Цитаты из книг автора «Патти Смит»

Мы сидели в дальнем зале с Дональдом Лайонсом. Как и все главные герои “Фабрики”, Дональд был из семьи нью-йоркских ирландцев-католиков. В Гарварде у него проявились большие способности к античной филологии, его ожидала блестящая научная карьера. Но Дональд подпал под чары Эди Седжвик, которая изучала там же историю искусств. Все забросил и последовал за Эди в Нью-Йорк. Подшофе Дональд бывал крайне язвителен, и все вокруг рыдали – кто от смеха, кто от обиды. В хорошем настроении Дональд авторитетно рассуждал о кино и театре, цитировал малоизвестные тексты древних греков и римлян и стихи Т.-С. Элиота.

В последний день мая Роберт собрал своих новых друзей у себя в лофте. Он крутил на нашем проигрывателе песни артистов, которых издавала фирма “Мотаун”. Вид у него был совершенно счастливый. В лофте нашлось место для танцев – не то что в номере в “Челси”. Я немного побыла на вечеринке и вернулась в нашу комнату в “Челси”. Села на кровать и разревелась. Потом умылась над нашей маленькой раковиной. В тот момент – в первый и в последний раз в жизни – мне показалось, будто ради Роберта я поступилась чем-то своим.

Грегори водил меня в “Проект Поэзия” – коллектив поэтов, который обосновался в старинной церкви Святого Марка на Восточной Десятой улице. На поэтических вечерах Грегори донимал выступающих, прерывая банальности криками: “Говно! Говно! Где кровь? Найди себе донора!” Наблюдая за его реакцией, я сказала себе: “Если когда-нибудь будешь читать свои стихи вслух, постарайся вести себя поживее”.

Вива ворвалась в вестибюль, неприступная, как Грета Гарбо: надеялась отпугнуть мистера Барда, чтобы не смел расспрашивать о накопившихся долгах. Кинорежиссер Шерли Кларк и фотограф Дайана Арбус вошли по отдельности, но с одинаковой целеустремленностью, сознавая свою великую миссию на этом свете. Джонас Микас – непременный фотоаппарат на шее, непременная таинственная улыбка на губах – запечатлевал быт и нравы в закоулках около “Челси”. А я стояла и держала в руках чучело черного ворона, купленное за бесценок в Музее американских индейцев. Насколько я поняла, музейщики обрадовались случаю от него отделаться. Я решила назвать ворона Реймоном в честь Реймона Русселя, автора “Locus Solus”. Не успела я подумать, что наш холл – настоящие волшебные врата миров, как тяжелая стеклянная дверь распахнулась, точно от порыва ветра, и на пороге появилась какая-то знакомая фигура в черно-красном плаще. Сальвадор Дали. Он нервно оглядел вестибюль, потом заметил моего ворона и улыбнулся. Положил мне на макушку свою изящную костлявую руку, проговорил: – Вы – словно ворон, готический ворон. – Вот так-то, – сказала я Реймону, – самый обычный день в “Челси”.

Мы стояли у окна и смотрели, как на заднем плане, позади светящейся вывески “Оазиса” – изогнутой пальмы – падает снег. – Гляди, снегопад в пустыне, – сказал Роберт. Мне вспомнилось, как в фильме Говарда Хоукса “Лицо со шрамом” Пол Муни и его подруга смотрят в окно на неоновую вывеску “Мир принадлежит вам”. Роберт стиснул мою руку. Шестидесятые приближались к концу. Мы с Робертом отпраздновали дни рождения. Сначала Роберту исполнилось двадцать три года. Потом мне. Двадцать три – идеальное простое число. Роберт сделал мне в подарок вешалку для галстуков с изображением Пресвятой Девы. Я подарила ему семь серебряных черепов, нанизанные на кожаный шнурок.

Роберт ликовал, что преодолел мелкое и одновременно колоссальное препятствие – попал за круглый стол. Но я предчувствовала, что круглый стол даже в его звездный час обречен на гибель. Так уж заведено: Энди разогнал своих рыцарей круглого стола, их место заняли мы, а затем, несомненно, и нас вытеснит следующее поколение тусовщиков. Свое предчувствие я держала при себе.

В один из таких вечеров к нам подошел Дэнни Филдс[76] и пригласил за круглый стол. Этот незамысловатый жест означал, что нас берут на испытательный срок. Для Роберта это была знаменательная перемена. Роберт повел себя красиво – спокойно кивнул и повел меня к круглому столу. Ничем не выдал, что мечтал об этом моменте. Я всегда была признательна Дэнни за его участие в нашей судьбе.

Казалось, все тут проходят кастинг у призрака – призрака Энди Уорхола. “Интересно, он ими хоть немножко интересуется?” – размышляла я.

Я обернулась. Передо мной стоял Аллен Гинзберг. Мы не были знакомы, но я сразу узнала одного из наших великих поэтов и политических активистов: внешность приметная. Я взглянула в его серьезные темные глаза, под масть его темной кудрявой бороде, и молча кивнула. Аллен добавил недостающий десятицентовик и угостил меня чашкой кофе. Я молча последовала за ним к его столику и вгрызлась в сэндвич. Аллен представился. Он заговорил об Уолте Уитмене, а я упомянула, что провела детство близ Кэмдена, где Уитмен похоронен. Тут Аллен наклонился вперед и пристально посмотрел на меня: – Вы женщина? – Да, – сказала я. – Что-то не так? Он засмеялся: – Извините меня. Я принял вас за очень красивого юношу. Я тут же смекнула что к чему: – Значит, я должна вернуть сэндвич? – Нет-нет, ешьте на здоровье. Это я обознался.

Я же придумывала себе наряды а-ля статистка из французского кино “новой волны”. Составила несколько ансамблей: например, полосатая блузка с широким воротом “Кармен” и красный шарф, точно у Ива Монтана в “Плате за страх”, или зеленые легинсы с красными балетками, как у битниц с левого берега Сены, или аналог костюма Одри Хепберн в “Забавной мордашке”: длинный черный свитер, черные легинсы, белые носки и черные балетки “Капезио”. Каков бы ни был сценарий, на сборы я тратила минут десять, не больше.