4

Когда постовые объявили отбой, мы с пацанами сидели в палате девчонок. Но не в четвёртой, как обычно, – пусть дуются сколько влезет – а в седьмой. И это был самый классный вечер за последнее время.

В седьмой жили девчонки старше нас: шестнадцатисемнадцати лет. Одной стукнуло даже восемнадцать, но её определили в детскую больницу потому, что Катюха ещё не окончила школу. Мы травили анекдоты, обсуждали книги, и в целом девушки вели себя куда взрослее и адекватнее, чем, например, та же Соня.

Пацаны, правда, как‐то сникли, когда речь зашла о литературе, но эту тему я спокойно вывез один, поэтому им оставалось только глазеть и хлопать ушами.

Зато когда дошло до анекдотов, тут Миха показал себя во всей красе. У него в голове сидел, наверное, целый сборник от детских про Чебурашку, до ещё более детских про поручика Ржевского.

В какой‐то момент я залип на красивое лицо Кати и не сразу сообразил, что нас с пацанами настойчиво гонят к себе в палату. Мне тоже пришлось подчиниться. Встав, я на всякий случай втянул живот и направился в коридор.

Сам не зная зачем, я бросил взгляд на окно. Наверное, хотелось напоследок ещё раз посмотреть на Катю, но вместо неё мои глаза упёрлись в отражение раздражённой медсестры в окне. На небе светилась растущая, уже почти полная луна, которая оказалась как раз в районе лба Молоденькой, как у Царевны Лебеди из сказки Пушкина. Но ничего забавного я в этом не увидел. Напротив, неровное оконное стекло искажало черты лица нашей постовой медсестры, месяц во лбу делал её больше похожей на страшный призрак, а вовсе не на симпатичную медичку.

Вздрогнув, я поспешно отвёл глаза.

– Шелепов, тебе особое приглашение нужно?

– Да иду я, иду, – отозвался я и прошмыгнул мимо медсестры.

Конечно, Молоденькая выглядела как обычно, то есть просто офигенно, но после того, что я увидел в оконном отражении, смотреть на неё было страшновато.

У нас в палате было душно. Когда я вошёл, Миха пытался открыть форточку, чтобы проветрить, но старая деревянная рама не поддавалась и на каждое движение выгибалась целиком. Проще было вынести всё окно, чем открыть проклятую фрамугу.

Пока Миха пытался выломать форточку, окно запотело так, что практически превратилось в зеркало.

– Блин, да как так? – взорвался Мишка и от злости врезал кулаком по деревянной рейке, что была прибита на месте стыка двух створок.

Стёкла жалобно зазвенели.

– По голове себе постучи, – заметила Молоденькая, которая успела бесшумно нарисоваться за мной. – Всем спать. Я слежу за вашей палатой, умники.

Она сама погасила свет и вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Мы любили Молоденькую, она была самой доброй и понимающей из всех постовых медсестёр, но даже она порой бывала строгой или бесяче-правильной. Вот как сейчас, например.

– Как думаете, чего она такая злая сегодня? – озвучил наши общие мысли Глюкер.

Я только пожал плечами.

– Может, у неё те самые дни… – предположил Миха.

– Или мент в коридоре малость нервирует, – обронил Глюкер.

Честно говоря, его версия мне нравилась больше.

За окном проехала машина, на несколько секунд озарив всю палату жёлтым светом.

– Офигеть, – брякнул Мишка.

– Да ладно, – я снова пожал плечами. – Можно подумать, что она раньше нас не строила. Давайте ложиться. Всё равно Молоденькая лучше всех, я бы не хотел её расстраивать.

– Нет, – выдохнул Мишка. – Пацаны, гляньте сюда.

Мы обернулись. На запотевшем окне вниз скользили маленькие капли влаги, оставляя за собой тонкие извилистые дорожки.

А ещё там было что‐то написано.

Я включил свет. Надпись гласила: «Спокойной ночи, малыши!»

– Оригинально, – усмехнулся я. – Да, Мих, тебе тоже хороших снов.

С этими словами я стянул с койки покрывало и принялся складывать его.

– Нет! Вы серьёзно не поняли? Это же не я написал!

Глюкер недоверчиво приблизился к окну и, перегнувшись через стол, провёл по стеклу ладонью, чтобы стереть надпись. Но не вышло.

Её написали между стёклами.

Нас продрал мороз.

Не веря собственным глазам, Глюкер снял футболку и в панике принялся тереть ею и без того чистое окно в надежде убрать зловещую надпись, но, естественно, ничего не добился.

Разве что, как джина, он этими потираниями призвал Молоденькую.

Медсестра резко открыла дверь. Я инстинктивно втянул голову в плечи, предчувствуя крик. Однако его не последовало, всё‐таки Молоденькая была самой доброй из постовых.

– Мальчишки, ну, я же по-хорошему прошу: ложитесь спать.

И в этот момент у неё над головой что‐то хрустнуло. Мы, как по команде, уставились наверх.

– Доброй ночи! – отрезала медсестра и снова выключила свет. Хлопнула дверью.

Какое‐то время мы тупо таращились на тёмный потолок, но потом нашли в себе смелость и один за другим посмотрели на окно. Кажется, первым был я, хотя и не берусь сказать наверняка. Некоторые моменты того времени плохо остались в памяти.

Но что Глюкер повернулся последним – это сто процентов.

Надписи не было. Окна по-прежнему «плакали», но впечатление создавалось такое, будто никакого пожелания на ночь там отродясь не было. Сверху донизу вдоль матовой поверхности бежали чёрные извилистые дорожки. Они были цельными и без каких‐либо зазоров.

– Что за?.. – Глюкер снова потянулся к окну, только на этот раз будто надеясь стереть защитный слой и добраться до надписи.

Тоже бесполезно.

Дабы убедиться, что глаза нас не подводят, мы вооружились телефонами и со всех сторон просветили окна фонариками. Результат был предсказуем – надпись исчезла.

Глюкер шумно вздохнул, и в этот самый момент внутри стены раздался топот маленьких ножек. Не сговариваясь, мы посветили туда.

Как и следовало ожидать, внешне ничего подозрительного не наблюдалось.

– Блин, пацаны, кроме шуток, – прошептал Миха, – я с этой фигнёй скоро чокнусь, давайте кому‐нибудь расскажем?

– Кому? – фыркнул я. – Постовой? Или дяденьке полиционеру?

– Без разницы. Пусть уже хоть кто‐нибудь разберётся с этим.

– Не думаю, что нам поверят, Мих. Хоть кто‐нибудь.

– Да это ваще тумач! – брякнул Глюкер. – Если выживем, фига с два меня мамка ещё раз в больничку уложит… Но Михан прав. Кому‐то надо об этом рассказать. Тут ещё грёбаный инет не пашет! – зло прошипел парень, судорожно тыкая пальцем в экран. – Кстати, не работают только мобильные данные, простая телефонная связь с помехами, но тянет.

Мы с Михой насторожились и посмотрели на толстого, ожидая продолжения. И тот продолжал:

– Короче, я позвонил пацанам на волю и, типа, коротко обрисовал ситуацию. Ну, то есть, типа, попросил их пошарить по сети, вдруг есть что‐то похожее на наш случай.

– И? – хором потребовали мы.

Глюкер развёл руками.

– Ничего. Ну, то есть, типа, толпы крыс гоняют по всей стране, забираются там на балконы, грызут всё под ряд и всё такое прочее. И чего бы там Соня ни говорила, оказывается, крысы в детских больницах появляются, и не так чтобы сильно редко. В Серпухове, говорят, даже двоих младенцев чуть не сожрали. Но, пацаны, они читали мне эти статьи, и чёт не очень на нас похоже. Ну, то есть… Хз.

– Так в чём отличие‐то? – настаивал Миха.

– Ну, типа, хз, обычно их кто‐нибудь обязательно видит, а у нас просто носятся в стенах и по потолку, и всё. И чего им надо – ваще хз. Про всякие надписи на запотевшем стекле, понятное дело, ваще никто нигде не пишет. Эту телегу ребята тоже отыскали, но уже на всяких там сайтах про призраков. Так прикинь, про крыс там ничего не было.

– А про тараканов? – вклинился я.

Глюкер как‐то взгрустнул.

– Про тараканов я забыл. А чё вы хотели? И так вон скольких людей напряг и выслушал!

– Да ладно, братишка, мы ж ничё, – Миха похлопал его по плечу и приобнял. – Ты и правда вон какой молодец. Мы вон с Диманом не додумались просто кому‐нибудь позвонить. Так что ты красава.

В стене снова кто‐то пробежал. А потом ещё. И всё в одном направлении, как будто те, кто жил там внутри, двинули на какой‐то общий сбор.

– Я не лягу в кровать, – прохрипел Глюкер.

Ему никто не ответил, но мы с Мишкой считали точно так же.

Топоток ещё несколько раз то раздавался, то стихал, когда удалялся обладатель маленьких лапок.

Устав стоять, мы тихонько выдвинули две кровати на середину палаты и забрались с ногами на них. Так мы просидели довольно долго, озираясь по сторонам и водя лучами фонарей из стороны в сторону, как три маяка.

Через какое‐то время те, что жили в стенах, принялись носиться уже в другую сторону. Ощущение было такое, что они что‐то или кого‐то ищут.

И мы даже догадывались, кого – странную, безумную девочку с игрушечным медведем из тринадцатой палаты. Если только не она сама управляла этими проклятыми тварями.

В половине одиннадцатого Глюкер начал читать «Отче наш».

В десять тридцать пять Миха не выдержал и ушёл за медсестрой. Молоденькая пришла сразу же, но, как назло, её визит совпал с одним из тех моментов, когда проклятые твари убегали куда‐то далеко, и некоторое время от них не было ни слуху ни духу.

Сестра предупредила, что, если мы не прекратим свои дурацкие приколы и не ляжем спать, ей придётся обратиться к дежурному врачу. И тогда всем придётся плохо.

Мы ответили, что это нас вполне устроит. Постовая, видимо, решила, что мы так шутим, поскольку только хмыкнула и вышла из палаты.

А через мгновение завизжали девчонки. Человек десять сразу. Мы поняли, что это из четвёртой палаты, и бросились туда.

Молоденькая, конечно, оказалась первой, и, когда ввалились мы, она с тщательно сдерживаемой яростью выслушивала, как Соня и Софа, постоянно перебивая друг друга, рассказывают о крысах в стенах. Медсестра хотела что‐то сказать, но не успела – истошно закричали в соседней палате. Потом в другой. Третьей.

Крик катился по всему этажу, захватывая всё новые территории.

Несчастная дежурная сестра бросилась в коридор. Мы чуть помедлили, но в итоге потащились за ней. Кое‐как и очень осторожно.

На этот раз с нами были ещё и девчонки. Вся четвёртая палата вышла на крик.

Творилось что‐то странное.

Все жилые палаты этажа изрыгнули своих обитателей. Люди выбегали в том, в чём, собственно, и спали.

Я видел, как практически кубарем из десятой палаты вывалился Рита. Он не орал, но был весь красный от страха, а его взгляд бешено метался из стороны в сторону. На правый кулак Рита намотал полотенце.

Следом вылетел Олег и со всех ног помчался к туалету.

Последними из десятой вышли Сэм и Хали-Гали. Наш мамин фокусник страшно побледнел, а губы его тряслись, но, несмотря на это, он оказался единственным, кто не забыл про товарища и сейчас тащил под мышкой еле передвигавшего ногами Шерлока.

Я видел, как с диким визгом вылетали растрёпанные девчонки из седьмой палаты. В своих длинных ночнушках они сами чем‐то напоминали привидений.

Постовые с криками пытались разогнать нас по палатам, ребята в большинстве своём бились в истерике и не понимали, чего от них требуют.

Среди всего этого безумия в неверном свете мерцающего ночного освещения стоял растерянный полицейский. Он зачем‐то вскинул вверх правую руку, в которой зажал пистолет, как будто собирался стрелять, но пока не выбрал в кого.

– Они слышали! – почти с радостью воскликнул Глюкер. – Эти твари в стенах… Они их тоже слышали!

Их слышали все, поскольку теперь сущностей было много – целые полчища. Их топот и писк раздавался изо всех палат, из туалета, столовой, они носились в стенах и по потолку даже в коридоре. Твари были везде.

Их сопровождал хруст, похожий на отщёлкивающуюся штукатурку.

Мимо пробегала Молоденькая. Миха успел перегородить ей дорогу и даже вцепиться в запястья.

– Ну, теперь вы нам верите? – с надеждой спросил он.

– Теперь? – рявкнула Молоденькая. Мы ещё никогда, ни до, ни после, не видели её такой растерянной и злой одновременно. – Теперь! Теперь об этом точно узнает руководство больницы, и даже представить себе не могу, чем этот флешмоб закончится для всех вас! Марш в палату, быстро!

И она принялась изо всех сил запихивать Миху, причём в четвёртую, а не шестую. Но ей, видимо, было уже всё равно, кого и куда, лишь бы расчистить коридоры и восстановить тишину.

– Что? Да вы с ума сошли! Как так? – недоумевал Мишка.

Медсестра изловчилась и швырнула его в палату так, что мой друг улетел прямо на кровать Сони. Я не успел опомниться, как отправился следом. Глюкер оказался самым умным из нас: он не стал дожидаться, когда схватят, и ввалился к нам самостоятельно.

Молоденькая бросилась распихивать больных дальше, а мы в шоке уставились друг на друга.

Постепенно до меня стало доходить.

– Вы понимаете, что это значит? – произнёс я непослушными губами.

– Что постовухи совсем чокнулись? – взвыл от досады Миха, явно надеясь, что медсёстры его услышат.

– Нет. Мент тоже не понимал, что случилось. Они не чокнулись… – Я проглотил ком и посмотрел на Миху. Последние свои слова я прошептал, поскольку не мог сказать этого вслух: – Взрослые ничего этого не видят и не слышат, поэтому не верят нам. А раз не верят, то и ничего не сделают…

– Мы одни против этих тварей, – в ужасе закончил за меня Глюкер.

И расплакался.

Минуту мы с Михой стояли, переваривая эти слова, а потом я сделал то, чего не делал больше никогда ни до, ни после, я сделал то, чем не могу гордиться и, честно говоря, даже не хочется признаваться в этом: я достал из кармана мобильник, разбудил звонком родителей – благо хотя бы мобильная сеть пока ещё работала – и проорал в трубку:

– Мама, забери меня отсюда, или я до завтра умру!