Шевеление

1

Чем ближе зима, тем меньше остаётся света. На дворе октябрь, а уже в пять часов дня темно как ночью. Кажется, сама природа в связке с серостью ландшафта угнетает человека. Апатия становится ведущим состоянием. Впрочем, не единственным. Некоторые вещи не привязаны ко времени года.

Рабочий день закончился, и на строительной площадке развернулось выступление одного из рабочих – он читал стихи. Половина строителей разошлась по домам, не обратив внимания на декламацию, остальные слушали без особого энтузиазма, но шедшая мимо площадки женщина в положении обратила внимание, подошла к краю толпы и стала слушать. Что-то про цветы, любовь, родителей, детей; что-то казалось знакомым – некоторые произведения и авторы годами вбиваются в голову школьной программой. Чтец декламировал с чувством, но об обратной связи – как и о «безмолвном восхищении» – говорить не приходилось, что явно удручало и отбивало желание стараться.

Минутка поэзии подходила к концу, однако, заметив нового заинтересованного слушателя, чтец решил закончить красиво и выдать что-нибудь необычное. Меньше пафоса, больше смысла.

«Может, тогда хоть в одном человеке что-нибудь шевельнётся»

А что за жизнь успеешь ты

Короткую, бездарную, скупую?

И даже если сбудутся мечты,

Захочется иметь судьбу иную.

Захочется геройствовать и быть

Единственным. Кумиром. Человеком,

Способным навсегда остаться жить

В истории страны, Тьмой или Светом –

Уже не важно, главное – сам факт!

Запомниться и вдохновлять собою.

За гранью жизни будет новый акт,

Но не узнать, что ждёт нас за чертою.

Поэтому желаем славы здесь –

На этом, чересчур реальном свете.

Урвать кусок почёта, лучше весь,

И умереть красиво на рассвете.⁵

«Шевельнулось». Реакция разнилась от строителя к строителю: один презрительно хмыкнул и сплюнул, другой одобрительно закивал головой с гримасой в духе «достойно уважения», третий потупил взгляд и поспешил уйти домой. Прораб похлопал чтеца по плечу и вынес вердикт: «Нормально-нормально». Отзвучали скупые аплодисменты (местами искренние), и женщина незаметно покинула площадку. Она и так задержалась.

Промзона мало подходит для прогулок и может отрицательно сказаться на состоянии плода, но выбора не было. Бетонные стены, разделённые узкими проходами, создавали угрюмый лабиринт, а пройти предстояло в самые его глубины, к заброшенным складским и цеховым помещениям. Туда не забредёт случайный прохожий, и должно произойти что-то совсем из ряда вон выходящее, чтобы в эти дебри отправили полицейский наряд. И то – не факт…

***

– О-о, вот и вы! – мужчина в сером трикотажном костюме привстал с обшарпанного табурета. – Надеюсь, без слежки. Это в ваших же интересах, Диана.

За спиной женщины завыли ржавые петли – ещё один мужчина закрыл дверь и запер её изнутри. Этот, в чёрном спортивном костюме с белыми полосами, не был знаком Диане, но это неважно. Виктора Эдипова, сменившего дорогой итальянский костюм на максимально неприметный трикотаж, она знала. Как и муж Дианы.

После заключения особо удачного контракта Евгений и Виктор, по обыкновению, приняли участие в дружеской попойке – отметить дело, что называется, с размахом официально было невозможно. О подробностях самой вечеринки она мало что знает, но Евгений крупно подставился, и теперь его судьба висит на волоске. Виктор вызнал нечто, что должно остаться в тайне, исчезнуть из этого мира, иначе карьера несчастного будет разрушена, а вместе с ней погибнут и все надежды на счастливую семейную жизнь. Сама Диана узнала об этой тайне от Виктора. И он сам предложил ей «спасти мужа, спасти брак и защитить светлое будущее ребёнка».

Евгению она ничего не сказала: ни о том, что узнала, ни о шантаже, ни о жертве, которую ей предстоит принести. Если всё тайное станет явным, как смотреть друг другу в глаза? Она проглотила позор любимого, переживёт и свой ради него. А Евгений…Он бы не вынес.

(Не вынес бы чего? Того, что его предал и шантажировал друг и коллега? Того, что жизнь не рухнула лишь благодаря Диане? Он бы возненавидел её за такое спасение и бросил бы одну с ребёнком?)

Да. Не вынес бы.

Диана молча встала перед Виктором и опустила взгляд. К горлу подкатила волна – то ли от нервов, то ли вследствие беременности.

«Нужно сдержаться», – сказала она себе и, глубоко вздохнув, взглянула на Эдипова. Тот не заставил себя ждать и жестом приказал Диане встать на колени. Она подчинилась, и Виктор подошёл к ней сбоку.

– Возможно, вам это даже понравится, – и запустил пальцы в её волосы.

Диана зажмурилась, Эдипов уткнул её лицо себе в пах, а его колено упёрлось в живот. Сообщник, ухмыляясь, сложил руки на груди и приготовился смотреть представление.

– Ну же, Дианочка, не стесняйтесь.

Глаза стали влажными, спазмы возобновились, но выхода нет. Женщина на ощупь нашла край штанов и приспустила.

Последующие минуты показались Диане вечностью. Поначалу «мужчина» предоставил ей самой «управлять процессом» и решать, с какой интенсивностью будет проходить пытка («Я добр к вам, – не умолчал Виктор, пальцами отворяя влажные веки и вынуждая глядеть на него, – будьте же и вы любезны со мной»); Диана ушла в себя, впала в своеобразную кому. Представила, как лицо Евгения пожирала гримаса презрения и брезгливости; представила маленького мальчика, растерянно глядящего вслед избегающим его родственникам.

Представила и себя, с дрожью в руках затягивающую на шее петлю.

– Экая вы безынициативная! – притворно возмутился Эдипов. – Как вы с Евгением вообще проводите вечера? Ладно, так и быть, помогу…

Сообщник рассмеялся. Диана чуть не задохнулась.

2

Изо всех сил стараясь не рухнуть на живот, Диана на четвереньках ползла в сторону выхода. Её тошнило, она кашляла и плевалась, почти ревела. Сообщник Эдипова с глупой ухмылкой снимал происходящее на смартфон. Виктор неодобрительно зацокал языком и зарядил беременной ремнём по лопаткам. Та завыла и рухнула на бок.

– Мы ещё не закончили! Я ещё не закончил! – стянувший штаны Виктор развалился на бетонном блоке с предусмотрительно подстеленным пенопластом и поманил измученную женщину пальцем. Та попыталась встать, но ноги не слушались.

– Коля, будь добр, помоги ей.

Сообщник прервал запись и дотащил Диану до блока. Оглядев находящуюся в полубессознательном состоянии беременную, Виктор поморщился и подал знак. Женщину водрузили на шантажиста, и запись была возобновлена.

– Я жду.

Виктор с досады шлёпнул женщину по животу (не отреагировала) и решил закончить всё сам. Диана захрипела и закатила глаза; Эдипов упёрся ей в живот и со смаком наблюдал за выражением её лица: глаза закатились, язык свисал…

– Кажется, теперь у вас будет девочка или «голубок»! – осклабился Виктор и засмеялся собственной шутке. Сообщник одобрительно хмыкнул. Будущая мать, практически выпавшая из реальности, шутку не оценила. Во чреве, словно оскорбившись, задёргался младенец. Ноги маленького человека упёрлись в живот, кожа женщины натянулась, казалось, она вот-вот порвётся. Диана замычала, но Виктора это почему-то не раззадорило: ему становилось неуютно как под осиным гнездом. В детстве он кидал камни в такие гнёзда. Они висели на чужих участках, а он прятался и ждал криков ужаса и растерянности дачников, подвергающихся внезапному нападению. Тогда Эдипов мерзко хихикал в кулачок, но сейчас выражение его лица демонстрировало брезгливость и нарастающее недоумение. Неужели начались роды? Крайнюю плоть словно обвило кольцами мышц.

«Нет, это ненормально!»

Вдруг Эдипов вскрикнул, а уже через секунду – истошно завопил. Сообщник Николай вздрогнул от неожиданности и выронил телефон. Тот рухнул на бетон экраном вниз.

(Грубая китайская подделка? Эх, если бы…)

– Коля, сделай что-нибудь! – Виктор визжал и силился спихнуть с себя судорожно дёргающееся тело, но ничего не получалось. Диана на крики не реагировала; в отключке она больше походила на трясущийся сгусток киселя, нежели на живого человека. Сообщник спешно извлёк из кармана маленький пистолет

(магазин на четыре патрона; если не промахиваться, то хватит на всех),

но не понимал, куда – в кого следует стрелять. Голова женщины тем временем повернулась в его сторону, и на Николая уставились грязно-белые глаза без зрачков. Живот разросся до размеров фитбола, под кожей активно шевелилось нечто (ребёнок так себя не ведёт, это ненормально!), и после очередного мощного толчка из горла Дианы вырвалась бесцветная струя. Незадачливый стрелок попытался увернуться, но безуспешно. Кислота задела лицо, шею и кисти рук. Ствол пистолета оплавился, а вопили теперь двое.

Из влагалища высунулись многочисленные инсектоидные конечности и резво вонзились Виктору в ноги и живот. Крики Эдипова даже безучастную Диану заставили поморщиться во сне. Шипы прошили тело Виктора насквозь и упёрлись в тыльную сторону словно крючья, словно наконечники стрел.

«Теперь он точно не соскочит, мамочка!»

Превозмогая боль и желание сжаться где-нибудь в углу и затихнуть, Николай практически наощупь добрался до ворот и отпер их. Теперь ему предстояло отыскать путь из лабиринта железобетонных конструкций и побитых асфальтовых дорог. Но, прежде чем сбежать, горе-телохранитель оглянулся на своего «босса».

Зря.

Виктора затягивало в Диану. Тело мужчины обхватили жгуты кроваво-красных щупалец, имевших то же начало, что и пронзившие его «крючья». Рывок – бёдра орущего во всё горло Эдипова исчезают в недрах будущей матери; рывок – отвратительный хруст ломающихся костей и позвонков перекрывает крики, и умолкший навеки Виктор складывается пополам; ещё один рывок – шантажист почти полностью исчезает в цепких объятиях нерождённого…

Николай в ужасе попятился назад и едва не рухнул вниз, запнувшись о порог, но успел ухватиться за дверной косяк. Бежать! Бежать без оглядки и забыть обо всём увиденном! Что бы и кому бы он ни рассказал о случившемся, его ждёт, в лучшем случае, осмеяние

(«Два здоровых мужика с волыной не смогли справиться с бабой и её пузожителем? Лол!»),

в худшем – больница для душевнобольных или тюрьма.

Лучше же молчать, правда?

***

Десять часов вечера. В любой другой день Диана бы боялась, что из-за угла на неё выскочит грабитель или любая другая разновидность отморозка. Но сегодня она чувствовала – всё, с неё хватит! В синяках, с потёкшим макияжем, перепачканная пылью и грязью, она не реагировала на неодобрительные взгляды восседающих на обшарпанных скамейках бабулек, на склизкие подмигивания парней, а также на понурые взгляды женщин; матери старались прикрыть глаза своим чадам, особенно рьяно – матери дочерей.

«Ой, да пошли вы!»

Вот, наконец, и дом. Лифт приехал быстро. Диана делила кабину с долговязым подслеповатым парнем, уткнувшимся в телефон. Нервы как будто успокоились (ну, или почти успокоились), и женщина из любопытства заглянула из-за плеча попутчика в экран. Судя по всему, он собрался публиковать в соцсети то ли криво написанный белый стих, то ещё какое-нибудь «современное искусство». Будущая мать смогла прочесть лишь отрывок:

Её время пришло:

Пробит Саркофаг.

Щупальца смерти и стены в кровавых пятнах.

Весь мир вокруг – лицо

Того, что было в давнем прошлом.

Вспорото сердце – выжжена земля!

Не моргая, глядит она на небо.

При ней звёзды потускнели.

Измождённость её и медленность шагов

Говорят о смерти тела.

Пламя взгляда

И холод редких слов

Сеют лишь угрозу … и укор.

Все обличия – периоды, полные боли;

Мы лишь можем сожалеть…

Шаги без звука в самом худшем из направлений!

Мысли столбенеют в голове.

Горечь знания

Застряла комом в горле:

Сломанная жизнь – наше бремя.⁶

– Что бы я ещё хоть раз… – тихо прошипела Диана. Парень улыбнулся. Только непонятно, чему.

Лифт достиг этажа, на котором жила молодая семья, и Диана покинула кабину. Она решила ничего не рассказывать мужу, но и сгорать от чувства стыда в случае чего не станет. Она сделала более чем достаточно. И лучше бы Евгению не пенять ей, когда она потребует распределить обязанности по дому или захочет выйти «развеяться» с подругами…

– Пока, няша! – еле слышно пробормотал «поэт» и помахал вслед. «Няша» ничего не ответила, лишь легонько пихнула маму в бок.

«Покушать бы… Может, по ананасику?»

Пол под табуретом покрылся тонким слоем табачной пыли, ещё немного осталось на Марининых губах и лице. Пальцы и вовсе почернели. У ног валялись пожёванные кусочки фильтра.

Сквозняк аккуратно прикрыл дверь в палату, и теперь свет от автомобилей, зданий и фонарей парка (Москва никогда не спит) в одиночку нёс бремя борьбы с ночной мглой.