Мы с Героем

Как-то раз осенью в субботу поехал я к себе на дачу. Дача – это громко сказано, так халабуда за городом на шести сотках. Зато воздух свежий, степной. Управился я с огородом, листья собрал, деревья подрезал, а тут темнеть стало. До зимы еще далеко, ночью хоть и холодно, а ночевать в домике у меня можно, тем более есть обогреватель. Думаю, останусь с ночевкой, утром еще кой-чего поделаю – и домой. И может вечером вдохновение меня посетит, какой рассказ или стих напишу. За городом, в степной дали и тиши как-то лучше пишется. Стемнело, я в своей халабуде закрылся, включил лампу, положил лист бумаги, задумался. Настроение хорошее, воздушное, какие-то образы кружат, но в слова что-то не складываются. Бывает такое, это ничего, это даже хорошо, это можно сказать, предвестник чего-то значительного. Хуже всего, когда не пишется, денег нет, да еще и настроение фиговое.

Посидел я так минут десять, решил немного для согрева стограммулечку, у меня в халабуде всегда припасено. Только я знаю, где лежит, без меня не найти, это на всякий случай, – никогда не знаешь, что за гости пожалуют. Место, где моя дача находится, – тихое, можно сказать безлюдное, особливо осенью. До ближайшего дома, где люди живут, метров сто, не меньше. Я с соседями здороваюсь, но в друзья не набиваюсь – не нарушаю, так сказать, личное пространство.

Достал я заветную, и задумался, что же это я один пью? Я совсем не пьяница, пью редко, я вообще непьющий! Я эту бутылку, может, буду месяца два мусолить по сто грамм в выходной! Как-то неловко стало, не то, что другие подумают, что мол пью я один, значит пьяница (тем паче другие об этом не узнают), а то, что я сам про себя подумаю. А люблю я сам перед собой выглядеть хорошо. И тут идея! А почему бы не позвать моего Героя? Какого героя? А главного, того, которого я в романе уже почитай год вывожу. Хоть и не пьяница он, а сто грамм выпить может. И не расскажет никому, свой же человек. И не стыдно перед ним. Роман я пишу о жизни, о поколении, и герой мой – выразитель всего поколения, есть у него и хорошие черты, есть и недостатки. Человек интеллигентный, вдумчивый, но немного вспыльчивый. Чем-то на меня похож. Но славный малый! Недолго думал я, достал из сумки роман, раскрыл. Смотрю, Герой мой собирается спать укладываться.

– Герой, – говорю, – рано еще спать, пить будешь? Выпьем, побеседуем, торопиться некуда.

Герой посмотрел на меня сначала удивленно, затем улыбнулся.

– От чего ж не выпить, – говорит. – С милым собеседником и время быстрее бежит.

Уселись мы, сыр, колбасу нарезали, разлили по пять капель. Договорились, что понемногу будем пить, чтобы не сразу всю бутылку хрустнуть. Мы с Героем не часто так вот сидим, выпиваем, все как-то времени нет. У меня свои дела, житейские, у него интересы литературные. Пересекаемся по жизни, но не так уж, чтобы часто. Выпили по одной, по второй, закусили, но как-то молча, как бывает в начале длинной беседы, когда сказать нужно много, но не знаешь с чего начать.

– Как жизнь? Как дела? – начал он.

– Та так, помаленьку, – ответил я медленно, словно разгоняясь. – Пишем, живем.

Снова повисла небольшая пауза. Первые пара рюмок, как известно, не считаются. Вагонетка только начинает скатываться. А катится по-взрослому она уже где-то после третьей.

– А что роман так долго продвигается? – продолжил Герой, кладя сыр на хлеб. В голосе его была слышна некоторая издевка. – Только чуть больше половины написал.

– А ты куда торопишься? Что за срочность? – ответил я. – Что не терпится узнать, чем закончится? Еще успеешь узнать. Как роман закончу, тебе придется потом целую вечность по кругу бегать, все триста страниц топтать, еще надоест до смерти.

– А может не надоест? – ответил Герой. – Любопытный я, больно хочется узнать, чем дело кончится. Кроме того, на этом романе свет клином не сошелся. Может, я еще в какой повести выступлю героем, может даже снова главным. Ты ж со мной не расстанешься, я ж вижу – тебе писать нравится.

Герой поднял очередную рюмку, сделал жест в мою сторону и быстро выпил. Вроде как пошло дело, завертелось.

– Нравится, то нравится, да дел полно разных, все никак не получается засесть так, чтобы никто не мешал, настроиться на волну, – пожаловался я. – Я же еще на работе работаю, почти от звонка до звонка. Текучка всякая, вечером подработка – переводы. А для того, чтобы творить, должно быть перед тобой открытое пространство и время, никаких преград, ничего отвлекающего, открытый космос. Если с утра я знаю, что в шесть вечера мне нужно кому-то позвонить, то в этот день не могу писать.

– Да ну ты! – воскликнул Герой. Звук его голоса и интонация мне показались невежливыми. Не ожидал я, что мой Герой со мной автором так может говорить. Но моего замешательства он не заметил. – Скажешь тоже, открытое пространство, космос. Джек Лондон писал по 16—17 часов сутки! Так сколько он успел! Умер же молодым. А ты… Если звонить аж в шесть вечера, то что мешает писать в десять утра, в одиннадцать? А хоть даже и в полшестого что мешает? Поставь себе будильник, отключись от мира и пиши.

Я тяжело переношу, когда мои мысли, рожденные в трудной работе над собой, взращенные моим дарованием, отшлифованные часами раздумий, так легко кем-то подвергаются сомнению. Тем более если этот кто-то – герой, которого я сам придумал.

– Кто бы говорил! Ты кто – писатель? Ты – даже не читатель. Ты – герой. Я тебя выдумал. Понимаешь, не было тебя в природе, а я сел к столу и ты появился из ничего, из воздуха, даже не из воздуха, а непонятно из чего, – по интонации моего голоса можно было сказать, что я немного вышел из себя.

Герой был слегка изумлен напором моей речи, но по глазам было видно, что мнения своего он не изменил. Мы продолжили дискуссию, не забывая подносить рюмки ко рту.

– Да, я признаю, своим существованием я в некотором роде обязан тебе, – выкладывал Герой на стол логические выводы. – Но я хочу стать известным героем, как Печорин или Пьер Безухов. Какой смысл, если про меня узнают три человека? А ты – ленишься… Но скажи, это из-за меня ты ленишься? «Я создал тебя из воздуха». А ты посмотри, как пишут другие. Они пашут, не покладая рук. И успевают и писать, и работать, и еще бог что выделывают. И известны всей стране. А твой роман, кто его прочитает? Ты мне обещаешь вечность, а где гарантии? То же мне, Шекспир. Ты уже год роман пишешь, а за это время Пронцова четыре книги издает.

– Вот только не надо сравнивать меня с Пронцовой! Я делаю литературу, настоящую. Я пишу честно. А узнают про меня, прочитают ли, – не только от меня зависит. Это случай.

– Ну, насмешил, – не унимался Герой. – Он пишет честно. Во-первых, кому твоя честность нужна? И что такое писать честно? Как это понять? Написанное – оно интересно или нет. Если роман издали, его читают, значит, он написан честно. А если он никому не нужен, то толку в нем никакого, и никто не знает, написан он честно или нет. На случай не списывай – талант пробьется.

Градус нашей беседы повысился. Непонятно откуда на столе появилась вторая бутылка. Закуски почти не осталось – хлеб и вода. Я не ожидал такого напора от моего Героя, собирался с мыслями. Он между тем продолжал.

– Вот ты говоришь честно. А кто писал сценарии ментовских серий? Я помню, как тебе позвонили, попросили серию написать, и ты руки потирал, сразу сел писать, роман побоку. И уже ничего не мешало, никакие звонки. За три дня написал, не вставая.

– Так это ради денег, их же никто не отменял! – закричал я. – Ты жизнь знаешь однобоко. На все нужны деньги. Например, чтоб эту дачу содержать. Да просто на жратву, на водку, наконец. Тоже мне, судья нашелся.

– А почему бы мне не быть судьей? – не унимался Герой. – Ты знаешь, я герой цельный, на все вызовы окружающего мира я отвечаю твердо, все мои поступки понятны и моральны. А ты бы мог больше работать, не искать оправданий.

– Ха, ха, ха. Он, видите ли цельный! Судит меня… Ты меня судить не можешь… Ты хоть понимаешь, в чем между нами принципиальная разница? – я решил нанести тяжелый удар.

– В чем же разница? – насторожился Герой.

– А подумай, ты – герой литературного произведения, романа. На тебя смотрят все читатели. И ты это знаешь. И тебе легко поступать всегда морально – тебя оценят. И финал романа будет таков, что все поймут, скажут – «да, он был прав». Литературного героя оценивают совсем не так, как реального человека в жизни. Шкала другая. Ты совершишь высокоморальный поступок, например, скажем …отдашь все деньги больным детям, и тебя оценят, причем сразу же, в ту же секунду, у тебя есть зрители, и ты, зная это, чувствуешь себя совсем по-другому. И последующей жизни у тебя нет. Роман закончился, тебя похвалили, и больше тебе ничего не нужно. На пенсию ты не выйдешь, будешь вечно молодым. А у меня зрителей нет. Я сам себе судья. Поступлю я плохо или хорошо, никто этого не поймет. А если я все, что у меня есть, отдам нуждающимся, меня сочтут сумасшедшим. И как жить я буду, если все отдам? Легко быть правильным героем, когда на тебя все смотрят, когда у тебя есть читатели и зрители. Вы, герои, живете совсем не так, как мы простые люди. Вы нужны всем, вы всем интересны, а мы… мы, безвестные люди, никому не нужны, разве что кроме самых близких людей…

Я закончил спич, и налил себе водки. У Героя была какое-то застывшее лицо, словно он переваривал какую-то трудную мысль. Машинально мы чокнулись и выпили. Вдруг лицо его оживилось, словно его что-то озарило.

– Э, не води меня за нос. Что значит другая шкала? Люди в жизни совершают тоже разные поступки – хорошие и плохие. И жизнь их вознаграждает за хорошие и наказывает за плохие. Если в жизни, как ты говоришь, нет морали, то откуда ей взяться в романе?

Я не тот человек, который может смутиться и испугаться витиеватой мысли.

– Я не говорю, что в жизни нет морали, – возразил я. – Я говорю, что она отличается от вашей, литературной. У вас, у героев, есть некая всеобщая стена добра и зла, на которой отпечатываются все ваши поступки. И все читатели видят, что написано на этой стене. Всегда понятно, морально поступил герой или нет. А мы люди, отвечаем только перед собой. У нас никакой стены нет. Если я совершил благородный поступок, то только я сам и могу себя оценить, а хорошо я сделал, плохо ли – неизвестно. Если про меня, может быть, потом кто-то когда-то напишет лет через сто, то я стану сам героем, и тогда мой поступок оценят, но скорее всего я кану в безвестности, и все мои поступки я могу оценивать только внутри себя, в своей голове, а этому чуждому и злому миру абсолютно все равно, что я сам о себе думаю. Мне остается только тешить себя надеждой, что меня и мои дела кто-нибудь когда-нибудь оценит. Вспомни жен декабристов…

На захмелевшем лице Героя отразилась мыслительная работа, как будто он действительно пытался вспомнить, где он раньше встречал жен декабристов. Я не дал ему опомниться и продолжил.

– Они совершили удивительный поступок самопожертвования – бросили обеспеченную жизнь, и отправились за своими мужьями на каторгу. Этот поступок помнит вся страна, о них романы написаны, кино снято. Так то-то и оно, что написаны, и что снято. Когда ты на виду, легче быть благородным и самоотверженным, самолюбование в чужых глазах греет сердце… Я все время думаю, а нужна ли мне моя честность? Толку от нее… Никто все равно не поймет. Нужно мне на вещи проще смотреть, выгодно или невыгодно. Но не могу по-другому, раньше нужно было свой характер менять.

На лице моего Героя отобразилась напряженная работа мысли.

– То ты за мораль, то тебе честность надоела, – промямлил мой Герой. – Ты как-то определись. В мире и так полно плохих людей, будь уж лучше хорошим, так оригинальнее.

– Ну, спасибо за совет, – ответил я. – А почему ты думаешь столько злых людей? Столько воров, мерзавцев? Они понимают, что вряд ли станут героями, у их поступков почти нет зрителей, вот и тащат все, что могут украсть, а накажет ли их жизнь – неизвестно. Если бы люди точно знали, что они – герои будущих романов, в этом мире было бы в десять раз меньше преступлений… Но так уж устроен этот мир.

Мы с Героем уже давно были в состоянии, не способствующему точному учету выпитого. Но мой визави держался молодцом, хоть и из последних сил.

– Так, что все герои живем и поступаем не как люди? – смог тихо произнести он. – Зачем мы тогда вообще нужны?

Я был доволен произведенным эффектом, у меня вдруг появилось сочувствие к моему Герою.

– Раз вы существуете, значит нужны, – сказал я снисходительно. – Человеку свойственно мечтать, он открывает книгу, надеясь, что кто-то укажет ему путь, по которому следует пойти, хотя ни одна книга не может дать ответ человеку, как ему жить, куда идти.

Мне самому понравилась последняя фраза, какой-то она получилась значимой. Герой сидел, уткнувшись головой в свои руки. Поддерживать беседу он уже не мог.

– Ложись спать, утро вечера мудренее. Засиделись мы. Кажись, уже светает.

Я вышел на улицу. Тьма побледнела. Несмотря на осеннюю мглу, первые лучи солнца пробивали себе дорогу. Было тихо, немного зябко и сыро. Но природа уже просыпалась, в предвкушении счастливого теплого дня.