Что такое брак?

Ещё одна трудность возникает и с таким основанием семьи, как брак – потому что никто в реальности не знает, что это такое. Обыватель опять с лёгкостью скажет, что брак – это союз мужчины и женщины. Но что за союз? В чём его специфические свойства? Что характерно именно для него и отличает от всех других союзов?

Тему брака из чувства любви будем считать закрытой, так как выше было подробно показано, что исторически любовь с браком никак не соотносились, это новомодное веяние, которому всего около ста лет (а местами и того меньше). Сколько бы определений браку ни давали антропологи и социологи, а всегда остаются неучтённые нюансы. Важный момент в том, что термином «брак» часто описываются весьма разные явления, схожие внешне, но различные содержанием. К примеру, исследователи всегда отмечали разницу между браком имущих классов (знать, аристократия) и неимущих (крестьяне). Если брак для крестьян – это способ выживания путём объединения мужчины и женщины для ведения хозяйственной деятельности с возможным производством новой рабочей силы (детей), то брак для знати – это уже либо способ заключения выгодного политического и экономического союза между двумя знатными семьями, либо же способ организовать преемственность власти и движение имущества дальше через своих детей (Гис, Гис, с. 46). Историки даже говорят, что в Средневековье "браком сочетались не люди, а маноры и фьефы" – то есть разные землевладения (Рябова, 1999, с. 114; Гис, Гис, с. 311). Иначе говоря, для неимущих брак – способ выживания, а для имущих – реализация властных амбиций и предписаний. И там, и там это "союз мужчины и женщины", но с очень разными целями. Можно ли в таком случае называть эти "союзы мужчины и женщины" одним термином ("брак"), если за ними кроется такое разное содержание? В данном случае это больше похоже на омонимы.

А если к этим двум моделям «брака» присовокупить и современную – брак по любви, – тогда мы получаем уже и вовсе три разных явления под одной обёрткой. Это как если забитый молотком гвоздь и забитый молотком до смерти человек мы называли бы "плотницким делом" – насколько это корректно?

Тот факт, что термином «брак» мы описываем в корне разные явления, подтверждается и тем, что в древности (и у современных охотников-собирателей) брак выступал для сплочения разных групп людей, был средством расширения их социальных связей (Рулан, с. 95; Эриксен, с. 146), почему выбор супругов и производился старшими родственниками, а не самими супругами. Можно сказать, в древности брак заключался не столько между супругами, сколько между их общинами, родами (Ольдерогге, 1983, с. 15); это именно общины соединялись через своих супругов, супруги были лишь соприкасающимися органами своих родов. Именно поэтому ни о какой супружеской любви и речи не было – это было неуместным, необязательным.

В результате брака между двумя группами людей возникает свойство́ (с ударением на последнюю букву) – то есть возникает отношение одной группы к другой как к своим (Адоньева, Олсон, 2016, с. 126), отсюда такие термины свойства, как "свояк" и "свояченица". В разных языках отслеживается древняя связь некоторых терминов свойства ("свекровь", "шурин", "сноха") с понятиями "шить", "вязать", "связывать" (Трубачёв, 1959, с. 89), что отражает принцип объединения групп на основании брака их членов. В этом плане свойство́ ничем не отличается от разнообразных видов родства, как было показано выше, и брак выступает лишь ритуалом оформления такой связи – даже в представлении обывателя, родня со стороны мужа и родня со стороны жены считаются отныне родственниками ("породнились"), что вновь свидетельствует о расширенном толковании родства. Бывает, даже в научных круга так и говорят: свойственное или брачное родство (Трубачёв, с. 88).

Но брачная функция объединения групп осталась далеко в прошлом, и в современных условиях в результате индустриализации, урбанизации и сопутствующего развала широких родственных групп супруги, освободившиеся от влияния родни, стали вольны вступать в брак самостоятельно, по своим предпочтениям. Тем самым отныне брак стал касаться только двоих, а не всех их родственников. Это настолько коренная трансформация социальных отношений, что теперь мы называем словом «брак» совсем не то, что называли им наши предки.

В условиях современности регистрация брака и вовсе превратилась в регулирование лишь имущественных отношений между мужчиной и женщиной (увы и ах тем, кто считает регистрацию брака как-то связанной с любовью – многие не в курсе, но любить можно и без регистрации).

Есть и другой взгляд на явление брака – это оформление права собственности на сексуальность супруга (Коллинз, 2004, с. 532; Гидденс, 2005, с. 156). То есть брак фиксирует обязательство супругов заниматься сексом исключительно с одним человеком, и потому сексуальность выступает основной характеристикой брака (об этом задумывались уже в Средневековье – см. Гис, Гис, с. 170), регулировать которую он и призван. Как правило, речь идёт о праве собственности мужчины на женскую сексуальность, ведь в большинстве культур выход мужской сексуальности за рамки брака не осуждается либо осуждается слабо, и главный надзор осуществляется именно за сексуальностью женщины. Такой взгляд на брак оказывается более объёмным (он охватывает как имущие, так и неимущие слои) и потому более удобным, но, как будет показано дальше, и у него есть неучтённые нюансы.

Чтобы увидеть все трудности с сущностью брака, можно снова поиграть в вариации. Назовём ли мы браком союз мужчины и женщины, не ведущих общее хозяйство? Каждый зарабатывает сам, даже живёт в своей квартире, но при этом они регулярно проводят время вместе. Допустим, у них есть ребёнок или же нет. А если допустим, что по взаимному согласию они и сексом занимаются с разнообразными партнёрами? Или же они совсем не занимаются сексом (асексуалы, или ещё какая причина), тогда это брак?

Всё это не просто шутливые головоломки, а реальные вопросы о туманной сущности брака. В связи со всеми указанными тонкостями часть исследователей справедливо критикует понятие брака за невозможность создать универсальный список его критериев, ведь "связь между мужчиной и женщиной наполняется таким разным смыслом, что нельзя обозначать её везде одним и тем же термином" (Эриксен, с. 152). Поэтому что такое брак? Наука не знает.

В главе "Рождение моногамной идеологии" будет предложено новое определение брака с учётом тех его сторон, которые в антропологии редко учитываются.

Семья как симулякр

Если суммировать изложенное, то при всей кажущейся очевидности мы не знаем, что такое брак и что такое родство, но при этом оба эти туманные явления считаются главными фундаментами «семьи». Тогда резонный вопрос: что же такое «семья», если мы не можем дать определение даже её основаниям?

В действительности, похоже, что всякие формы объединения людей в целом являются умозрительными конструкциями – это касается не только семьи. В последнее время всё активнее дискуссии об адекватности таких понятий, как "община", "племя" или «род» – что кроется за ними? И кроется ли вообще?

Некогда излюбленная в трудах философов тема крестьянской общины современными историками в целом ставится под сомнение – и не только из-за того, что исторически такая община возникает совсем не тогда и не так, как мыслилось философам (см. Алаев, 2014, с. 61), но и из-за того, что критерии крестьянской общины также невыводимы, нечётки, и часто этим термином описывают довольно разные объединения людей. Потому историки задаются вопросом, допустимо ли называть одним словом ("община") совершенно разные по функциям институты (Алаев, 2016, с. 451)? И сами же отвечают: нет, недопустимо (Пенской, 2018, с. 38). Но бедность профессионального словаря историков оказывается загвоздкой в этой проблеме. Явления необходимо чётко очерчивать, чтобы быть уверенным, что они вообще существуют, и речь не идёт о какой-то туманной химере. Как говорят этнографы, "чем лучше словарь, тем лучше этнография" (цит. по Клейн, 2014, с. 549).

Возникает резонный вопрос: а существует ли явление, раз мы не можем дать ему чёткого определения?

Как известно, неназванное – не существует. Но ровно в противовес этому, как отмечал Хёйзинга, идее достаточно получить имя, чтобы она стала истинной (Гуревич, Бессмертный, 1982, с. 30). Человек часто ошибается, будто думает о каком-либо явлении, – в реальности он думает о слове, которое якобы это явление фиксирует. Но при этом никакого явления в действительности может и не быть. Просто есть слово.

В философии хорошо известно, что когда мы оказываемся не в состоянии постичь какое-то явление или продемонстрировать его наличие, мы придумываем ему название, и уже само это название (слово) оказывается для нас неопровержимым аргументом в пользу существования явления (Derrida, 1986. р. 9 – цит. по Ушакин, с. 198). Слово должно внушить, что за ним что-то есть (Бурдьё, 1993, с. 265; Михайлов, 2015, с. 27), оно призвано "спасти явление" (Андерсон, 2016, с. 44). Такие слова, за которыми в реальности ничего не стоит, принято называть псевдопонятиями (Соболев, 2018) или же псевдоименами, и, как отмечали философы, они очень опасны, так как "способствуют демагогическому злоупотреблению языком" (Фреге, 1977, с. 369). Что немаловажно, в условиях современности подобные «псевдоимена» активно используются разными общественными силами для дисциплинирования населения и пропаганды нужных им идей (Маслов, 2019, с. 327).

Явление "псевдоимён" совпадает с понятием симулякра, разработанной французскими философами XX века (Бодрийяр, Делёз). Симулякр – это форма без содержания, знак без означаемого или, лучше, образ отсутствующей действительности, который "тем не менее встраивается в структуру культуры и начинает оказывать определяющее воздействие на многие процессы функционирования культуры и общества" (Сухович, 2013, с. 3).

Социологи давно озвучили мысль, что многие традиционные понятия не отражают адекватно феномены действительности, а являются результатом утвердившихся общественных представлений об этих социальных явлениях. Что они сконструированы человеческим воображением, весьма далеким от действительности, то есть эти понятия фиктивны (Клейн, 2014, с. 611). Долгое время в этнографии широко использовался термин «племя», но уже к концу XX века учёные отказались от него, потому что (как в случае и с "общиной") его критерии оказались слишком нечёткими, чтобы можно было настаивать на существовании такого объекта в реальности. В итоге ситуация такая, что на данный момент можно считать почти упразднёнными категории «общины», "племени" и даже «рода». Это может удивить обывателя, но в науке это так – эти термины слишком нечётки, чтобы отображать какую-то реальную действительность, какие-то стабильные формы социальных организаций. "На месте рода, племени, общины в популяциях охотников и собирателей существовали какие-то объединения людей, но более расплывчатые, рыхлые, непостоянные, по разрозненным критериям, диффузные и текучие" (Клейн, с. 622).

Учитывая всё это, очень удивительно, что в самой захватывающей книге по данной теме (Артёмова, 2009), где показана неадекватность таких привычных терминов, как "община", "племя" и "род", неожиданным образом под этим же углом не рассматривается вопрос семьи. О. Ю. Артёмова упраздняет первые три категории и провозглашает, что главной всегда была "семья" – но при этом не удосуживается распространить свой анализ и на неё. Что такое "семья"? Насколько адекватен этот термин? Обозначает ли он что-то реальное и чётко фиксируемое, и если да, то что именно? Автор этим вопросом не очень задаётся, хотя и отмечает, что в некоторых культурах в "семье" присутствует фигура отца, а в некоторых она необязательна (с. 342), а в другом месте прямо пишет, что "брак у аборигенов во многих случаях был непродолжительным, и состав семей часто менялся" (с. 319). То есть "семья" регулярно меняется, но при этом остаётся "семьёй"… Интересная картина.

В такой момент сложно отделаться от мысли, что "семья" – это воображаемая конструкция, призванная упорядочить в целом довольно хаотичную социальную реальность. Попытки описать разные формы объединения людей схожи с поисками формы воды. И в этом плане как раз приходят на помощь "псевдоимена" – они создают стойкую иллюзию, что какая-то форма точно есть. Прибегание к самому слову "семья" будто уверяет нас, что что-то там точно имеется, а что именно – уже другой вопрос. Так рождается симулякр – "семья".

Это можно назвать "игрой в слова". Очень метко её описал нобелевский лауреат Ричард Фейнман на примере эпизода из детства, где отец учил его понимать суть явлений.

"Видишь ту птицу? – говорит он. – Это певчая птица Спенсера". (Я знал, что настоящего названия он не знает.) "Ну, так вот, по-итальянски это Чутто Лапиттида. По-португальски: Бом да Пейда. По-китайски: Чунь-лонь-та, а по-японски: Катано Текеда. Ты можешь знать название этой птицы на всех языках мира, но, когда ты закончишь перечислять эти названия, ты ничего не будешь знать о самой птице. Ты будешь знать лишь о людях, которые живут в разных местах, и о том, как они её называют. Поэтому давай посмотрим на эту птицу и на то, что она делает – вот что имеет значение". (Я очень рано усвоил разницу между тем, чтобы знать название чего-то, и знать это что-то)" (Фейнман, 2001).

В свете всего описанного кажется очень удачным название романа Дугласа Коупленда "Нормальных семей не бывает" – и как раз потому, что мы не знаем, что такое семья, а поэтому вести речь о какой-то норме просто невозможно. "Семья" – слово, которым мы обозначаем условную конструкцию, меняющую свои формы и содержание из эпохи в эпоху. Не зря гуляет шутка, будто когда говорят о "нормальной семье", где-то в мире умирает один антрополог. Как правило, "нормальная семья" или "традиционная" – это лишь способ манипулирования массами со стороны политических режимов.

Так что же такое современная семья? Мы не знаем. Исследователи ломают над этим вопросом голову и даже пишут статьи с говорящими названиями ("А есть ли семья?" Collier, Rosaldo, Yanagisako, 1982), в которых приходят к выводу, что "семья" не является конкретной "вещью", которая удовлетворяет конкретные "потребности", а оказывается лишь своеобразной идеологической конструкцией, управляющей нашим целеполаганием и поведением (p. 79).

Если сравнивать современную семью с тем, что мы называем семьёй в прежние эпохи, можно видеть, как мало общего между этими объединениями людей – слишком уж основательно поменялась их структура и функции. Поэтому социологи предлагают давать современной семье наиболее расширенное определение: семья – это ячейка общества, состоящая из людей, которые поддерживают друг друга одним или несколькими способами, например социально, экономически или психологически (любовь, забота, привязанность), либо члены которой отождествляются друг с другом как поддерживающая ячейка (Томпсон, Пристли, 1998, с. 162). Причём экономическая поддержка не гарантирует поддержку психологическую, и наоборот. С другой стороны, справедливо отмечено, что "предельное расширение какой-либо общей категории до полной её расплывчатости часто является последним этапом перед её отмиранием как таковой" (Артёмова, 2009, с. 296).

Означает ли это, что в будущем семья исчезнет? Нет, потому что мы не знаем, чему именно исчезать. Но к этому вопросу мы ещё вернёмся в заключении, а пока лишь зададимся вопросом: как исторически возникло то, что мы склонны называть "семьёй"? В современной антропологии широко представлено мнение, что семья начинается с брака: именно это объединение мужчины и женщины порождает потомство, то есть само родство начинается с брака. Но если брать наших ближайших родственников среди обезьян, то найти что-то схожее с привычным нам браком и семьёй у них невозможно. Так как же тогда у человека возникли представления о родстве и как возник брак – этот неопределяемый союз мужчины и женщины? И почему ничего такого нет у других обезьян, кроме Homo sapiens? Какие уникальные события послужили тому причиной?