Особые записки, в которых отражался итог расследования о привлеченных к следствию, начали готовиться уже после 19 января, – очевидно, в течение февраля – начала марта 1826 г.; первые записки такого рода были составлены о тех лицах, кто освобождался в ходе расследования – группе членов Союза благоденствия. Раньше этого времени записки, по-видимому, не составлялись: в делах выпущенных одними из первых среди привлеченных к следствию – Ф. Ф. Гагарина (не ранее 2 февраля) и Н. И. Кутузова (6 февраля), в отличие от членов Союза, освобожденных от наказания в марте, отсутствуют записки о «степени прикосновенности»; как представляется, это означает, что в феврале записки еще не были готовы и не участвовали в документообороте следствия^[69]. Позднее подобные записки составлялись о тех, кто был освобожден по итогам расследования.

В результате рассмотрения записок оправданные или подследственные, освобожденные без наказания, «отпускались» из заключения с выдачей особого «оправдательного» документа – «аттестата». Этот документ должен был свидетельствовать о том, что освобожденное лицо, хотя привлекалось к следственному процессу и находилось в заключении, было признано невиновным и непричастным к делу, а все подозрения с него сняты. «Аттестат», таким образом, удостоверял «невинность» освобожденного, но вместе с тем служил и определенным знаком того, что то или иное лицо подозревалось в принадлежности к тайному обществу.

Первое упоминание об «оправдательном» документе содержит «журнал» Комитета от 8 января. В нем отразилась воля императора, объявленная через И. И. Дибича: «…написать военному министру, чтобы снабдить Сомова аттестатом, что он не оказался виновным ни в чем и потому арестование его не должно быть ему попрекою»^[70]. Таким образом, первые акты освобождения с выдачей «аттестата» относятся уже к началу следствия; на этом этапе расследования упомянутые записки о «степени прикосновенности», содержащие результат расследования, не подготавливались.

Первоначально была установлена единая форма «аттестата», включавшая следующий текст: «По высочайшему его императорского величества повелению Комитет для изыскания о злоумышленном обществе сим свидетельствует, что NN, как по допросам обнаружено, членом того общества не был и в злонамеренной цели его участия не принимал»^[71]. Эта форма в своем окончательном виде была утверждена 14 января 1826 г., после того как на заседании Следственного комитета было объявлена воля императора: Комитет не именовать «Тайным»^[72], а в «аттестатах» помещать формулировку «по высочайшему повелению» и прикладывать печать императора. «Аттестат», выданный первому снабженному им освобожденному О. М. Сомову, был у него отобран и заменен на другой в соответствии с новыми требованиями^[73]. Из этого следует, что в первом «аттестате» отсутствовала формула «по высочайшему повелению» и он не заверялся печатью.

Сначала предполагалось выдавать «аттестаты» только полностью оправданным («очищенным») в ходе расследования. Однако вскоре возник вопрос о тех освобожденных, которые были причастны к деятельности тайных обществ или даже состояли их членами, но по решению следствия не подлежали ответственности и освобождались от наказания. Он был поднят на заседании Следственного комитета 7 февраля 1826 г. К этому времени состоялись решения императора об освобождении Н. И. Кутузова и Ф. Ф. Гагарина, участников тайных обществ, которые, по собранным на следствии данным, не знали о «злонамеренных» планах покушений на императорскую фамилию и введения республиканского правления.

После обмена мнениями члены Комитета решили «для избежания могущих произойти недоразумений, неприятных и оскорбительных для таковых лиц, если оставлено будет в аттестате сомнение, что они были членами какого-либо общества», выдавать им те же формы, что и освобожденным по непричастности к делу^[74]. Об этом было сообщено императору в докладной записке. Как свидетельствует ее оригинал, император обратил особое внимание на это решение. В частности, фраза установленной формы «аттестата»: «…как по допросам обнаружено, членом того общества не был и в злонамеренной цели его участия не принимал» – была отчеркнута карандашом, вызвав, по-видимому, несогласие Николая I^[75].

По этой причине уже через несколько дней, на заседании Комитета 11 февраля, И. И. Дибич представил новую форму «аттестата», предназначенную для освобождаемых участников тайных обществ и уже согласованную с Николаем I. Она содержала следующий текст: «По высочайшему его императорского величества повелению Комитет для изыскания о злоумышленном обществе сим свидетельствует, что NN, как по исследованию найдено, никакого участия в преступных замыслах сего общества не принимал и злонамеренной цели оного не знал»^[76].

Таким образом, был установлен второй вариант «аттестата», который подтверждал неучастие освобожденного только в «преступных замыслах» тайного общества, но не отрицал сам факт членства в этом обществе. Внесенная корректива была довольно существенной. Тем самым Николай I не признал возможным исключить из текста свидетельства о «невиновности» даже наименее существенную степень причастности к делам тайного общества. Он показал этим, что в отношении данной категории освобожденных сам факт их членства в тайном обществе не подлежит сокрытию и должен быть ясно обозначен в оправдательном документе. Этот факт мог в какой-то степени иметь значение в последующей судьбе освобожденных от наказания бывших участников тайного общества.

Как было отмечено на заседании Комитета, новый «аттестат» с указанием принадлежности к тайному обществу без знания его «злонамеренной цели» было решено выдавать освобождаемым лицам, «кои принадлежали к первому обществу, основанному Александром Муравьевым (речь идет о Союзе спасения. – П. И.), или к Союзу благоденствия, но по исследованию найдены отставшими и непричастными к обществам, составившимся в 1821-м году после разрушения Союза благоденствия…»^[77].

В дальнейшем это решение строго соблюдалось. Вслед за получившими «аттестат» такой формы Ф. Ф. Гагариным и Н. И. Кутузовым им снабдили Н. И. Комарова и членов Союза благоденствия, освобожденных от преследования в марте-апреле 1826 г.: Ф. Г. Кальма, И. М. Юмина, а затем подозревавшихся в участии в более поздних декабристских обществах (эти подозрения, по заключению следователей, не подтвердились) А. В. Семенова и М. Н. Муравьева^[78].

Иная ситуация сложилась с прощенными в первые дни расследования. После освобождения они возвращались к службе без документального свидетельства об оправдании (как, впрочем, и о привлечении к делу).

Обстоятельством, характеризующим принципиальное отличие в процедуре освобождения прощенных в первые дни процесса от освобожденных в ходе следствия, является факт подачи одним из «высочайше прощенных» в декабре 1825 г., Петром И. Колошиным, прошения о выдаче ему оправдательного документа и содержание официального ответа на это прошение. В июне 1826 г. Колошин обратился по начальству с просьбой, адресованной Следственному комитету: выдать «какое-либо явное свидетельство», подтверждающее его «невинность», тем более что его фамилия упоминалась в «Донесении Следственной комиссии» наряду с осужденными по процессу. В ответ на прошение последовал отказ, который аргументировался следующим образом: «Отвечать, что как он в Комитет к следствию требован не был, и нет ему аттестата»^[79]. Действительно, с формальной стороны это было так. Колошин не допрашивался на заседаниях Комитета ни в качестве обвиняемого (находясь под арестом), ни как свидетель (что можно соотнести со случаями привлекавшихся к допросам без ареста); он был освобожден до начала его регулярных заседаний. Не будучи, строго говоря, привлеченным к расследованию, он не мог претендовать на статус «очищенного» следствием. Фактически положение Колошина, как и других лиц, освобожденных по воле императора в первые дни следствия, определялось тем, что они были «помилованы», прощены и освобождены от самого расследования. В силу такого положения эти лица, в том числе находившиеся под арестом, не наделялись оправдательным документом. Таким образом, с формально-юридической стороны степень их виновности оказалась непроясненной.

Итак, если основание для появления категории прощенных «по высочайшему повелению» заключалось исключительно в праве императора миловать тех, кого он считает нужным, то освобождение от наказания в ходе следствия, с выдачей оправдательного свидетельства по решению Комитета, опиралось, по-видимому, на выявленную степень виновности, которая по установленной следствием (с санкции императора) «градации преступлений» не подлежала наказанию. Освобождение от ареста и преследования в ходе следствия близко к «высочайшему прощению», т. е. к первому виду аболиции. Поэтому не случайной видится близкая к формулировкам «прощения» фраза о «совершенном забвении» вины Лопухина, Долгорукова, Шилова и Толстого, отразившаяся в итоговых документах следствия (о чем будет сказано ниже). Имеется и еще одно существенное различие между этими группами освобожденных. Если в случае прощенных и освобожденных в начале следствия обобщающие «записки» о «силе вины» не составлялись, а в некоторых делах о привлекавшихся к допросам не арестованными (Витгенштейн, Шипов, Толстой) содержится лишь сводка показаний о них, то в случае получивших при освобождении «аттестаты» – их дела включают «записки», на основании которых выносились решения. Это говорит о разной степени активности следствия по отношению к освобожденным от наказания. Интересно отметить в этой связи, что даже близкие к императору лица не избежали личного разговора с ним, либо подачи записок с объяснением своего участия в тайном обществе. Это свидетельствует о том серьезном значении, которое придавал делу «государственной важности» сам Николай I. Любой факт причастности к деятельности тайного общества и любая степень причастности к нему становились основанием для проведения расследования, более или менее подробного.