Чёрная Стрела

Она давно научилась различать свет и тьму. Это было первое, что она усвоила, когда сидела там, согнувшись в три погибели, упершись головой в твердую полупрозрачную оболочку.

Cвет был бархатистым красным, тьма – глухой и непроницаемой. Свет означал – холод, опасность, темнота – присутствие рядом кого-то огромного и теплого.

Она слышала поскрипывание веток внутри своей камеры, хотя и не знала еще, какой звук издает старое узловатое дерево. Скоро, скоро он превратится в ласкающую музыку… Со всех сторон до нее доносилось тихое постукивание: такие же, как она, заключены внутри жестких оболочек. Она начала узнавать хриплый крик существа, дарящего тепло, – это язык, на котором она будет учиться говорить.

Она не понимала, где начинается ее тело и где заканчивается.

Однажды она попыталась отвернуться от света и вдруг ощутила, где у нее голова. Что-то твердое и тяжелое мешало ей шевелиться. Зачем ей это громоздкое приспособление? Она попыталась избавиться от него и с удивлением обнаружила, что им можно царапать стенки своей камеры. Что, если черное острие прочнее, чем окружавшая ее красная оболочка? Она стукнула наконечником о стенку. Тепло снаружи манило и дразнило ее – тепло того огромного существа. Здесь, в камере, никогда не хватало тепла.

Тесная камера начала причинять боль, и черное тяжелое копье на ее голове все чаще стало царапать твердую оболочку. А потом, когда мышцы на шее окрепли, она начала неустанно с восторгом колотить острием удерживающую ее сферу. Наружу! К теплу!

Однажды крохотная скорлупка откололась под ударами копья. В камеру проникла тонкая струйка света.

Тут же огромное острие упало с неба и разбило на куски ее тюрьму. Когда она увидела существо, жившее снаружи, ее объял страх. Над ней возвышалась черная гора, одетая в серые облака. Каплей смолы сверкал круглый глаз. Гигантский клюв уже освобождал из камер ее братьев. Гора действовала очень осторожно – но в ее оружии было достаточно силы, чтобы убить.

– Каргхххх! – Гора издала пугающий и вместе с тем радующий и знакомый звук.

На крик существа прилетело второе, гораздо крупнее, с более густым воротником вокруг головы. От страха она раскрыла рот. Прямо на язык (она только что узнала, что у нее есть язык) попало что-то вкусное и жирное. Она увидела, как второе существо кормит ее братьев. Она поняла, что у двух этих существ нужно учиться жизни, ей захотелось повсюду следовать за ними, но у нее еще не хватало сил.

Снаружи камеры было холоднее. Свет, который раньше сулил холод, теперь приносил тепло, а с наступлением темноты могла прийти смерть.

Темнота – несет смерть. Вот урок, который она никогда не забудет. Один из ее братьев скоро выпал из гнезда, ночью, когда на земле его ждал поздно выпавший снег. Она слышала, как волновались родители, как они кружили над гнездом, отгоняя кого-то.

Теперь звуков стало так много, что она еле успевала их запоминать. Больше всего шумели двуногие бескрылые существа с большими головами: неосторожные и медлительные, они щебетали, как воробьи, и пока их рты были раскрыты, становились рассеянными и легко упускали из виду добычу. А когда двуногие забирались в грохочущие и ревущие яйца, шум от них не давал одной вороне услышать другую.

Больше всего она любила время перед рассветом, когда наступала пора птиц. Небольшой сад между домами наполнялся песнями. Отдельная мелодия означала право каждого на завоеванную территорию. От силы песни зависело, выживет птица или нет. Но ее родители никогда не пели для того, чтобы выжить. Они умели охотиться и собирать, подкрадываться и вовремя замечать опасность; они могли напасть на обидчика в случае необходимости.

Слушая других птиц, маленькая ворона быстро поняла, что из камеры попала в мир, где ей предстоит быть сильной и выживать любой ценой. А раз она похожа на родителей, ей нужно научиться у них самому ценному: разбираться в окружающем мире и стать хитрее его. Она открывала рот шире других – от этого ей часто перепадало больше, чем братьям. Их тела росли и крепли, готовясь к первому полету.

Они много говорили с братьями о небе, где на их глазах так часто происходили воздушные битвы между воронами и речными чайками.

Скоро пришла пора обучения. Братья думали, что вылезут из гнезда и тут же полетят. Но она сразу поняла: полет – самое сложное, что ей предстоит освоить. Между ними и родителями стал появляться новый увлекательный язык: старшие показывали, младшие должны были в точности повторять.

Первые два дня они учились по очереди выбираться из гнезда и стоять в безветренную погоду на ветке.

Ее братьям так не терпелось летать, что они толкались и чуть не выбили друг друга из гнезда. В возмущении она крикнула на них: «Каргххх!»; у нее получилось не так громко, как у отца, и голос был куда выше. За этот выкрик она легонько получила от матери клювом между лопаток. Это значило следующее: нельзя пользоваться высокой речью ворон без надобности, ты можешь привлечь хищника, и крик дорого тебе обойдется.

Всю следующую неделю они учились держать равновесие, направляясь по ветке от ствола к концу и обратно. Еще несколько дней ушло на то, чтобы освоить сложное упражнение, которое хорошо укрепляло корпус и при этом растягивало мышцы на крыльях и шее. Нужно было застыть на одной ноге, раскинуть крылья и раскрыть хвост, так чтобы расправились все маховые перья, затем медленно повернуть голову.

После они учились парить, перепрыгивая с ветки на ветку. Чтобы освоить этот навык, потребовалось, чтобы одна полная луна сменила другую. Весь месяц они двигались по спирали, от ствола к кончикам веток и обратно, сверху вниз. Изучая дерево, они ловили насекомых, но еду им все еще приносили родители. Братья слишком рисковали: едва научившись парить, они нарушали спираль и, соревнуясь друг с другом, порой перепрыгивали на ветки, располагающиеся слишком далеко друг от друга. «Когда-нибудь это убьет их», – думала она, последовательно выполняя спираль. Ей еще не забылся брат, выпавший из гнезда.

Однажды, когда она была внизу, два ее брата разыгрались в листве и не успели оповестить ее о приближении хищника. Это могло стоить ей жизни, если бы охотник не был толстым лохматым котом. Когда она вспорхнула на нижнюю ветку, он неумело повис на стволе с перекошенной от злобы мордой. Этот – слишком давно с двуногими. Слишком медлителен.

Первый полет был прекрасен. Но как сложно было повторять движения отца, а еще сложнее – следовать за ним. Ей хотелось свободно полетать по небу, словно черная стрела.

В первый раз они благополучно вернулись в гнездо, и даже братья не сбились с курса. Но во второй и в третий раз искушение свернуть в сторону стало еще сильнее.

За свой стремительный полет маленькая ворона получила имя.

Однажды братья нашли на земле куриную кость и затеяли с ней игру прямо над головами двуногих.

Они устроили это представление затем, чтобы стая посчитала их бесстрашными и одного из них выбрала вожаком.

Но Черная Стрела знала, что никто не выбирает вожаков-глупцов. Во всяком случае, среди ворон. Такая игра претит главному правилу: к людям нельзя приближаться ближе, чем на бросок камня.

Случайно братья выронили кость, и она оказалась у женщины из племени двуногих.

Зачем она взяла ее себе, Черная Стрела так и не узнала, но спустя какое-то время кость снова была выброшена на лужайку, и братья, подхватив ее, понеслись по небу в безумном танце. Мать кричала на них из гнезда. На соседней крыше недовольно ворчал отец.

Братья взмывали вверх, затем разжимали пальцы и наперегонки неслись за падающей добычей.

Черная Стрела кричала, чтобы они бросили свою игрушку!

Но, заигравшись, братья не заметили, как оказались на дороге, полной гремящих чудовищ. Не желая уступать друг другу, молодые вороны вцепились в кость.

И тогда произошло самое страшное.

Со скоростью, на которую не была способна птица, в них врезался грозный железный зверь со сверкающими глазницами, перемалывая их перья, кости и жилы.

Спасайтесь, спасайтесь! Улицу залил вороний грай. Но то, что на камне, – разве это ее братья?! Охотники?! Нет. Там только чья-то добыча. Заколдованная кость превратила живое в себе подобное…

Еще один лунный месяц сменился. Со стороны реки задули холодные ветры.

Черная Стрела осталась одна с родителями в гнезде.

Как-то утром она увидела, как маленькие двуногие шли, держась за руки, в каменный дом с большими окнами. Они держали пестрые цветы и щебетали, словно встревоженные дрозды. Она повернула голову и посмотрела на мать, а та клювом разгладила ей перья на воротнике, как будто говоря этим: двуногие тоже учатся у старших, но это занимает у них куда больше времени.

В последний солнечный день отец, хлопая черными крыльями, прилетел к гнезду. Она открыла клюв, и он вложил туда что-то твердое. Языком молодая ворона нащупала круглый камешек. Это значило только одно: она стала взрослой. Наступило время покинуть гнездо.

Илья Кротов

Мальчик смотрел на то, что совсем недавно было птицей. Или двумя птицами?..

…У дверей школы его встретил парень из параллельного класса – Емеля Колбасов, грузный, толстощекий, с женскими глазами и большой головой. Это он отвел Илью к месту странной находки.

Они были ровесниками и учились в шестом классе. Емеля был на голову выше своих одноклассников. Несмотря на его размеры и умение рычать, никто не боялся Колбасова. Все подшучивали над ним. Говорили, что дедушка запрещает ему отвечать на оскорбления кулаками. И когда его дразнили, он только краснел, выпучивал глаза и раздувал ноздри. Это было очень зрелищно. Крупные габариты, вспыльчивость и полное непротивление злу делали его в глазах детей идеальным объектом для насмешек.

Илья осторожно потрогал языком треснувшую губу и вспомнил недавнюю драку с одноклассниками.

«Чем больше человек отличается от других, тем сильнее ему достается», – подумал мальчик. Ему почему-то не хотелось смеяться над Емелей. Когда он видел, что Колбасова доводят до точки кипения, ему было жаль его.

Неужели Емеля не понимает, почему над ним смеются? Почему он не может избавиться от своих странных привычек? Вот, например, он вечно все преувеличивает, причем так плоско и глупо, что даже первоклассник раскусит.

Вчера на перемене, когда мальчишки рассуждали, какой нож в военной компьютерной игре круче, он зачем-то встрял в разговор и сказал, что у его деда есть настоящий казачий кинжал, которым можно разрезать надвое падающий волос. Увидев, что его слушают, Колбасов округлил глаза и стал размахивать руками – был, дескать, случай: его дедушка вышел один на один на кабана и убил зверя этим кинжалом.

«У кабана слишком толстая шкура, – сказал кто-то. – И жира еще больше, чем у тебя, Колбасов». Емеля, чувствуя, что теряет интерес зрителей, еще больше выкатил глаза и принялся доказывать, что кинжал был длинным. В подтверждение он развел руки, как неудачливый рыбак, упустивший большую рыбу. «Это уже сабля», – подколол Урбанский, зачесывая рукой свои красивые длинные волосы, и все вокруг разразились смехом.

Емеля раскачивался на перилах школьного крыльца. Заметив Илью, он перепрыгнул через высокую ступень и с грохотом приземлился перед мальчиком. Сегодня он был в приподнятом настроении. «Что его так ко мне тянет?» – с горечью подумал Кротов.

– Пошли. Динь-дон!

– Что за «динь-дон»?

– Это значит Великая Тайна. Большой секрет. Идем со мной.

Колбасов легонько потянул Кротова за рукав. Илья поморщился – коленка, на которую он упал во время драки, горела огнем.

Колбасов снизил голос до шепота:

– На дороге перед школой птицу сбила машина, она застыла в смоле, как древний археоптерикс.

Он скривил рот, обнажив зубы и растопырив пальцы, как когти, изображая найденное чудовище. Хотя у Ильи настроение было хуже некуда, он рассмеялся и должен был признать, что Колбасов и сам любит, когда над ним смеются.

– И что тут такого? Ты что, никогда не видел мертвую птицу?

– Я не сказал главного. У нее две головы.

«Ну конечно, – устало подумал Кротов. – Мели, Емеля!»

– Две головы, как на пятирублевой монете, – продолжал круглощекий мальчик, нервно хватая пальцами и без того растрепанные волосы, – только головы повернуты друг к другу и держат кость. Вот так.

Он и это сумел изобразить вполне правдоподобно.

– За мной должна приехать мама, – пробубнил Илья.

Но Емеля, громко сопя, уже тащил его за рукав к школьной калитке…

И вот они смотрели на то, что когда-то было вороной. Или двумя воронами? На этот раз Колбасов ничего не преувеличил, и было совершенно неясно, двуглавая это птица или две разные особи.

– Не могли же две вороны одновременно попасть под машину… – сказал Илья, глядя на два клюва, которые даже после смерти не выпустили кость.

Емеля стоял, скривив нос. Илья отвернулся, увидев расплющенные внутренности, а потом какое-то любопытство заставило его снова взглянуть на трупы. «Теперь мне точно приснится плохой сон. Нужно было сразу отвернуться…»

– Неужели и с человеком так же, когда он умрет? Не может быть… – Мальчик не заметил, как сказал это вслух.

– Да, у человека тоже внутри кишки, – ответил Колбасов, – я смотрел на картинках. Когда в школу возьмут наконец учительницу по биологии, она нам будет показывать это на доске. А пока у нас одни замещения. В прошлом году я заглядывал в старший класс на урок. Они сидели и обсуждали, какие у нас в черепе мозги. Жуть.

Илья промолчал. Ему вдруг стало стыдно, что он думал об этом так по-детски и даже рассказывал младшему брату, что люди, когда собираются умирать, одеваются в красивую одежду, кладут руки крест-накрест на груди, бледнеют и закрывают глаза. Такой он видел однажды в деревне в гробу бабушкину соседку. Чтобы люди умирали некрасиво – такого он не мог себе представить. Даже в фильмах, когда какой-нибудь герой расстреливал злодеев из автомата, это выглядело очень зрелищно и совсем не так страшно, как раздавленная птица.

Мальчик только теперь услышал, что на крыше соседнего дома громко каркает большая взъерошенная ворона. Еще несколько птиц кружило в воздухе над местом трагедии, повторяя крики вожака. Илья шагнул с тротуара, завороженно глядя на кружащуюся стаю.

Воздух словно наполнился электричеством. Крики птиц, громкие и тревожные, казалось, наполнены необыкновенной человеческой болью. Они кружились в медленном танце, как будто гипнотизируя случайных свидетелей.

Колбасов сглотнул слюну и нервно взвизгнул:

– Кротов, ты куда?

Илья, ошеломленный внезапной мыслью, произнес, глядя на небо:

– Я все понял: это их семья. Они плачут, потому что потеряли сразу двоих. Скоро…

Мальчик не успел договорить. Резкий скрип металла, рев мотора – и блестящий кузов бензовоза оказался прямо перед его носом. Все его тело превратилось в цементный столб. Он не мог пошевелиться от ужаса. Ноги. Сейчас колеса проедут по ногам. Вместо того чтобы отпрыгнуть в сторону, он додумывал мысль, которую не успел произнести, а губы беззвучно шевелились: «Скоро холода. Птицы не успеют завести новых птенцов. Если бы была середина лета… Но теперь уже слишком поздно…»

Легко и очень плавно кто-то схватил его за рюкзак и отодвинул назад. Бензовоз обдал мальчиков клубом пахучего черного дыма и исчез за поворотом.

– Ты стоял слишком близко к краю, – странным голосом сказал Емеля, все еще держа Кротова за ручку рюкзака. – Из-за припаркованных машин не видно, кто едет по дороге. Мой дед очень ругается на это.

– Скоро холода. Птицы не успеют завести новых птенцов. Если бы была середина лета… Но теперь уже слишком поздно, – без запинки повторил Илья фразу, которую уже сказал про себя.

Мальчик чувствовал, что его лицо не дрогнуло, когда все это случилось, но от него как будто отлила вся кровь. «Ничего не было, – решил за него чей-то голос в голове, – никакого бензовоза».

– Пойдем обратно к школе. Успеем полазать по перилам, пока твоя мама не приехала.

Колбасов запрыгнул на бордюр и, размахивая своим нелепым чемоданчиком (он носил его вместо рюкзака), громко затопал по асфальту. Илья рассеянно глядел ему в спину.

«Что это было? Он что, спас меня? Нет, я знал, что там может быть машина. Я бы успел. Я отошел бы».

Лазать Илье не хотелось, вместо этого он сел на ступеньки и съел еще одно зеленое яблоко.

Скоро за ним приехала мама, Кротов сел в автомобиль, и она велела ему пристегнуться. Когда машина отъезжала от школы, он увидел, как Емеля Колбасов идет по тротуару. Пиджак на нем был перекошен, волосы всклокочены, походка нелепая. Илья так же выглядел сегодня после драки, а Колбасов, пожалуй, ходит так каждый день. Увидев в окошко Илью, он небрежно вскинул руку и помахал.

«Я не поблагодарил его, – думал мальчик. – Я даже не понял, что должен был что-нибудь сказать ему. Что-нибудь хорошее. Но это ведь Колбасов. Как стыдно. Именно Емеля не позволил мне превратиться в раздавленные кишки».