Глава 5
Гулянка у Кавунов

Назойливый Митька Лысов, затаив обиду на Бородина, решил расквитаться. Но одному идти против толпы не резон, нужна компания. А казачата в городке уже все по ватагам разбились: ребята старшинской стороны все сплошь у Матюшки, а войсковой, непослушной – у Ваньки Зарубина. И пошел Митька разыскивать Чику и его ватагу. Как раз был выходной день, у церковной ограды толпились нарядные по случаю церковного праздника – Ильина дня – казачки. Тут же крутилось и несколько казачат, среди которых мелькал, черный, как воронье крыло, вихрастый чуб Ваньки Зарубина.

– Привет, Чика! Отойдем, разговор есть, – приветствовал знакомца наглый Митька Лысов.

– А-а, ты, Лысый… Явился не запылился, – неприязненно покосился на парня из вражеского лагеря Зарубин. – Матюшка тебя, чай, подослал к нам, на непослушную сторону? Говори, выжига!

– Я с Бородой боле не вожусь, – тряхнул редкими соломенными волосенками Митька. – Он, куркуль, глаз мне ни за что ни про что подбил: во, гляди, – указал казачок на свою синеющую под глазом боевую травму. – Я теперь к вам перехожу, на войсковую сторону. Примете?

– Ну что ж, добро, – согласно кивнул головой Чика, – нам лишний боец не помешает. Гайда с нами, Митька.

В стороне Ваньку поджидали Тимоха Мясников – его верный дружок-телохранитель – и Мишка Атаров. Вчетвером обошли церковь и приблизились к кабаку, где у крыльца крутились еще ребята войсковой стороны.

– Мы тут гулянку малость затеваем, – рассказывал по пути Митьке Ванька Зарубин, – по случаю Ильина дня. Наши горилки должны, чик-чика, малость достать. Вон они, кстати, встречь нам бегут. Взяли уже, небось, чего-нибудь.

К Зарубину и его спутникам подошли сияющие хмельными улыбками Федька Чумаков, Ванька Кирпичников, Афоня Перфильев и Сидорка Рублев.

– Ну что, есть что-нибудь? – взглянул на скалящихся приятелей Ванька и подозрительно втянул в себя воздух. – Нажрались, дьяволы… За тем я вас спосылал?

– Не бреши, Ванька, – махнул не него рукой Федька Чумаков. – Ну хлебнули малость, что с того. Зато и с собой зелья хмельного прихватили, эвот в мешке – штоф.

Чумаков приподнял тяжелый мешок, в котором булькала вместительная посудина.

– Молодец, Чумак, держи крепче горилку, – сменил гнев на милость малолетний атаман. – Айда, чик-чика, до Кавунов, они песни запорожские дюже гарно спивают.

– С кем поведешься, от того и наберешься, – скептически усмехнулся Афоня Перфильев, намекая на украинские слова, то и дело проскальзывающие в речи Зарубина.

– Ниче, мы все казаки-братья, и запороги нам не враги, – убедительно ответил Ванька.

В хате у Кавунов никого из взрослых не было. Богдан объяснил, что родители со старшим братом, несмотря на церковный православный праздник, с вечера вчерашнего дня уехали на бахчу.

– Да и не ревнители они вашей старой, раскольничьей веры, – сказал Богдан. – Батько у мэнэ греко-католик, а нэнько и вовсе иудейского вероисповедания.

– Это как же понимать, жидовка, что ли? – присвистнул от удивления Ванька Зарубин.

– Иудейка, сказано тебе, – сердито поправил Чику Богдан Кавун.

– Ну и хай будэ так, – умело копируя его малороссийский выговор, согласился Ванька. – Нам, яицким лыцарям, все едино: что хрен, что редька… Ты, чик-чика, Богдан, чарки доставай, у нас горилка припасена. Выпьем в честь Ильи-пророка по маленькой.

– А ведаешь ли ты, Иванко, шо Илия-пророк тоже иудей бул! – обратился к Зарубину Богдан.

Говоря, он доставал из поставца глиняные чарки, расставлял их на дубовом некрашеном столе перед казачатами. Младшему братишке, Ваське, велел сгонять в ледник за соленой капустой, которую мать хорошо умела приготовить с грибами, и за огурцами.

– Врешь! – не поверил ему Зарубин. – Как может такое быть, чтобы православный святой был жидом?

– А вот и был, был, – настаивал на своем старший Кавун.

– Докажи!

– И докажу, докажу, – горячился Богдан.

– Докажи давай, – не отставал Ванька Зарубин. – Где такое написано.

– А ты святые писания почитай, Ветхий Завет, – сказал Богдан, – там все про это прописано… Иудей был пророк Илия. Он пред Господом Вседержителем великую милость поимел, и тот за это вечную жизнь Илие даровал. Пророк в небесной крылатой колеснице в небо взмыл, як птыця, и вмиг в Царстве Небесном, в раю то есть, оказался.

– Сказки, – скептически отмахнулся Федька Чумаков.

– Вот те истинный хрест, все так и было! – побожился Богдан.

– И где ж он жил, Илья энтот бессмертный? – спросил Зарубин.

– В Древней Иудее, в стольном их граде Ерусалиме, – заученно ответил Богдан Кавун, хорошо знавший священные писания.

До переезда на Яик, когда еще жили они в Малороссии, учился он в церковно-приходской школе и даже малость балакал по латыни.

Васька Кавун притащил из ледника закуску, и пиршество началось. Ванька Зарубин, достав из мешка вместительный штоф казенной водки, налил всем по первой.

– За Илию Бессмертного, пророка жидовского, – громогласно провозгласил он тост, подняв свою чарку.

Казачата дружно выпили водку, весело заработали челюстями, зачавкали капустой с малосольными грибами, аппетитно захрустели солеными огурчиками.

– А как житье на Украине? – основательно закусив, обратился к Богдану Кавуну Ванька Зарубин. – Каково там запорожским казакам? Не забижают их москали?

– Дюже озоруют москалики, – горько посетовал Богдан. – В Туретчину и к татарам крымским за добычею ходить не велят. Взрослые знающие людыны кажуть – регулярство среди козаков запорижских вводют, атаманов наказных сажают… А сейчас, думаю, и вовсе плохи у козаков дела – война, слышь, с крымским ханом!

– И откуда ты про все знаешь, Богдан? – удивился Кирпичников.

– Так, взрослые кажуть… – неопределенно пожал плечами черкас.

Ванька Зарубин, лихо взболтнув содержимое штофа, налил по второй.

– Давай, брательники, теперя за войско наше Яицкое выпьем. Да за Яик-Горынович.

Подвыпившие казачата одобрительно загудели, закричали «ура» и «любо». Дружно выпили за Яик-Горынович.

– А почто вы свою реку Горыновичем зовете? – задал давно мучавший его вопрос Богдан Кавун. – У нас на Украине сказка есть – мне нэнько в детстве рассказывала – про страшного дракона Змея-Горыновича. Он злой был, дракон, навроде царя московского либо короля польского: людей поедом ел, девок молодых в логово свое утаскивал, добрых молодцев огнем пожигал.

– То у вас, у хохлов он злой, а у нас – добрый, – нравоучительно проговорил Ванька Зарубин. – Он хоть и дракон, Яик-Горынович, но простым казакам завсегда на рыбном промысле помогает, самую хорошую рыбу в сети гонит. Богатые рыбные места при зимнем багрение указывает. Потому и чтут его наши казаки, и песни про него гарные спивают.

– Давай, Чика, затянем что ли нашу! – крикнул через стол расчувствовавшийся от выпивки Тимоха Мясников – лучший друг Ваньки Зарубина, добрый в городке песенник и плясун.

– Зачинай, Тимоша, мы подтянем, – согласно тряхнул смоляными кудрями похожий на черномазого цыгана Чика.

Тимофей Мясников, откашлявшись в кулак, чистым красивым голосом запел старинную яицкую песню:

 
На краю Руси обширной,
Вдоль Яицких берегов,
Проживает тихо, мирно
Войск яицких казаков.
Да проживает тихо, мирно
Войск яицких казаков.
 

И тут, подхватив припев, вступила в песню, как в кристально-чистую, родниковую воду, остальная казачья разноголосица:

 
Ой да располынушка, горька травушка,
Горчей тебя в поле не было.
Горчей тебя царская служба…
Ой да, ой да располынушка,
Горька травушка…
 

Казачата пели хорошо, старательно выводя заунывную мелодию. Песня трогала сердца, брала за душу. После, по просьбе Чики, спел украинскую песню Богдан. Потом Тимоха Мясников лихо отплясывал посередине хаты вприсядку, крутя над головой огненно сверкающей, обнаженной казачьей шашкой. Когда после песен и танцев осушили еще по одной чарке, всех потянуло до девок.

– Айда, казаки, на игрища, – скомандовал Ванька Зарубин. – Возле церкви о сю пору завсегда полно девчат.

– Там и старшинских выродков немало, – с опаской напомнил осторожный Ванька Кирпичников. – Кабы потасовки не получилось.

– А ты струсил? – презрительно сощурился Зарубин.

– И вовсе нет, – тут же пошел на попятный Кирпичников, – я как все… Как ты, атаман. На игрища, так на игрища…

– Ох и встречу же я Матюшку Бородина, – потирал от нетерпения кулаки вечный склочник и скандалист Митька Лысов, – ох и поколочу же, потешусь над куркуленком! Кровавой юшкой у меня умоется.

В ребячьих разговорах за столом Митька не участвовал, занятый больше содержимым штофа да посудин с закусками: он не дурак был выпить и пожрать. В доме его отца жрать вечно было нечего, мать и старший брат батрачили на богатеев, отец воевал в Крыму, семья не вылазила из нужды. Митька Лысов мечтал сказочно разбогатеть и тогда показать кузькину мать всем своим обидчикам, городским богатеям. Но удобный случай выбиться из нищеты все не подворачивался, и Митька озлоблялся, завидуя успехам других, обвиняя их в своих несчастьях и бедах, грозясь поквитаться. У него была в городке масса личных врагов, число которых день ото дня все увеличивалось и увеличивалось. Причем врагом, не ведая о том, мог стать всякий, косо посмотревший на Митьку или сказавший ему какую-нибудь колкость. Лысов был мстителен, жесток, беспринципен. Казачьей своей честью не дорожил и в душе презирал всех окружающих, считая себя намного умнее и выше. Вот только капризная девка-удача почему-то обходила его десятой дорогой…

Глава 6
Драка

Когда в степи стемнело и на небо, как из рога изобилия, кто-то незримый и могущественный высыпал серебристые звезды, Мартемьян Бородин со своими пополз к маячившему впереди табуну татарских коней. Стреноженные кони чутко прядали ушами, часто отвлекаясь ото сна на ночные звуки и шорохи. У пылавшего неподалеку кострища полулежали пастухи, два молодых татарина в лисьих обтрепанных малахаях. Дымили небольшими глиняными трубочками, ведя неторопливый приглушенных разговор. Они не слышали, как сзади к ним подкрались казачата.

Мартемьян Бородин дал бесшумный сигнал, и гулебщики гурьбой навалились на пастухов, зажали им грязными, перемазанными глиной ладонями рты, скрутили руки и ноги. Мартемьян выхватил из-за голенища сапога остро отточенный нож и, не моргнув глазом, вонзил его по самую рукоять в податливо-мягкое, встрепенувшееся тело молодого татарина. Другого, так же умело и безжалостно, как курицу у себя во дворе, зарезал Петр Скворкин.

– Что вы наделали, дурни! – схватился за голову Максимка Шигаев, но Мартемьян и ему пригрозил окровавленным ножом.

– Молчи, Макся, не твое дело… Беги лучше к остальным, уводи коней. Мы с Петькой вас покараулим.

Спрятав нож, Бородин потянул из-за спины охотничье ружье. Петр Скворкин проделал то же. Казачата между тем, вклинившись в татарский табун, торопливо распутывали передние ноги коней, уводили их по одному в степь, подальше от огня. Там в условленном месте их поджидали трое всадников, следивших, чтобы никто не зашел к ним внезапно с тыла.

Когда все кони, которых украли гулебщики, были распутаны и уведены, Мартемьян подал команду своим. Те быстро вскочили на неоседланных татарских коней, охлюпкой, без седел, тронулись за своим атаманом. Мартемьян пересел на своего жеребца, взятого из дома, повел ватагу едва различимой при бледном лунном свете тропой прочь от места кровавого преступления.

Отъехав с полверсты, по сигналу Бородина пустили коней в галоп. Направлялись строго на северо-восток, правя по звездам. То и дело оборачивались назад, опасаясь погони. Так гнали коней несколько десятков верст, потом останавливались, давали им отдых, некоторое время трусили медленной рысцой. Потом снова – аллюром. К утру были уже далеко от татарской стоянки.

– Ну все, други, вертайтесь обратно в городок, – велел казачатам Матюшка, – а мы со Скворкиным схороним лошадей, где договаривались, и тоже назад вернемся. Посля в городке обмозгуем это дело, как цыганам коней краденых татарских сплавить.

На том и порешили. Максим Шигаев, Петька Тамбовцев и остальные казачата спрыгнули с коней и, распрощавшись с атаманом, направились напрямки, по бездорожью в сторону Яицкого городка.

– Ну и что ты на это скажешь? – угрюмо спросил приятеля Петьку Тамбовцева Максимка Шигаев.

– А что тут говорить? Татары… – уклончиво ответствовал Петька.

– Что, татары не люди, по-твоему? – не отставал въедливый Максим.

– Магометане, одно слово, – неопределенно пожал плечами Тамбовцев.

– А они нас трогали, магометане?

– Да что ты пристал, как репей, – озлился, по-волчьи ощерив белые крупные зубы, Петька Тамбовцев. – Ты Матюшке энто скажи, меня пытать нечего.

– А что говорить?.. Я уж сказал. Не ходок я больше с вами, – решительно отрубил Максим. – Я людскую кровь почем зря лить не научен.

– Бежишь, Макся, как Андрюха Витошнов? – с укором сказал Тамбовцев.

– Не, Петруха, разные мы с Матюшкой люди, – затряс отрицательно головой Максим Шигаев, – не одного поля ягоды. Он – старшинский сынок, а я – простой сын казачий. Мое место на войсковой стороне, вместях с братьями-казаками.

– Так и я навроде не из князьев буду, – нерешительно замялся, пряча глаза, Петька Тамбовцев. – Мой папашка завсегда бедной, войсковой стороны держится.

– Ну так и решай, Петька, с кем нам по одной дорожке идтить, – наставлял его на правильное решение Максим Шигаев. – С кем нам дружить сподручней: с лиходеем и убивцей Матюшкой Бородиным либо с нашими, войсковыми ребятами, с Чикой Зарубиным?

В городок друзья пришли с твердо принятым решением: с Мартемьяном Бородиным больше дружбу не водить, а переметнуться к Ваньке Зарубину. От этого выбора обоим стало легче, с души отлегло, как будто тяжелый камень свалился. Приятели разошлись по домам, сговорившись встретиться вечор у церкви и вместе поискать Ваньку Зарубина и его ватагу.

Прознав об их предательстве, Матюшка Бородин рассердился: уже четверо казачат за последнее время ушли из его ватаги, переметнувшись на войсковую сторону, к Ваньке Зарубину. Он решил хорошенько их проучить. Вечером у церкви Бородин со своей компанией подстерег Максима Шигаева и Петьку Тамбовцева. Окружив, прижали друзей к забору.

– Ну, что, Макся, посчитаемся? – зловеще процедил Мартемьян и, крепко сжав кулаки, надвинулся на Шигаева.

Друзья-перебежчики ловко выломали из забора по тяжелой, увесистой штакетине. Угрожающе шагнули навстречу Бородину и его ребятам.

– А ну-ка подходи, кто смелый! – храбро выкрикнул Максим.

Петр Скворкин сзади бросился ему под ноги, кто-то из бородинских с силой пихнул Максима рукой в грудь. Тот, споткнувшись о Скворкина, полетел вверх тормашками на землю. Толпа казачат с победным ревом накинулась на поверженного противника, стала пинать ногами лежачего, хоть это было не по правилам. Но бородинским на ребячьи строгие правила было начхать.

Робкий Петька Тамбовцев, бросив свою палку, со слезами принялся канючить прощения. Сильной оплеухой по голове его сбили с ног, тоже малость поколотили ногами. Максим, воспользовавшись моментом, когда его оставили в покое и переключились на Тамбовцева, быстро вскочил на ноги и бросился с кулаками на Мартемьяна. Точным, стремительным ударом Шигаев сбил главаря старшинских с ног, крутнувшись на каблуках, ударил в челюсть еще одного казачка.

– Держися, Петро, сейчас я тебя вызволю, – крикнул Максим распростертому на земле другу, и ударил третьего врага в ухо.

Казачата, бросив бить Тамбовцева, кинулись скопом на Максима Шигаева. Тот, подхватив брошенную Петькой штакетину, замахал ею с силой над головой, похожий на взбесившуюся ветряную мельницу.