Художница

Майя проснулась в благословенной тишине.

Никто не звал её, не требовал соску, воду, любимую игрушку. Никто не просил посидеть рядом с кроваткой, потому что приснился плохой сон.

Она потянулась, разметав по подушке свои непослушные кудри, и в этот момент сердце ухнуло куда-то вниз.

«ПОЧЕМУ НИКТО МЕНЯ НЕ ЗОВЁТ?!» – Майя резко села и вперила взгляд в часы. Семь утра. Всё в порядке: дети спят.

Она рухнула обратно на подушку и поняла, что, как бы остро она сейчас ни нуждалась во сне, уснуть ей не удастся.

Майя попыталась посчитать, сколько раз за ночь сегодня вставала. Один раз Миша попросил попить, и два раза Артуру снился плохой сон. Лиза, кажется, только единожды теряла свою любимую куколку, с которой всегда спала. Итак, сегодня счёт 3:1 в пользу близнецов. А ведь Майя наивно думала, что, когда они подрастут, станет легче.

Начало дня, как всегда, принесло тучу мыслей и тревог. Она попыталась успокоиться, насладиться минутами тишины.

За окном было 14 октября 2021 года. Ровно десять дней прошло с момента, когда на планете начались необратимые изменения, которые большинство жителей Земли пока ещё объясняло своей рассеянностью и неорганизованностью.

Над городом плыл холодный рассвет. В окне ещё в лёгкой дымке висела луна. Видно было, что она покатая, белая, как бильярдный шар, а на боках вмятины, словно от удара кием.

Майе вспомнился сон, который она видела этой ночью.

«Через мрак и звёзды идёт седая бледная старуха и хлопает в ладоши. Бах! Между её ладонями лопаются звёзды, как электрические лампочки, и гаснут навсегда. Старуха идёт неторопливо, насупив брови и выставив крючковатый нос с бородавкой. Бах! Бах!

Майя смотрит на неё с Земли, машет руками, кричит, просит, чтобы старуха прошла мимо, повернула. Но звёзды продолжают взрываться между морщинистыми ладонями, они сыплются стеклярусом в чёрные дыры её карманов. А старуха, не изменяя курса, движется к Земле. Бах! Бах! Шаг, ещё один…

Иногда старуха берёт очередную звезду или планету и засовывает в рот – так, словно собирает чернику. Песок хрустит у неё на зубах.

У Майи подгибаются ноги. Сейчас придёт конец семье: дочке и близнецам, мужу, ей самой и всему живому. Хлопок – и синие киты лопнут наподобие виноградин, стаи птиц разлетятся на перья, океаны брызнут в стороны, небоскрёбы кубиками рухнут в пропасти, и тысячи голосов вскрикнут в последний раз.

Она уже видит, как гигантские ладони приближаются справа и слева, слышит сухой треск старческих суставов. Майя в отчаянии делает глубокий вдох и начинает расти, надуваться, как воздушный шар, её тело устремляется вверх. Она летит навстречу существу, готовому уничтожить её любимый мир, и взрывается кучей осколков, капель, пуль, собственных копий.

Последнее, что она видит, – удивлённое лицо старухи…»

Странный сон. Возможно, когда-нибудь она его нарисует.

Майя приоткрыла балконную дверь и по привычке посмотрела вниз. Петербург отсюда, с высоты элитной многоэтажки, выглядел крохотным, но видно было, что муравейник просыпается.

Первый очнувшийся после сна трудоголик уже вышел на тропу войны, взял в руку портфель и топал к станции метро. Мужичок в кепке задумчиво курил, пока прогревался мотор его старенькой «Лады». В мире электронных сигарет и входящих в моду электромобилей он выглядел человеком-динозавром, застрявшим в другой эпохе.

Дамочка в пижамных штанах, зевая, выгуливала понурого лабрадора. Неоновый ошейник поблёскивал голубыми и красными огнями и делал пса похожим на китайскую игрушку.

Одинокие, никогда не спящие такси, шурша шинами, ехали в сторону аэропорта. По проспекту тащился, позвякивая, пока ещё пустой трамвай. Эта новая модель должна была ездить бесшумно, но что-то в ней всё равно время от времени звякало.

Может быть, Майе показалось, но даже отсюда, с высоты, люди выглядели какими-то вялыми, потерянными. А трамвай ехал так, словно ему публично сделали выговор в депо.

«Может быть, что-то с атмосферным давлением?» – предположила она.

Зевнула, поёжилась и подумала, что всегда хотела жить ближе к земле. Во всех смыслах.

Когда-то они с родителями жили в крохотной хрущёвке на окраине города, и Майя считала за радость, если от сестёр ей доставалась какая-нибудь обновка из одежды. И хотя в те времена, ей так не казалось, сейчас она бы была счастлива иметь меньше вещей. Особенно в те минуты, когда бралась за уборку.

Её дети, по-видимому, будут воспринимать холл с хрустальной люстрой, большую ванную и отдельную комнату для игр как должное. Отец дал им всё, о чём можно было мечтать. Только его самого с ними почти не бывает…

Майя вздохнула и юркнула в ванную. Начала приводить себя в порядок – такая возможность выпадала ей нечасто. Она долго смотрела в зеркало, пока расчёсывала волосы: искала признаки старения в тонких морщинках у глаз и вдруг поняла, что уголки рта у неё смотрят вниз. Майя с усилием улыбнулась, стараясь отыскать в себе едва бьющие источники беспокойства.

Их оказалось много.

Во-первых, муж снова в командировке. Во-вторых, ей нужно успеть до вечера организовать собственную выставку картин, на которую уже приглашены гости. В-третьих, скоро проснутся дети и их снова – да, снова – нужно будет кормить и развлекать.

Она набрала в ладони воду и опустила в неё лицо. Одновременно с этим спокойное утро закончилось и тревожные мысли полились через край. Они смешивались, разделялись, снова смешивались, и Майе казалось, что она думает обо всех проблемах сразу.

«…Он в командировке. Ну и что такого? Он и так всё время в разъездах. Да, в этом и проблема. Я тут одна. С детьми. Одна – и с детьми. Странно звучит…

Ладно, я справлюсь. Выставка. Надо выбрать, что показывать. Нужно было сделать это раньше, в субботу. Но когда? Глеб опять уезжал куда-то по работе. Так. О прошлом думать нельзя. Только о настоящем. Иначе я свихнусь. Итак, что ещё нужно для выставки? Успели они распечатать буклеты или нет? И починили лампу в углу? Послать приглашение Хлемингу, он может написать в журнале «Чёрный квадрат». Опять я это делаю в последний момент. А картина, конечно, не высохла…»

Майя засунула в рот зубную щётку, повесила на шею полотенце и, босая, побежала вниз по лестнице. Привычно скользнула глазами по фотографиям на стене. Они с мужем рядом с палаткой на берегу озера в Карелии. Сбежали от всех, растворились на три дня в сосновых дебрях, напились хвойного воздуха, накупались голыми ночью в озере, наелись черники и, пропахшие дымом, вернулись в город. Это было так давно, что кажется неправдой. Неужели это больше никогда не повторится?

«О прошлом думать нельзя».

Она встала на носки. Достала с верхней полки потайной ключ от двери под лестницей, повозилась с замком и… вошла в свою мастерскую.

Майя до сих пор не верила, что у неё есть собственная мастерская. Это была небольшая комнатка с окошком. Недостижимая мечта, которая сбылась раньше времени. Лучший подарок мужа, уступившего свой кабинет, в котором он почти не бывал. То, что у большинства женщин стало бы гардеробной, у неё было местом творческого безумия.

Однако хаоса здесь не наблюдалось – краски аккуратно убраны, кисти, разложенные по размеру, сохнут на тряпице. Только лежащая на подоконнике палитра, похожая на морское дно, за которое борются мидии, звёзды и рапаны, хранила следы битвы за нужный цвет.

Ещё одним местом боя было полотно, над которым Майя работала уже больше года. Картина стояла на мольберте посреди комнаты, и в рубиново-жёлтых мазках, как в огне, когда на него долго смотришь, постепенно начинали проступать фигуры. Это были силуэты женщин, стремящихся прочь друг от друга. Их руки, ставшие ветвями, мешали им разъединиться.

Она обошла мастерскую по кругу, как делала каждый раз, когда заходила сюда.

Её знакомые художники многое готовы были отдать за то, чтобы иметь возможность свободно работать в специально отведённом для этого месте. А у Майи такая возможность была. Вернее, была лишь призрачная иллюзия возможности.

Она редко находилась здесь.

Злая ирония! Пока у Майи не было своей мастерской, она работала каждый день и могла выдать до сотни картин за год. В её голове всегда рождались новые композиции. Но стоило ей так легко получить собственный уголок, как вся жизнь ощетинилась на неё и стала за шиворот тянуть из мастерской. Больше не было времени, чтобы часами стоять у холста.

С каждым годом идей становилось всё меньше. Одновременно с новой квартирой на свет появились близнецы, и с прежней жизнью было почти покончено.

Как же это порадовало свекровь и мать, которые терпеть не могли друг друга, но в одном были единодушны: Майя занимается ерундой и ей давно пора завести детей.

А когда она родила троих, ей говорили, удивляясь: «Почему ты так мало пишешь? Ты же называешь себя художницей!»

Ей хотелось послать всех подальше: они только и делали, что говорили. За пять лет материнства бабушки всего пару раз предложили Майе посидеть с внуками. Всякий раз, когда она просила об этом, её просьбу или не слышали, или выполняли с секундомером в руке.

Она не хотела жаловаться, особенно самой себе. Муж сделал всё возможное, чтобы она могла воспитывать детей и заниматься делом, которое любит. Он дал ей не только мастерскую, но и нашёл знакомых, которые помогали устраивать выставки. Это была непростительная роскошь.

Несмотря на это, все попытки мужа вернуть её к прежним занятиям только увеличивали страдания. Ведь самое горькое – не иметь возможности пользоваться тем, что имеешь. Она действительно не успевала заниматься и живописью, и детьми. Наверное, она согласилась бы остаться без мастерской в обмен на то, чтобы муж чаще мог проводить время дома.

Майе часто приходила в голову мысль, что родиться художником в этом мире, если вдуматься, отвратительно. Большинство людей только делает вид, что живопись для них что-то значит. Они даже профессией это не считают. Художники никогда не смогут дать то, что дают пекари, врачи или инженеры. Для многих художники – это балласт человечества.

Но ведь ей дан зачем-то именно такой талант! Она ни бум-бум в музыке и математике, а рисовать у неё всегда получалось лучше всего. Значит, она кому-то нужна? Если за тысячи лет существования человечества художники не исчезли как вид – приспособились, выжили и научились оставлять себе подобных, – может быть, они что-то значат?

Но невозможность заниматься любимым делом – это далеко не всё, что волновало Майю. Выставки были её единственным способом заработать.

Удобства, которыми семья окружила себя, появились в период расцвета компании мужа, – тогда её прибыль достигла максимума. В то время у них ещё не было детей. Однажды Глеб Шатров пригласил молодую супругу на свидание в их будущую квартиру. Это был один из красивых жестов, которые он так любил, а ипотека, хотя её ещё нужно было выплатить, в то время казалась сущим пустяком.

В квартире уже был сделан ремонт, и Майя почти ничего не могла добавить к внутреннему убранству. Всё до мелочей предусмотрел дизайнер. Наверное, многих женщин это только порадовало бы, но у Майи, как художника, возникло чувство собственной бесполезности.

Конечно, её поразило в этой квартире всё, включая два яруса и лестницу, – но она ещё долго не могла почувствовать себя здесь хозяйкой. Она была достаточно умна, чтобы не сказать об этом мужу, ведь он так старался! Но, как оказалось, за деньги можно купить жилплощадь, но нельзя купить дом.

Когда на свет появились близнецы, выплачивать ипотеку стало сложнее. Майя и Глеб уже не путешествовали так часто, как раньше, и почти никуда не выходили по выходным. Пройдя через бессонные ночи и все тяготы материнства, Майя стала куда более практичным человеком. И если в гости на ужин приходили коллеги мужа – ей приходилось хорошенько продумать список продуктов, чтобы дотянуть до следующей зарплаты. Когда она говорила об этом Глебу, он словно не слышал её. Статус успешного специалиста в крупной компании «Дон Кихот Групп», занимавшейся строительством альтернативных источников энергии, слишком нравился ему. Он свято верил, что ветряки скоро появятся на территории всей России, и не желал замечать, что с момента покупки квартиры цены выросли, а его доходы уменьшились.

Единственное, что Майя умела делать хорошо, – это рисовать. Поэтому она планировала пополнять семейный бюджет своим ремеслом. Продажа картин приносила хоть нерегулярный, но ощутимый доход – в том случае, если находился безумный коллекционер, готовый купить хотя бы одно полотно за большие деньги. Но для того, чтобы покупатель нашёлся, следовало организовывать новые и новые выставки.

Майя на цыпочках подошла к холсту и сделала то, за что в художественном училище её страшно наказали бы, – потрогала кончиком пальца жирный мазок краски. На коже осталась красная точка. Конечно, за ночь краска не успела высохнуть, и теперь Майе придётся проявить чудеса изобретательности, чтобы довезти полотно до выставки. Ей пришлось дописывать картину в последний момент – и вот результат.

Майя долго глядела на своё творение, кусая губы и думая, что ещё необходимо добавить. Она уже коснулась лакированной кисточки, как вдруг сверху послышался тоненький голосок.

«Уже? Ох… Это Лиза. Она всегда встаёт первой».

Майя с трудом оторвала взгляд от холста. Повернулась к двери и поняла, что всё ещё держит во рту зубную щётку.

Добежав до ближайшей раковины, она прополоскала рот.

По мере того как Майя поднималась по лестнице, голосок всё больше превращался из жалобного призыва в плач. Она ничего не могла с собой поделать, но этот звук раздражал её, сводил с ума.

Вроде бы она давно должна была привыкнуть к детским слезам и крикам, но в них слышались голоса её матери и свекрови, голоса её сомнений – всего того, что она хотела и не успевала совершить. Первый крик утром означал конец её личной жизни и начало механической заботы о детях.

Когда Майя вошла в комнату, Лиза сидела в кроватке и смотрела на дверь взглядом, полным вселенской скорби. Стоило маме приблизиться, как лицо девочки в мгновение засияло. В каких бы мрачных чувствах Майя ни приходила утром к детям, одной такой улыбки было достаточно, чтобы все проблемы на время забылись. Неподдельная радость, которая сквозила в лице дочки, когда в начале дня рядом с её кроваткой появлялось самое дорогое существо, рушило стену любого уныния.

Обычно Майя начинала целовать маленькие ручки и лоб, а дочка долго обнимала её в ответ, рассказывая, что ей снилось. Затем они шли будить близнецов и вместе завтракали. Но сегодня был необычный день, это Майя ощутила уже в тот момент, когда, проснувшись, выглянула из окна. Лицо девочки, несколько секунд сиявшее, вдруг снова сделалось капризным, она плюхнулась обратно на подушку и закрылась одеялом.

Майя попыталась поиграть с девочкой, хватая её за ножки. Но Лиза только недовольно хныкала, глубже зарываясь в одеяло.

Будить близнецов Майя пошла одна – нужно было вести их в садик, а Лизу придётся тащить с собой – не оставишь же её дома. Она представила, как одевает троих детей, как они разбегаются кто куда, и от этого ей стало дурно.

Братья ещё спали. Артур лежал поверх одеяла, раскинув руки, и жалобно поднимал во сне брови. Миша свернулся в калачик и мирно сопел. Майя хотела тихонько выйти – они ещё не опаздывали, – но Лиза решила, что о ней забыли, и снова начала стонать и плакать. Артур, разбуженный её воплем, заметался по подушке. Майя провела ладонью по его лбу и поняла, что у мальчика жар.