Читать книгу «Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг.» онлайн полностью📖 — П. В. Ильина — MyBook.
image

Анализируя данный случай, следует иметь в виду, что сын известного военачальника и крупного чиновника, конечно, мог быть вовлечен в следствие намного более серьезно, если бы к моменту первого допроса обнаружилась более значительная степень его виновности. Расследование степени «прикосновенности» было остановлено повелением императора. Поэтому исследователи лишены возможности в полной мере оценить истинную роль сына главнокомандующего 2-й армией в декабристском обществе.

В число привлекавшихся к допросам без «арестования» вошли члены Союза благоденствия И. П. Шипов, И. А. Долгоруков, Ф. П. Толстой. Показания против них касались очень опасного эпизода – Петербургских собраний руководства Союза в начале 1820 г., где обсуждалась форма правления, к которой следовало стремиться тайному обществу в его планах политических преобразований. Вскоре из поступивших показаний Комитет выяснил, что на этих собраниях «находились некоторые лица, которые вовсе Комитетом еще не допрошены и не очищены надлежащим изысканием». Среди них были те, кто уже получил «высочайшее прощение» и был освобожден от дальнейшего следствия: Ф. Н. Глинка, И. П. Шипов и И. А. Долгоруков. Ф. П. Толстого же ранее не имели в виду вовсе. Комитет, однако, счел возможным обратиться к императору с просьбой об их привлечении в той или иной форме к расследованию[149]. В связи со вновь возникшими обстоятельствами император повелел привлечь этих лиц к следствию, не прибегая к аресту.

Иван Павлович Шипов, в 1825 г. – полковник Преображенского полка, вступил в Союз спасения в 1817 г., затем состоял в руководящем Коренном совете Союза благоденствия. Из показаний подследственных стало известно, что после 1821 г. Шипов вместе с Н. М. Муравьевым и М. С. Луниным участвовал в попытках создания нового тайного общества, но в 1822 г. отошел от конспиративной активности. Однако из показаний явствовало, что и после этого он знал о декабристском союзе и поддерживал связи с его членами[150]. После получения первых обвиняющих данных (сведения из доноса А. И. Майбороды и показания Трубецкого) император в начале января 1826 г. «простил» Шилова и освободил его от дальнейшего расследования[151].

Повторное привлечение Шилова к следствию имело своей причиной показания об участии в Петербургских совещаниях 1820 г. на квартире Ф. Н. Глинки, сделанные 13 января П. И. Пестелем и затем подтвержденные С. Муравьевым-Апостолом и Н. М. Муравьевым. Последние двое свидетельствовали также об имевшем место отдельном собрании на квартире самого Шилова, где, согласно показаниям указанных лиц, обсуждался возможный акт цареубийства при введении республиканского правления. Подобные обстоятельства, по оценке следствия, «столь серьезно… обвиняющие» всех участников совещаний, вызвали особую докладную записку Комитета императору от 9 февраля, с изложением содержания показаний и запросом на привлечение к следствию Шилова и других лиц, которые «вовсе еще Комитетом не допрошены и не очищены надлежащим изысканием». В записке следствие решительно ставило перед императором вопрос о привлечении этих лиц к процессу: «если действия и участие в тайном обществе помянутых князя Долгорукого, Шилова и Глинки… останутся без исследования, то высочайше порученное Комитету толико важное дело не будет совершенно полное, а от того может произойти впоследствии затруднение в производстве суда»[152]. Сам факт появления этой записки весьма примечателен: Комитет выносил решение этого вопроса на усмотрение императора. Следствие заявляло перед ним необходимость привлечения данных лиц к расследованию, указывая на важный характер обвинения. В связи с тем, что к этому времени уже состоялись акты «высочайшего» прощения Глинки и Шилова, вопрос приобретал принципиальный характер: Николаю I необходимо было решить – отменить данное им прощение, нарушив тем самым слово самодержца, или нет. Император решил формально не отменять акта прощения. Глинку и Толстого Николай I разрешил привлечь к допросам не арестованными, а для Шилова и Долгорукова составить вопросные пункты и потребовать написать письменные ответы-показания[153]. Таким образом, последние привлекались к допросам заочно, – им доставлялись вопросные пункты через великого князя Михаила Павловича. Толстой, как и Глинка, был вызван «в присутствие» Следственного комитета без ареста, а затем, после устного допроса и дачи письменных показаний, благополучно возвратился домой[154].

В своем письме-показании от 9 февраля и в повторно данных показаниях 24 февраля И. П. Шипов признал свое членство в тайном обществе, но отрицал его политический характер, настаивая, что цель тайного союза ограничивалась «благотворением». По существу затронутых в вопросных пунктах обстоятельств Шипов занял твердую позицию отрицания как самого факта собрания на своей квартире, так и своего присутствия на каких-либо совещаниях, где обсуждались политические планы и намерения тайного общества. Очные ставки с обвинителями в данном случае не были проведены, и на этом следствие по этому делу было фактически оборвано. Между тем, Комитет получил показания о контактах Шилова с членами тайного общества в 1823 г., но это уже не имело для обвиняемого никаких последствий: буквально через несколько дней после снятия повторных показаний, около 27 февраля, сформированный из солдат-участников событий 14 декабря 1825 г. Сводный гвардейский полк, командовать которым был назначен Шипов, отправился на Кавказ[155]. Это назначение можно рассматривать не только как знак опалы, но фактически и как определенное административное наказание[156]. В то же время официальный итог расследования по делу Шилова полностью совпадал с вердиктом в отношении членов Союза благоденствия, не понесших наказания: все обвиняющие его данные было «высочайше поведено оставить без внимания»[157].

В отношении полковника Ильи Андреевича Долгорукова, многолетнего адъютанта великого князя Михаила Павловича, на протяжении первых двух месяцев следствия было получено большое количество показаний о его принадлежности к руководству Союза спасения и Союза благоденствия. Долгоруков являлся «блюстителем» Коренного совета, участвовал в создании уставов тайных обществ. Однако он не привлекался к следствию, поскольку был освобожден от «изыскания» по воле императора. Только после упомянутых показаний Пестеля, подтвержденных еще двумя подследственными – Н. М. Муравьевым и С. Муравьевым-Апостолом (последний сообщал о присутствии Долгорукова также на квартире Шилова), у Долгорукова было затребовано объяснение; ему были направлены вопросные пункты. В своем письме от 3 февраля и данных затем двух дополнительных показаниях он отрицал политический характер тайного общества, в котором участвовал. Он настаивал, что на совещаниях 1820 г. ничего не говорилось о конкретных формах правления, а тем более о судьбе императора[158]. После этого расследование в отношении Долгорукова, с согласия императора, было полностью прекращено. Как и в случае с Шиповым, поступило распоряжение: все полученные данные в дальнейшем не учитывать и «оставить без внимания».

Известный художник, скульптор и медальер Федор Петрович Толстой, как установило следствие, стал участником Союза благоденствия при самом его основании (вероятно, он входил в состав одной из предшествующих ему организаций) и вскоре занял должность «председателя» Коренного совета. Именно в этом качестве он председательствовал на Петербургском собрании Союза благоденствия в 1820 г. По решению императора, в связи с показаниями Пестеля и других подследственных о совещаниях 1820 г. Толстой был вызван в Следственный комитет неарестованным. В своих показаниях, данных 15 февраля (как и при устном допросе), Толстой отрицал политический характер Союза благоденствия и утверждал, что ему была известна только благотворительная цель общества. Он полностью отверг показания, данные Пестелем, С. Муравьевым-Апостолом и Н. М. Муравьевым относительно собраний 1820 г. [159] После этого последовало высочайшее повеление «оставить без внимания» обвиняющие Толстого показания.

К группе лиц, привлекавшихся к следствию неарестованными, примыкает подполковник Николай Иванович Комаров. Привезенный в Петербург, он не был заключен «под стражу» и находился в столице, очевидно, на одной из казенных квартир (вероятнее всего, в Главном штабе), связанный запретом «не отлучаться впредь до повеления»[160]. Комаров известен как автор подробных показаний о Союзе благоденствия и его персональном составе, а также о заседаниях Московского съезда 1821 г. Эти показания использовались на следствии в качестве уличающего материала. Однако, хотя названные им в качестве участников тайного общества лица и были арестованы, едва ли не все они оказались оправданными, поэтому роль его показаний в обнаружении членов тайного общества сравнительно невелика.

В собственных показаниях Комаров приложил все усилия, чтобы убедить следствие в их полной «откровенности». Ему удалось доказать свое постоянное намерение «прекратить» общество, которое стало заниматься проектами изменений государственного строя, и полное незнание всех «злонамеренных» планов заговорщиков. Однако, обнаруживая в показаниях свое неприятие и сопротивление «политическим планам» тайного общества, Комаров тем самым признавал и определенную степень осведомленности о них. Эта осведомленность могла стать основанием для привлечения его к ответственности.

В переписке Николая I и великого князя Константина Павловича содержатся важные данные о восприятии содержания показаний Комарова и его линии поведения на следствии высшей властью. Пересылая брату копию показаний Комарова, император полагал, что последний «несомненно очень правдив и, кажется, человек прямой и действительно почтенный», а его показания дают «ясное понятие» о «ходе заговора во 2-й армии». Интересно, что Константин Павлович выразил, через некоторое время, другое мнение: с его точки зрения, показание Комарова «слишком запоздалое, рассудительное, натянуто, чтобы счесть за добровольное чистосердечное признание», его цель – «отклонить от себя подозрение» и, более того, ввести в заблуждение расследование, показав, что тайное общество было распущено[161]. Это еще раз свидетельствует о том, что декларируемая «откровенность» показаний не гарантировала их истины. Константин заметил в показаниях Комарова «рассудочность», которая проявилась в стремлении освободить себя от наказания, от любого подозрения в участии в политической цели декабристской конспирации. Говоря о собственной готовности «прекратить» существование декабристского общества, Комаров, однако, не сообщил власти о его деятельности (как это сделали, например, Грибовский и Юмин). Что касается «натянутости», то в ее основе лежало указанное нами выше противоречие, связанное с противодействием Комарова политическим намерениям заговорщиков. Подобная «рассудочность», конечно, вызывала подозрения, поскольку была несовместима с откровенным, правдивым показанием, но следствие и Николай I, видимо, поверили Комарову.

По-видимому, в силу проведенной им линии «откровенных признаний» и установившегося с первых дней привлечения к процессу фактического сотрудничества со следствием, после 11 февраля Комаров был отпущен без наказания, получив 15 февраля 1826 г. «аттестат». Он был приравнен к основной массе не пострадавших участников Союза благоденствия.

Показания о самом Комарове не выходили за пределы участия в тайном обществе до 1821 г. Некоторые из них свидетельствовали, однако, о знании им существования тайного общества после 1821 г., но они, как отмечает А. В. Семенова, игнорировались следствием[162].

Не избежал привлечения к расследованию, в «легкой» форме личного объяснения с императором, еще один участник Союза благоденствия Илья Гаврилович Бибиков, служивший многие годы вместе с И. А. Долгоруковым под началом великого князя Михаила Павловича. Согласно «Алфавиту», он имел личное объяснение с Николаем I по поводу своего участия в тайных обществах («был членом Союза благоденствия, о чем сам лично объявил государю императору»)[163]. Имя Бибикова впервые прозвучало в показаниях Трубецкого, данных не позднее 19 декабря, а 23 декабря было помещено им в развернутый список известных ему членов[164]. В связи с этими показаниями, очевидно, и состоялась встреча Бибикова с Николаем I. Данные о конкретном содержании и итогах объяснения в фонде следствия обнаружить не удалось. Несомненно, что результат оказался вполне положительным для бывшего участника Союза благоденствия, поскольку Бибиков был освобожден от формального привлечения к следствию и впоследствии внесен в список лиц, отошедших от тайного общества[165].

Из числа участников тайных обществ после 1821 г. и заговора 1825 г. от наказания были освобождены два человека, привлекавшиеся к следствию неарестованными. Но если в отношении допроса полковника А. Н. Тулубьева имеются конкретные указания в материалах процесса, то свидетельство о привлечении к допросам полковника А. Ф. Моллера содержится лишь в мемуарном источнике: записках Николая I.

Непосредственной причиной вызова в Следственный комитет Александра Никитича Тулубьева, командира 1-го батальона Финляндского полка, стали показания его подчиненного, поручика А. Е. Розена, участника заговора и мятежа 14 декабря. Розен показал, что 13 декабря сообщил Тулубьеву о планах заговорщиков на следующий день, а 14 декабря лично предложил полковнику вести полк для соединения с восставшими частями. Розен утверждал, что Тулубьев согласился, отдав приказание строить батальон. 11 января 1826 г. Комитет обратился к императору с сообщением об этом показании Розена, в ответ последовало повеление привлечь Тулубьева к допросу без ареста[166].

Допрошенный Левашевым, Тулубьев отверг показание Розена. На допросе Тулубьев приложил все усилия, чтобы представить отданный им приказ выводить батальон в необходимых для оправдания тонах. Он утверждал, что сделал это, чтобы иметь солдат перед глазами и чтобы они ничего не предприняли. Об этом же свидетельствовала записка, составленная в результате специального исследования этого эпизода в полку, за подписью бригадного командира Е. А Головина; источником сведений послужили свидетельства офицеров батальона Тулубьева и других чинов полка[167]. В итоге следствие сделало благоприятное для Тулубьева заключение; после допроса он был «по высочайшему повелению» освобожден и не привлекался к дальнейшему расследованию.

Но, кроме показаний Розена, в распоряжении следствия оказались показания Трубецкого об участии Тулубьева в тайном обществе, а также показания других лидеров заговора о знании полковником намерений заговорщиков и его согласии участвовать в выступлении, данном еще накануне 14 декабря[168]. По этим показаниям Тулубьев, однако, спрошен не был.

Командир 2-го батальона Финляндского полка Александр Федорович Моллер в день 14 декабря возглавлял караулы Зимнего дворца и оказал немалые услуги новому императору, обеспечивая охрану дворца и находившейся в нем семьи Николая I. За свои действия в этот день Моллер был пожалован в Свиту; он пользовался очевидным благоволением императора. Однако уже в первые недели следствия появились показания о давнем участии Моллера в тайном обществе, о знании им цели и конкретных планов заговорщиков накануне 14 декабря. Трубецкой свидетельствовал о том, что знал Моллера как члена тайного общества еще до начала совещаний участников заговора в период междуцарствия. 21 января 1826 г. Оболенский показал, что Моллер был «предварен» о намерениях тайного общества на 14 декабря, но отказался содействовать. Это же утверждал А. А. Бестужев, со слов брата, Н. А. Бестужева, который посетил Моллера 13 декабря 1825 г. [169]