Цитаты из книг автора «Павел Гнилорыбов»

На зиму крестьяне обычно заготавливали много кислой капусты, хрена, редьки, соленых огурцов.

Крестьяне готовили хлеб раз в неделю, потому что свежеиспеченный продукт считался «тяжелым» для желудка, да и печь топить приходилось только один раз в «седмицу», что экономило драгоценное топливо. В. В. Милов подробно описывает процесс приготовления теста: «В зимнее время дополнительно накрывают шубой и ставят квашню возле печи. Все эти операции крестьянка делает с вечера, оставляя накрытую квашню до утра. Утром идет замес собственно теста: сгребают прочь муку, снимают холстину и льют опять-таки горячую воду („чтоб терпела рука“) в середину закваса. Тщательно размешивают, не оставляя комков и

Яну Тессингу, о котором речь пойдет ниже, нужно было, чтобы русские подданные могли «обучатися во всяких художествах и ведениях». За счет управленческой воли Петра впервые в России организовывалась печать книг по широчайшему спектру именно гражданских тем: по математике, естественным наукам, навигации, градостроительству, военному искусству.

Москва отодвинула решение трудного вопроса до лучших времен, хотя в 1915 году ждала двухмиллионного жителя. Русским специалистам вторили иностранные: «Английские статистики с беспокойством говорят, что население России растет очень быстро. Если прирост будет идти теми же темпами, то к 1950 году Россия будет иметь 250 000 000 населения».

Средой боевиков признаются проходные дворы. Документ говорит о прямом физическом уничтожении офицеров, казаков, драгун. С полицией следовало поступать осмотрительно: «Всех высших чинов до пристава включительно при всяком удобном случае убивайте. Околоточных обезоруживайте и арестовывайте, тех же, которые известны своей жестокостью и подлостью, тоже убивайте. У городовых только отнимайте оружие и заставляйте служить не полиции, а вам».

Переписчики («счетчики», как их называли в начале XX века) интересовались и родным языком жителей Москвы. 1 миллион 39 тысяч человек назвали русский, 1495 человек – украинский, 131 человек – белорусский. Польский в качестве родного языка использовали 10,5 тысячи человек, немецкий – 17,6 тысячи, армянский – 1,6 тысячи, французский – 2,7 тысячи, английский – 789 человек. Меньше всего в Москве оказалось жителей, считавших родным испанский и португальский (11 человек), осетинский (40 человек), румынский (127 человек), голландский (23 человека)[177].

Революция стала могильщиком кондитерского бизнеса. Фантики стали бесцветными и суровыми, а сами фабрики сменили названия и владельцев. Предприятие Абрикосовых стало Бабаевским, «Эйнем» – «Красным Октябрем», «Сиу» – «Большевиком».

На кондитерскую Григория Елисеева работал нижегородский кустарь Федор Ландрин, делал для него хитрые двуцветные конфеты: одна половинка отливает белизной, а другая, наоборот, «краснеет». Федя понял, что сподручнее и выгодней продавать конфеты по одной штуке, нежели работать на крупного коммерсанта, и стал носить свой лоток к гимназисткам во время большого обеденного перерыва. Юные барышни быстро привыкли к цветным монпансье, покупали их охотно и даже созывали подруг: «Ландрин пришел!» «Стали эти конфеты называть «ландрин». Слово показалось заграничное, что и надо для торговли – ландрин да ландрин! А сам-то он – новгородский мужик и фамилию свою получил от речки Ландры, на которой его деревня стоит».

Кто полнее и остроумнее всего описал наш город 1900-х годов? Пожалуй, Саша Черный, представитель блестящей школы петербургского «Сатирикона». В своем «Руководстве для гг., приезжающих в Москву», он обозначил основные вехи постижения города, обращаясь к провинциалам: «1. В опросном полицейском листке, в графе «Для какой надобности приехал?» – пиши: «Для пьянства». Самый благонамеренный повод.

Будет скоро тот мир погублен, Погляди на него тайком, Пока тополь еще не срублен И не продан еще наш дом.   М. И. Цветаева