Глава 15
Новый атаман тамбовцев

1

Пока Варвара гостила в Оренбурге у тетки, в Яицком городке на очередном кругу наконец-то выбрали нового войскового атамана. Им стал простой казак войсковой стороны Петр Тамбовцев, которого старики по привычке продолжили называть между собой Петькой и вспоминали, как посылали его не так давно на базар за семечками и орехами и драли иной раз за вихры. Непослушная сторона ликовала: наконец-то они утерли нос старшинской стороне и выбрали угодного им атамана!

Однако эта радостная весть совсем не коснулась Михаила Атарова, который продолжал пластом лежать у себя в хате, после того как ему по пьянке проломили череп. Кто его бил, Михаил так и не узнал, решил, что кто-нибудь из чужаков, из залетных. Их много теперь шлялось по Яицкому городку: беглые мужики из заволжских помещичьих имений, солдаты-дезертиры из степных крепостей и городских гарнизонов, утекшие с Дона и Терека раскольники, гонимые властями за крест и бороду, спасающиеся на Востоке от регулярства и притеснения «москалей» запорожцы, покинувшие свои улусы калмыки, ногайцы, киргиз-кайсаки и всякий другой сброд. Часть их трудилась на хуторах у старшин и зажиточных казаков, часть подрабатывала в городке и на рыбных промыслах у откупщиков, часть бродяжничала, промышляя мелким воровством, а то и разбоем на больших дорогах.

За отцом присматривала дочь Нинка и забегавшая изредка проведать больного братца старшая его сестра Марфа. У нее на попечении оставалось трое его младших ребятишек, да плюс своих трое. Борис в городке не появлялся, продолжал пасти бородинских овец и ничего о беде, случившейся с отцом, не знал. А старший сын Евлампий нес службу на форпосту.

Нинка о приключившейся с ней беде в тот памятный вечер никому не сказала. Ей было стыдно, да и что толку? Обидчика все равно не найдешь, да и искать его некому. Уж лучше так, втихомолку, в уголку переплакать девичью беду и завязать обиду в узелок, авось со временем полегчает. Но на улице как-то прознали, что она больше не девица, малолетние казачата-подростки при встрече цинично прищелкивали языками, лукаво подмигивали и отпускали вслед ей скабрезные шуточки. Ребята постарше недвусмысленно зазывали на игрища, соблазняя пряниками, медными деньгами и цветными лентами. Нинка плакала и убегала от них домой. Со временем и подруги начали ее чураться, как чумовую, а однажды кто-то ночью написал дегтем на воротах Атаровых обидное, непотребное слово. Нинка окончательно пала духом, целый день смывая и соскабливая кухонным ножом надпись.

Вернувшаяся из Оренбурга Варвара схватилась за сердце, увидев мужа в столь плачевном состоянии. Бросилась врачевать его травами и прочими народными средствами, как советовали соседки. Брала дрожжей, да вина горелого, да ладана, вбивала туда пару сырых куриных яиц, перемешивала все и мазала этим снадобьем мужнину рану. Не единожды приглашала бабок-знахарок, читавших над изголовьем больного всякие хитроумные заговоры. В конце концов, хлопоты ее не пропали даром, и Михаил стал поправляться. Но весеннюю плавню он, естественно, пропустил.

2

Эта, вторая в году, ловля по-другому еще называлась севрюжное рыболовство, потому что ловить разрешалось только севрюг. Все другие породы рыбы, попадавшие в сети, казаки должны были выпускать обратно в реку. За невыполнение этого закона виновные строго наказывались: их нещадно пороли плетьми и отнимали весь улов в пользу Войска. Севрюжный промысел, в отличие от багрения, производился сетями с небольших лодок, вмещавших только одного человека. На плавню также избирался особый, плавенный атаман, ему выделялись помощники, следившие за порядком во время лова, и пушка, по сигналу которой начинался «удар».

Как и во время большого январского багрения, в назначенный день и час все имевшие право ловить рыбу казаки высыпали на крутой берег Яика. Здесь уже поджидал их выбранный атаман и пушкари возле небольшой чугунной пушки. У каждого казака была с собой маленькая, остроносая лодка-будара и невод длиной около ста сажен с частыми ячейками.

Как только раздавался пушечный выстрел, казаки беспорядочной, дикой толпой бросались к берегу, стараясь опередить друг друга, быстро сбрасывали с крутого обрыва лодку с неводом и прыгали с головокружительно высоты следом. Самые ловкие умудрялись прыгнуть в свою будару, но большинство рыболовов плюхалось мимо, прямиком в холодную еще речную воду. Кое-кто ломал руки или ноги, выбивал зубы, но это были мелочи. Вскочив в будару, казак начинал что есть силы работать веслами, греб к месту начала лова. Во время тяги один конец сети рыболов привязывал к своеобразному поплавку, бочонку или большой деревяшке, другой тянул сам.

Тянуть сети начинали от Яицкого городка и ниже, до самого Каспийского моря, до городка в устье Яика, основанного предприимчивым астраханским купцом Михайлой Гурьевым. Ушлый рыбопромышленник удумал как-то потягаться с Всевеликим Яицким войском за право обладания рыбными промыслами, но потерпел полное фиаско и отступил… Выше Яицкого городка промысловой рыбы ценных пород, заходившей сюда на нерест из Каспия, в Яике не было. Ежегодно после весеннего половодья русло реки напротив городка перегораживали частоколом из вбитых в дно бревен. Эта загородка, по казачьи – «учуг», и была границей казачьих рыбных угодий.

А вообще, Яик – весьма длинная и полноводная река. Протяженность ее составляет более двух тысяч четырехсот верст. По своей длине Яик-Горынович уступает только Волге и Дунаю. Не берем здесь, конечно, реки азиатские, а только те, что протекают в Европе. Таким образом, Яик неожиданно оказывается длиннее Днепра – главной водной артерии бывшей Киевской Руси, и знаменитого казачьего Дона.

Севрюжный промысел, как и зимнее багрение, был не менее трудоемкий. Казаки тянули сети от заката до рассвета по несколько дней кряду. Заплывали нередко за сотню верст от Яицкого городка. Подплыв к берегу, выгружали улов, передавая приезжавшим из дома родственникам, и снова пускались в плаванье. Спали и трапезничали здесь же, на берегу, где кого заставала ночь.

3

Ванька Зарубин и здесь умудрялся доставать водку и потчевал вечерами ловившего по соседству с ним Тимоху Мясникова. Черный, как цыган, нагловатый, бесшабашный весельчак Чика духом никогда не падал, работать не любил, потому что, по его понятиям, «от работы лошади дохли!», и предпочитал праздность и удалые казачьи гульбища. Здесь он был одним из первых.

– По мне, лучше водку весь век пить, чем на старшин и богатеев горбатиться! – говорил он за чаркой Тимохе.

– Так ловим-то себе, Чика, – пытался убедить друга слабохарактерный Мясников. – На себя ведь работаем, не на дядю.

– Все одно рыбу атаман отберет, – бесшабашно отмахивался Иван. – У меня, чик-чика, почти каждый год отбирают, злыдни!

– Конечно, отберут, Чика, ежели ты осетров, шипа да белорыбицу ловишь и тайно, через знакомых калмыков, на базар в Царицын сплавляешь, – упрекнул его Мясников.

Зарубин ехидно хихикнул, покрутил чубатой головой, взяв штоф, налил другу полную, до краев, чарку. Не забыл и себя.

– Молчи, Тимоха, друг-ситцевый… Пей лучше! А об том, что знаешь, молчок. Никому ни слова!

Казаки, звонко чокнувшись, расплескав несколько капель синей, казенной водки, смачно выпили. Загрызли арбузом, украденным в степи, на ближайшей бахче. Зарубин придвинулся вплотную к Тимофею, отрывисто зашептал в самое ухо:

– И зачем мне сдалась та севрюга, что атаман велит неводами тянуть?.. Мелюзга, скусу никакого, цена копеечная… Да гад с ней, Тимоха, нехай отбирают! Зато я на себя хорошо поработаю, рыба сейчас в России в цене. В Царицыне на базаре белугу, шипа да осетра с руками рвут! Вот ты и смекай, где казаку лучше… Мы ведь на реке живем, рыбьих повадок понабирались: рыба ищет, где глыбже, а яицкий казак – где лучше!

– Поганая у тебя, Чика, хвилосифия, – не преминул ввернуть замысловатое городское слово рассудительный Мясников. Осуждающе покачал головой. – А ежели лучше в лакеях, что москалям жопу лижут, либо в татях, с кистенем на большой дороге махать, православным хрестьянам мозги из черепков вышибать!.. Пойдешь?

– Ну ты говори, казак, да не заговаривайся, а не то неровен час!.. – Иван гневно схватил Тимофея за грудки, несильно встряхнул, так, что у того слетела с головы шапка. – Когда ты видел, чтобы Иван Зарубин жопу москалям лизал или с разбойниками якшался?!

– Это я шутейно, Чика. Что сразу в бутылку лезешь, отстань, – отлепил его руки от своей груди Мясников. – По мне, ты хоть на голове ходи, мне все едино!

– То-то же, – отдуваясь, сказал Иван. – Пьем, Тимофей, мировую, посля еще стременную, потом – отходную и – спать!

– С тобой, дьяволом, пить – себе дороже будет, – невесело пошутил Мясников. – Вон, Мишка Атаров как-то на Пасху выпил, с проломленной башкой утром очухался. Что, про что – ни сном, ни духом не ведает… Грошей в карманах – ни шиша, сабли с кинжалом – тоже. Может, набеглые воровские людишки озоровали, думает, а может, свои, городские.