Глава 6

Дом номер 21 на улице Коленкур являл собой добротное четырехэтажное здание с зелеными ставнями и изящными железными балкончиками. Над всем этим былым великолепием витал унылый дух благородных экспериментов, потерпевших абсолютную неудачу, ибо затея изначально была безумной.

Возведенное вскоре после Франко-прусской войны неким господином Левалье здание по задумке создателя должно было стать первой ласточкой великолепного проекта, целью которого была сдача внаем роскошных квартир благочестивым зажиточным семьям. Поначалу арендаторов восхитили по-деревенски свежий воздух Монмартра и роскошные апартаменты – газовые светильники на каждой лестничной площадке, туалет на каждом этаже, а в двух квартирах даже собственные ванны, – а также обходительность и приветливость консьержки, мадам Мишлен Лубэ.

Однако очень скоро жильцы ощутили на себе и неблагоприятное воздействие нравственной атмосферы Монмартра. Вечером по дороге домой благочестивым мужьям приходилось продираться через кордоны проституток, которые нахально норовили ухватить под локоток, обещая им незабываемое удовольствие, которое не могли обеспечить благоверные. Некоторым из этих господ удавалось-таки добраться до дома в тот же вечер, другим – нет. Вскоре начались ожесточенные семейные скандалы. Утирая глаза уголком передника, мадам Лубэ наблюдала, как жильцы съезжают один за другим. А иногда и целыми группами.

В течение нескольких месяцев дом пустовал. Наследники господина Левалье – сам капиталист тихо скончался, к счастью не застав краха своего предприятия, – велели мадам Лубэ снизить требования к моральному облику арендаторов до того предела, чтобы сдавать жилье всем желающим, располагающим достаточной суммой для внесения ренты. Таким образом, когда через несколько дней заявилась местная потаскуха в боа и чулках в сеточку и поинтересовалась о квартирке на втором этаже, то у мадам Лубэ не было иного выбора, кроме как взять ее грязные деньги.

Затем на четвертый этаж въехал рыжий великан-художник. Он сразу же взялся за дело. Для начала сломал перегородку между двумя комнатами, превратив помещение в просторную студию. Обломки стены выволок на лестничную площадку и бросил их там. Затем проделал огромное окно в стене. Прохожие, мягко говоря, были ошарашены, когда откуда-то сверху на них сыпались куски кирпича. Они задирали головы и грозили кулаком художнику, который плевал на них с высоты своего положения. Мадам Лубэ была вынуждена вмешаться. Несколько раз она поднималась наверх и принималась стучать в дверь. Когда же дверь наконец распахнулась, то перед мадам предстал совершенно голый потный художник с молотком в руке и с растрепанной бородой, обсыпанной штукатуркой. «Ну, не здорово ли? – восторженно взревел он. – Теперь я могу рисовать. Теперь у меня есть студия!» Эксцентричный жилец был насильственно выдворен из дома ажанами, когда начал выпиливать в двери дыры – для вентиляции.

С тех пор дом Левалье заселяла разношерстная местная публика. Краска постепенно сошла с его стен. Затем начала отлетать штукатурка с потолков, коридоры заполонили тараканы. Горестно вздохнув, мадам Лубэ убрала в сундук аккуратное платье из альпаки и корсет из китового уса. Она научилась закрывать глаза на происходящее, принимать всех подряд арендаторов, изначально ожидая самого худшего и обычно получая ожидаемое. Целыми днями она просиживала в своей каморке, посвящая время чтению газет, уходу за геранью, горшок с которой она выставляла на подоконник с приходом весны, и подолгу разговаривая с Мими, полосатой бездомной кошкой, ставшей ее лучшей подругой и собеседницей. Она превратилась в толстую старуху с двойным подбородком, единственный столп благочестия среди беспутства Монмартра.

Тем октябрьским утром 1885 года она стояла у окна кухни, попивая кофе со сливками и глядя на то, как из чрева уходящей ночи появляется новый мрачный и дождливый день.

– Ну что за место этот Монмартр! – вздохнула она. – Ужасное место!

Еще какое-то время мадам Лубэ созерцала залитые дождем оконные стекла – толстая круглолицая женщина в широкой коричневой юбке и шали. Ее седеющие волосы были собраны на макушке в крохотный пучок размером не больше яйца, а в глазах застыла тоска деревенской жительницы, волею судьбы вынужденной жить в городе.

Дождь монотонно барабанил по блестящим крышам мансард, грязными потоками стекал по стенам обветшалых зданий, жалкими слезами капал с карнизов, булькал в водосточных трубах и струился между отполированными до блеска булыжниками мостовой, то и дело собираясь грязными лужицами, похожими на небольшие зеркала. На Монмартре дождь казался каким-то особенно унылым, мрачнее, чем где-либо еще в Париже. Это было просто водяное опустошение, отчаяние, превратившееся в воду.

Мадам поднесла чашку к губам, собираясь отхлебнуть еще немного кофе и, бросив напоследок обиженный взгляд на улицу, вперевалочку подошла к мягкому креслу у окна, где проводила большую часть своего времени и откуда было хорошо видно все происходящее на улице. Она с кряхтеньем опустилась в кресло, подоткнула юбку, пристроила поудобнее подушечку, которую обычно подкладывала под спину, затем взяла со стола очки в железной оправе и принялась листать газету.

Как и все парижские консьержки, мадам Лубэ была постоянной и благодарной читательницей газет. Наспех пробежав заметки о землетрясении в Японии, резне в Индии, революции в Перу, войне на Балканах, перешла к более интересным вещам. Прочла первый абзац статьи о Всемирной выставке, которую собирались устроить в 1889 году, то бишь через четыре года, и ради которой хотели выстроить огромную железную башню прямо посреди Парижа.

Железная башня – ну это уж слишком! Раздраженно передернув плечами, мадам раскрыла страницу со светской хроникой. Обычно при чтении бульварных сплетен в ее воображении возникали роскошные гостиные или фойе консерватории, где в кадках растут раскидистые пальмы, а учтивые аристократы в вечерних костюмах и их изысканные дамы в платьях из тафты с длинными шлейфами и перчатками до локтя грациозно вальсируют под великолепную музыку или просто прогуливаются и ведут умные беседы.

Однако этим утром светские новости оказались на редкость скучными. Опустив газету на колени, консьержка достала из кармана передника четки. Губы сами собой зашептали «Богородице…», а ход мысли стал постепенно замедляться и вскоре остановился совсем. Голова упала на грудь, а подбородок уперся в шаль на груди. Старушка заснула.

Когда она проснулась, дождь прекратился. Бусинки воды время от времени срывались с карниза, но в сером облачном небе появились огромные голубые лоскуты. Мадам уже собиралась возобновить прерванную молитву, когда с улицы донесся грохот приближающейся повозки. Раздвинув занавески, она увидела, как из остановившегося фиакра, опираясь на короткую трость, выходит бородатый господин в черной шляпе и сюртуке.

– Мими, ты только глянь, карлик! – охнула она, разглядывая приближающегося посетителя, а затем посеменила к двери. – Да, господин?

Незнакомец учтиво снял шляпу, и мадам отметила его короткие волосы, аккуратно расчесанные на пробор.

– Вы не могли бы показать мне квартиру со студией? В объявлении на стене вашего дома говорится, что она сдается? – попросил незнакомец.

– Конечно, господин… – кивнула консьержка, прикидывая, что в нем не больше четырех футов росту. Вежливый, он смотрел на нее снизу вверх через толстые стекла пенсне и ждал. – Но это на четвертом этаже, – неуверенно добавила она, украдкой взглянув на его ноги. – И лестница довольно крутая.

– Да уж, похоже на то, – согласился карлик, разглядывая лестницу в дальнем конце коридора. – И все равно, можно посмотреть квартиру?

Мадам Лубэ снова с сомнением взглянула на него, затем подхватила юбку и начала восхождение. Он последовал за ней, одной рукой держась за перила, другой опираясь на трость, заставляя ноги поднимать со ступеньки на ступеньку вес непропорционального тела.

К тому времени как они наконец добрались до четвертого этажа, посетитель совершенно выбился из сил. На лице его блестели капельки пота.

– Вы были правы! – выдохнул он, пытаясь выдавить улыбку. – Лестница действительно крутая! – Достал из кармана носовой платок и вытер лицо. – Все равно что восхождение на Альпы! – усмехнулся он.

Мадам заметила, что у него красивые зубы и большие карие, по-детски наивные глаза. Несмотря на бороду, он выглядел очень молодо.

– А господин действительно художник? – с подозрением спросила она.

– Нет. Пока еще нет. Я только учусь. – Его полные алые губы растянулись в улыбке. – Только что начал третий год обучения в мастерской профессора Кормона, а теперь собираюсь работать над картиной для Салона. Именно поэтому мне и нужна студия.

Она с сомнением разглядывала незнакомца. Боже мой, еще один художник! Хотя, возможно, он не так уж и плох. Выглядит таким маленьким и беззащитным, к тому же вежливый. И еще у него хорошие, добрые глаза. Что ж, может быть, с ним-то как раз и не будет хлопот.

Она повернула ключ в замке и толкнула дверь.

– Ух ты! – воскликнул он, задохнувшись от восхищения. – Это же настоящая студия!

Еще несколько мгновений он стоял, замерев на пороге, восторгаясь огромной пустой комнатой, ее светло-серыми стенами, пузатой печью посередине и большим, до самого потолка, окном.

А затем торопливо заковылял к окну и принялся вглядываться в панораму островерхих крыш и дымоходных труб.

– Замечательный вид! – бросил карлик через плечо. – В ясные дни отсюда, наверное, можно видеть Нотр-Дам.

Затем он повернулся и взглянул на узкий лестничный марш, ведущий на балкон с изящным кованым ограждением.

– А что там, наверху?

– Слева спальня, – принялась рассказывать она, а он уже взбирался вверх по лестнице.

Снизу ей было видно, как посетитель заглянул в маленькую комнатку, стены которой были оклеены настоящими обоями, бормоча себе под нос: «Недурно, очень недурно!»

Затем толкнул другую дверь и не смог сдержать изумления.

– Боже мой, ванна!

– Да, господин, этот дом строился для приличных, богатых людей. А не для той шушеры, что ошивается здесь, на Монмартре! Но должна предупредить, что туалет не работает. Живший тут до вас художник имел обыкновение бросать туда штукатурку. Это же додуматься надо! Просто уму непостижимо! Но в конце коридора есть другой туалет, и вы можете пользоваться им, пока не починят этот. Ванна, кстати, тоже не работает, но если господин любит принимать ванны, – судя по ее тону, приличные люди этого не делали, – я распоряжусь, чтобы ее починили.

– Ничего, ничего, мне не к спеху, – отмахнулся визитер, спускаясь по лестнице. – Я ведь не собираюсь здесь жить. Студия мне нужна для работы. А так мы с другом снимаем квартиру на улице Фонтен.

Заглохнувшие было подозрения принялись одолевать ее с новой силой. Две квартиры! Нормальный человек не станет тратиться сразу на две квартиры…

Спуск по лестнице оказался столь же трудным, как и подъем, и проходил в гробовом молчании. Мадам Лубэ с тревогой следила за тем, как осторожно незнакомец проверяет надежность каждой ступеньки при помощи короткой трости. Как пить дать, как-нибудь оступится и свернет себе шею…

– Я беру студию, – объявил он, когда они оказались в ее в каморке.

– А вы уверены, что она вам подходит? – уточнила консьержка, не в силах скрыть тревожные предчувствия. – Лестница ведь ужас какая крутая…

– Нет-нет, это ерунда, – передернул плечами он. – Я уже привык к таким лестницам. Мастерская тоже находится на четвертом этаже, и лестница там ничуть не лучше этой. Зато хорошая тренировка для ног. И сколько вы хотите за студию?

– В год?

Он кивнул.

– Четыреста двадцать франков, – объявила она, внутренне готовясь к неминуемому торгу.

– Годится. Когда можно въехать?

Столь безоговорочное принятие условий потрясло консьержку настолько, что она согнала Мими с кресла и придвинула его посетителю.

– В любое время. Но я должна записать ваше имя в книге.

Мадам Лубэ принялась метаться по комнате в поисках амбарной книги. Найдя ее, чинно села за стол, поправила очки на носу и торжественно обратилась к нему.

– Итак, ваше имя? – Она приготовилась записывать. – Это для полиции. Им до всего дело есть.

– Разумеется. Тулуз. Анри де Тулуз…

– Я не спрашивала, где вы родились. Меня интересует только ваше имя.

– Я понимаю. Но Тулуз – это и есть мое имя.

Она отложила ручку.

– Тулуза, господин, это не имя, а название города, – терпеливо принялась втолковывать она. – Вы бы еще Парижем назвались или Марселем… Ладно, а теперь назовите мне ваше настоящее имя. – Она снова взяла ручку и занесла над страницей.

– Но я вам уже назвал его – Тулуз, – уперся он. – Это не моя вина, что…

– Я вижу, господин любит пошутить, – обиженно проговорила она. – Лично мне все равно, кем вы себя назовете – Наполеоном или Жанной д’Арк, но только полиции это вряд ли понравится. – Она снова занесла перо. – А теперь будьте любезны назвать свое имя, а также год и место рождения. Все, короче.

И он медленно продиктовал:

– Анри-Мари-Раймон де Тулуз-Лотрек и Монфа. Родился в Альби, 24 ноября 1864…

Тем днем мадам Лубэ, как обычно, отобедала в одиночестве, поговорила за жизнь с Мими, подмела лестницу, напомнив нескольким жильцам о необходимости внести плату за жилье, поморила тараканов, а ближе к вечеру зажгла керосиновую лампу и снова уютно устроилась в мягком кресле, собираясь углубиться в чтение.

И тут, второй раз за день, она услышала стук колес приближающейся кареты. Она по привычке откинула занавеску, вглядываясь в полумрак за окном. Ее удивлению не было предела. Это был не просто фиакр! Ведь извозчики на фиакрах не носят шляп с кокардами, белых рейтуз и сапог. Неужто частное ландо? Интересно, кто это мог быть…

Консьержка с трепетом наблюдала, как ландо остановилось перед домом и кучер в ливрее спустился со своего места, чтобы открыть дверь.

Из кареты вышла стройная седоволосая дама. Она что-то приказала кучеру и, с любопытством осмотрев дом, вошла в подъезд.

– Да, мадам? – бросилась к ней старушка. – К вашим услугам, мадам.

– Мне необходимо поговорить с вами, – негромко произнесла посетительница.

Мадам Лубэ отметила, что скрытое под черной вуалью лицо женщины казалось очень бледным. На незнакомке было черное платье простого покроя, короткая соболиная накидка, в руках муфта, тоже из соболя. Консьержка жестом предложила даме кресло, даже заботливо поправила подушку у нее за спиной. Затем присела на стул, чинно сложив руки на коленях, и приготовилась слушать.

– Мой сын сегодня утром арендовал студию…

– Ваш сын! – Мадам Лубэ даже задохнулась от неожиданности. – Вы имеете в виду карлика… – Эти слова вырвались сами собой, и она осеклась, испуганно зажав рот рукой. – Простите, мадам, – сконфуженно пробормотала она. – Я вовсе не хотела…

Губы дамы побелели, на лице появилось страдальческое выражение.

– Да, – в конце концов выдавила она. – Это мой сын. В детстве он сломал обе ноги…

Сидя в крохотной каморке при тусклом свете керосиновой лампы, графиня рассказывала об Анри – о его таинственной болезни, о сломанных ногах, о тщетном лечении, о страшных приступах. Мадам Лубэ не могла сдержать слез. Социальные барьеры исчезли.

– Именно поэтому я решила побывать у вас, – закончила посетительница. – Пожалуйста, уж присмотрите за ним. И если, не дай бог, что-нибудь случится, если он вдруг повредит ноги, немедленно дайте мне знать.

– Не волнуйтесь, мадам, – заверила мадам Лубэ, громко сморкаясь в большой носовой платок. – Я буду ходить за ним, как за родным сыном. Прослежу, чтобы в студии всегда было хорошо натоплено к его приезду, чтобы он надевал пальто, когда на улице прохладно. И ни словечка не скажу о вашем визите. Я знаю, какими щепетильными становятся мальчики в этом возрасте.

И, уже провожая графиню до двери, она спросила:

– Прежде чем уйдете, вы не могли бы назвать мне его настоящее имя? А то мальчик сказал, что он Тулуз. Разумеется, я понимаю, что это просто шутка…

– Да, он Тулуз. Его отец – граф Альфонс де Тулуз-Лотрек.

– Граф! Значит, он тоже граф, да?

– Да, – устало согласилась посетительница, – но титулом не пользуется. Хотя в наши дни до этого никому нет дела.

Они на мгновение задержались перед дверью.

– Спасибо вам, мадам Лубэ, – протянула руку графиня.

Мадам Лубэ проводила взглядом ландо, вскоре исчезнувшее из виду в конце улицы. На город опустилась ночь. В туманной темноте то здесь, то там зажигались желтые квадраты окон. Где-то вдалеке раздался протяжный гудок паровоза, походящий на жалобный крик раненого зверя. На душе кошки скребли. Печаль больших городов нависла и над Парижем.

А несколькими днями позже обитателей улицы Коленкур поразила необычная похоронная процессия. Катафалк, влекомый тощей, еле передвигающей ноги кобылой, был доверху нагружен плетеной мебелью и прочим скарбом, среди которого особенно бросались в глаза три мольберта, стол для рисования, высокая лестница и гипсовая копия Венеры Милосской в натуральную величину, очень напоминавшая оживший труп. На месте кучера восседал бородатый молодой великан, отчаянно щелкавший кнутом и горланивший фривольную песенку, прерываясь время от времени, чтобы вынуть изо рта длинную трубку и перекинуться шутками с местными прачками и выглядывающими из окон девицами.