата Дэвид Уолтерс.
Березовский решил отвезти группу в три места – собственно в Москву, где мы должны были встретиться с рядом руководителей нефтяной промышленности СССР и РСФСР, в Грузию, где, во-первых, была некоторая нефтедобыча и нефтепереработка и, во-вторых, можно было организовать хороший прием, и, наконец, в Санкт-Петербург – чтобы закрепить положительные впечатления о Советском Союзе.
Не стану вспоминать Москву, где главным собеседником стал мой бывший коллега по ВНИИСИ и будущий министр правительства Гайдара Владимир Лопухин, и Грузию, где мы были гостями Бадри Патаркацишвили. Главное, как выяснилось позднее, произошло в Петербурге.
Так как в нашей группе был губернатор американского штата, по статусу мы могли претендовать на встречу с мэром Санкт-Петербурга Анатолием Собчаком. Американцы этого хотели – Собчак был знаменит и олицетворял “новую Россию”.
Я позвонил Чубайсу, в тот момент первому заму Собчака, и попросил организовать встречу. Чубайс был за городом, на знаменитой даче № 15 в подмосковном Архангельском, где вместе с коллегами готовил ельцинскую программу реформ. Я, естественно, заехал к ним, прилетев в Москву, и отдал Гайдару свои заготовки.
“Я не в Петербурге, – сказал мне Чубайс, – но там у Собчака есть очень внятный ответственный за внешние связи мэрии – Владимир Путин. Я позвоню ему и попрошу помочь. А ты потом ему перезвони”.
Я позвонил, и мы действительно договорились, что встреча с Собчаком состоится. Кроме того, Путин обещал помочь с организацией экскурсий.
Вечером в день приезда мы познакомились и поужинали в гостинице “Европейская”. На следующий день в четыре часа дня вся группа пришла к Собчаку.
К несчастью, во время обеда Березовский слегка перебрал. Когда мы пришли к мэру, он уселся не с нашей “правильной” стороны, а почему-то по левую руку от Собчака, чуть поодаль. В центре Собчак, справа – Путин, слева – Борис.
И Березовский… заснул. Он сидел через пару стульев, и Собчак, увлеченный собственным продолжавшимся минут 40 рассказом, его не замечал. Но Путин прекрасно видел. Он постепенно краснел, зверея от такой наглости – спать на встрече с мэром. Он делал мне знаки, и я незаметно от Собчака сворачивал бумажные шарики и кидал их в Бориса, пытаясь разбудить. Березовский просыпался, оглядывался вокруг и засыпал снова. Было это ужасно некрасиво.
Когда мы закончили и сфотографировались (Березовский оклемался), страшно злой Путин не подал нам с Борисом руки, а меня отвел в сторону: “Меня попросил Чубайс, и я все для вас сделал. Но так себя не ведут – спать на такой встрече… Ты мне больше не звони и на помощь мою не рассчитывай. А этот грузин (мы прилетели из Тбилиси, и поэтому он так определил Бориса) пусть лучше вовсе не показывается в нашем городе. Встречу – ноги переломаю”.
Мне было стыдно, я извинялся. Не помогло… Фотография с этой встречи стоит у меня в гостиной.
Через три недели меня пригласили в правительство.
В первый или второй день после назначения я продиктовал секретарше короткий список людей (не из власти), с которыми меня следует соединять немедленно. Шесть или семь имен, одно из них – Березовский.
Он часто звонил и постоянно готов был встречаться. Но у меня в Москве почти не было времени – в первые месяцы члены правительства Гайдара вряд ли спали более пяти часов в сутки. Кроме официальных, у “команды” были еще почти ежедневные поздневечерние неформальные встречи – чаще всего у Егора или у нас, в то время бездетных.
Я познакомил Березовского с Гайдаром, но этого ему было мало. Он хотел узнать как можно больше людей, ему постоянно нужны были новые связи. Видимо, поняв, что в Москве от меня в этом деле пользы мало, Борис решил сопровождать меня за рубеж. В поездках действительно бывает свободное время, члены делегации собираются вместе, выпивают и болтают.
Помню как минимум две поездки, в которые Борис отправился вслед за мной, – в Южную Корею и США. Он не был в делегациях, но атмосфера у нас в правительстве была тогда вполне демократичная и я просто приводил его с собой на случавшиеся посиделки.
О проекте
О подписке