Цитаты из книги «Критика цинического разума»

Здесь впервые проявляется почерк кинического модерна: сказать «да» действительности как действительности, чтобы оказаться в состоянии нанести пощечину всему, что является всего лишь «прекраснодушным мышлением».

В противоположность этому действительность имела для представителей авангарда вкус самой что ни на есть сырой и грубой негативности, и именно это объясняет, почему мирные и антимилитаристски настроенные дадаисты Цюриха в 1916 году (почти все без исключения – эмигранты из воюющих стран) причисляли к своим врагам даже пацифистов – по той причине, что последние, будучи постыдно нереалистичными, противопоставляли реальности голый идеал мира.

От буржуазного «института искусства» (Петер Бюргер) дада требует только одного: того мотива, который обеспечил искусствам в буржуазный век их философский момент, – момент аморалистской свободы выражения.

С возникновением дада[291] на сцене появляется первый неокинизм XX века. Его атака направлена на все, что принимает себя «всерьез», будь то в сфере культуры и искусств или в сфере политической и буржуазной жизни.

Метод изложения и описания – ассоциативный и в то же время конструирующий. В основе его – обильное цитирование.

В этом-то и кроется коварство Веймара как объекта исследования. Нельзя вести речь об этом времени, совершенно не учитывая того, что те, кто жил тогда, уже достаточно сказали о самих себе. В их наивысших достижениях, несмотря на существование противоположных примеров, культура Веймарской эпохи предстает перед нами как весьма внимательная к себе и бдительно следящая за собой эпоха в истории, как эпоха, отличающаяся высоким уровнем рефлексии, склонная к раздумьям, полная фантазии и умеющая ярко выразить свои мысли, как эпоха, насыщенная самонаблюдением и самоанализом.

Пока мы не постигнем цинизм эксплицитно, от нас будет ускользать самое существенное в веймарской культуре. Поэтому наша саморефлексия будет иметь приоритет перед историографией.

теперь выволакивается на свет яростным стремлением докопаться до истины, что неизбежно представляет все это в двойственном свете, делая «секретами, которые известны всем и каждому».

Тогда мы видим Веймар как ту эпоху, в которую были, в сущности, заложены основы этой цинической структуры, – в том ее аспекте, в котором она завладевает культурой и начинает господствовать над ней. Именно тогда стратегические имморализмы начинают просачиваться из ранее герметически закупоренной среды в коллективное сознание, и то, что доныне считалось «профессиональными секретами» реальной политики, дипломатии, генеральных штабов, тайных служб, организованной преступности, проституции и директоров

Я полагаю, что специфические формы сознания веймарской культуры снова начинают открываться для нас через призму цинизма нашего времени, который пришел к постижению самого себя.